Наконец, почти сходя с ума от раздирающих её противоречивых мыслей, мятежница с размаху плюхнулась в сделанное в виде открытого бутона кресло и кликнула своего верного подручного:
- Э-э… Ситтатор! Приведи сюда арестантку.
- Кого из троих, Ваша милость? - Согнулся в поклоне её прихвостень.
«Т-жь, бестолочь» - ругнулась про себя Мелиорат, а вслух произнесла:
- "Того", котор-а-я виноград.
Сидя в ожидании очной ставки с горячо, просто неистово ею любимой… мегерой, мелиороза, барабанила тонкими веточками по массивному круглому дубовому столу, заменяющему заговорщице-трудоголичке и едальню, а порой и спальню. Словно заново переживая те времена, когда юная и на проверку совершенно не подготовленная к реалиям жизни, она прибилась, как ей чудилось к надёжному, постоянному порту приписки – логову родного папаши.
Мел. Бедняжка Мелли. Так её называли тогда подручные отца. Его верные дружки, собутыльники и «братья по оружию». Когда девушка – ещё совсем девчушка – заявилась на хату папани, он сперва будто даже обрадовался. Обнимал дочку, заливаясь слезами, каялся, говорил, что сам искал их с матерью, вот только мать – подколодная гадина, по его выражению, словно «исчезла со всех радаров».
Как впоследствии оказалось – это тоже было фальшью: и крокодильи слёзы родича, и его заверения в отцовской любви и клятвенные обещания, что теперь всё будет иначе. Сейчас, вот-вот прямо завтра они начнут с Мелли новую жизнь без разбоев и пьянок, гулянок и перестрелок… Она каждый раз верила, обнимала раскаявшегося и порой так и засыпала, в его пьяных объятиях. Наступало утро, и… всё оставалось по-прежнему, да и могло ли быть иначе? Если начиналось с того, что Громила (так называли её родителя кореши) чуть не продал собственную дочь в бордель одному своему партнёру «по бизнесу». Тому так приглянулась юная «новенькая» со взглядом волчицы, что он не пожалел предложить за неё двадцать кусков! Правда в тот раз отец вовремя опомнился, опохмелившись и слегка протрезвев. Но кто знает, что могло произойти дальше?
Никто кроме Мелоди давно не обольщался и всерьёз не вёлся на посулы и обещания главаря. А Мел всё терпела, прощала и ждала, сама не зная чего…
«Бедняжка Мелли» - называли её за глаза даже самые отъявленные негодяи из папиной шайки.
Боже мой, сколько же ей пришлось вытерпеть. Взять хотя бы случай, когда на что-то разозлившись, а может быть просто бравируя перед братвой, Громила вытолкал дочь из мчащегося неизвестно куда "броневика" – бронированного; и тонированного минивена на очередную кутьбу. И ей, одетой не для улицы, пришлось одной полночи выбираться из неизвестного загородного места на блат.хату папаши. Помнится, тогда ещё и дождь пошёл, и бедняжка Мелли настолько продрогла в своём пригламуренном латексном прикиде - в ожидании попутки, что у неё зуб на зуб не попадал. Хорошо ещё проезжий водитель оказался человеком приличным: молчал всю дорогу, даже взглядом вскользь стараясь не смутить бедняжку. То ли почувствовал, что она не из этих... то ли ещё что. А ещё ведь от папаши тогда прилетело девушке и не слабо. Где, мол шаталась всю ночь в таком виде. Господи, ну, почему она тогда сразу не покинула берлогу этих бандерлогов...
Мелиорат вздрогнула и открыла глаза. Перед столом напротив неё возвышалась мать – гордая и несломленная (не то что она, бедняжка Мелли). Чуть поодаль в подобострастном полупоклоне замерла фигура услужливого дурачка Ситтатора.
Мелиороза вздохнула и царственно взмахнув рукой-ветвью, отпустила слугу. До слуха мятежницы донёсся полу-подавленный тяжкий вздох Дейлики. Мелиорат повернулась и в упор уставилась на мать, будто стараясь изничтожить ту взглядом. Магиня смотрела в лицо дочери открыто и спокойно. Наконец заговорщица смешалась и отвела глаза.
«Как ей удаётся всегда так гордо и уверенно держаться» - думала Мелли. «И такой честный взгляд, словно за собой ни грамма вины не чует… вот ни сколечко! А что, если…»
Тут не впервые ли Мелиорат задумалась, а так ли уж мать перед ней виновата…
Магиня тем временем, глядя на дочь думала: «Бедняжечка, девочка моя! Что же ей пришлось пережить. Смогу ли я ей помочь? Ах, как мне хочется стиснуть эту колючку, в которую в прямом и переносном смыслах превратилась моя дочь в неистовых объятиях, чтобы растопить этот лёд, сковавшее её бедное несчастное сердечко? Смогу ли я когда-нибудь заслужить её прощение? Ради этого я готова…готова… да на всё на свете!»
Перестав-таки играть в «гляделки» мать и дочь будто одновременно сдулись, как два воздушных шарика, из которых неожиданно выпустили весь воздух. Мелли опустила свои колючие плетистые тонкие плечи и первой начала разговор:
- М..мам. – Она впервые так обратилась к бросившей её родительнице. Если лёд непонимания между ними ещё не был окончательно сломан – первый шажочек по хрупкому льду восстановления доверия к матери был Мелодией сделан.
Боясь спугнуть это шаткое равновесие так неожиданно для неё проявившееся, магиня только и сделала, что приоткрыла объятия дочери и замерла в ожидании. Она и сама не могла бы, наверное, объяснить, какого следующего шала ждала от Мелоди и действительно ждала ли…
Сделав сначала маленький шажок, потом ещё один чуть больше, словно осторожно пробуя ногой надёжность дощечки, перекинутой через бурлящий горный поток – Мелиорат медленно двинулась по этому тоненькому мостику между ней и матерью. Разрыв между такими разными и в то же время такими родными людьми (пускай сейчас и кустарниками) микроскопически, медленно, но неуклонно сокращался.