Крыльцо, еще сырые половицы,
И я, двухлетняя, стою, смотрю
на новые ботиночки и на рукав пальто,
которое всё - в крапинках-узорах
зелёных, красных, жёлтых.
... Тот нежный возраст...
С подругою корзиной
мы ловим рыбок серебристых.
Песок прохладный под ногами,
и вьются плети водорослей рядом,
и светлая прохладная вода,
и запахи реки, лугов заречных...
Ах, как давно то было! Как давно.
... Живём мы в огороде, в шалаше,
ведь в нашем доме – немцы.
Они теперь – хозяева, а мы у них – рабы.
И может Ганс себе позволить быть добрым иногда, -
с ладони вдруг протянуть мне горсточку печений,
чтоб подбежала, улыбнулась.
И я спешу к нему, протягиваю руку.
... Окно, затянутое изморозью снежной.
Но на стекле есть пятачок-кружочек,
Мной отогретый пальцем тёплым.
Смотрю в него и вижу,
Как там, по улице, уводит немец тётю Дину,
Мамину сестру. Тревога в доме, вздохи, слёзы...
... Полянка перед омом с муражком
Зелёным, мягким. И босоногие подружки с
с игрой весёлой то в лапту, то в прятки
до самых сумерек поздних.
Уже и мать зовёт... Но так не хочется в кровать!
Еще бы поиграть, да звёзды ярче, ярче...
... В саду играет духовой оркестр,
И вальс зовёт туда, на танцплощадку.
Потом поманит танго радиолы,
закружит «Риорита» с ним, желанным...
Ах, эти давние, волшебные мгновенья
мелькнувшей юности, - зовущих светлых снов!
Куда умчались и в какие дали?