На столе стояла сковорода, накрытая эмалированной крышкой от кастрюли, блюдо с блинами и чашка с вареньем.
-С лёгким паром,- выйдя из горницы,- пожелала мне хозяйка, - садись,- показала рукой на диван и ушла в ту часть комнаты, которая была кухней; вернулась с графином, наполненным чем-то зелёным. Поставила сосуд на стол, села напротив сама.
-Настойка моя колдовская, - легонько стукнула пальцем по графину, - выпьешь со мной? Не побоишься?
-А есть чего бояться? Что ты можешь мне сделать и зачем?
-Приворожу, заколдую,- она взяла меня за руку и, приблизив её к своему лицу, дунула на неё.
Поведение Яны, могло бы показаться несколько шутовским и даже развязным, если бы не серьёзность, с которой она всё это говорила и делала.
-Поздно девушка, - приворожила уже и заколдовала ты меня, разве что для закрепления эффекта, выпить зелья твоего, - также серьёзно, ровным голосом, глядя в её зелёные глаза, ответил я.
-Не пожалеешь.
-Нет, не о чем жалеть.
Она кивнула головой и налила два стакана зеленоватой настойки. Один стакан Яна подала мне в левую руку. Держа свой стакан в левой руке, и заведя её за мою левую руку, пристально глядя мне в глаза, она стала пить, показав взглядом, чтобы я тоже выпил. Отпив половину, она поменялась со мной стаканами, и мы допили зелье. Я обнял и прижал её к себе, но она, опустив голову мне на грудь, не дала поцеловать себя. Я растерялся, не зная как себя вести; наглеть я не хотел, а стоять вот так – телком, тоже было как-то неловко.
-Подожди, - прошептала Яна, встав на носки и крепко обняв меня за шею, - подожди, я так долго ждала этого, и вот так, за одну секунду свалиться в омут - нет, нет, не так быстро.
Конечно, у меня были связи с женщинами на стороне, но то были чисто плотские страсти, улётные утехи, которые и в памяти-то толком не оставались. Не знаю, кем я был для Яны, но понял, что всё, наверное, сложнее, чем я думал. Я продолжал держать её в своих объятьях, не форсируя событий.
- Второго случая у меня не будет: Надюшка Коскова вырастет, и больше не будет варить себе леденцы на плитке, и не обварится жжёным сахаром. Ты больше никогда не заблудишься в болоте, а я не включу свет вечером, в субботу, у себя в кабинете, и ты больше никогда не зайдёшь из темноты в мою дверь, - по-прежнему, глядя мне в глаза, тихо нараспев сказала Яна.
Я ничего не понял из того, что она шептала, уткнувшись мне в грудь. Зато я почувствовал, как ноги мои становятся ватными, и мне пришлось присесть на диван; голова была ясной, но я по-прежнему ничего не понимал. Яна села на стул напротив меня и пристально смотрела мне в глаза, явно наблюдая за моей реакцией.
-Сейчас пройдёт, не бойся, сокол мой ясный, сейчас пройдёт
–Ты что отравила меня? – Будто со стороны услышал я свой шёпот, звучавший шорохом опавших листьев под ногами в дубовом лесу.
-Нет, я опоила тебя, я поселилась в тебе, в твоём сердце, в твоей душе.
"Ничего себе - опоила" - как-то безбоязненно подумал я, и предположил, - "Зачем ей травить меня, какой с этого ей прок?"
Яна встала и зашла в горницу.
-Иди сюда,- позвала она меня через какое-то время.
Я не мог встать.
–Иди ко мне,- спустя ещё какое-то время, повторила она.
Я оперся руками о стол и поднялся на ноги, силы, вроде, вернулись, но не совсем. Я зашёл в горницу. Посреди комнаты стояла с протянутыми в мою сторону руками нагая Яна. Через неплотно задёрнутые занавески на большом окне, со двора её едва освещала лампа, горевшая на крыльце. Я обнял её; под руками чуть слышно зашуршала лёгкая прозрачная сорочка, которую я не заметил.
-Сними её с меня, - она приподняла руки, и я снял невесомую, почти невидимую ткань с её тела.
-Я надела её специально для тебя, сколько лет пролежала она у меня в ящике, никто не снимал её с меня...
Ужин остался нетронутым.
Невероятно, но это так - в тридцать шесть лет я, давным-давно познавший, женщину и не одну, на самом деле, оказывается, знал только женскую похоть. Что такое настоящая женская любовь, настоянная на ночах одиночества, замешанная на тоскливых объятьях с подушкой, выстраданная долгими осенними вечерами, изнывающая от аромата цветущих черёмух - я узнал только в ту ночь, с Яниной. Она ошеломила меня своей страстью и необыкновенной нежностью. Я ласкал её, я любовался ею, я ощущал её каждой клеткой своего тела, я был счастлив.
Утром, поспав, может, всего часа два, я проснулся. Янина спала у меня на груди; я чувствовал её молодое сильное тело, дышал запахом её волос, любовался тонкими тёмными бровями, закрытыми пушистыми ресницами.
"Почему это грех? Почему счастье называют грехом? В чём мой грех? В чём грех Янины?" - начал было копаться я в себе. "Живи, живи сегодняшним днём, ты никого не обидел, ни у кого ничего не украл, это ваше счастье, это твоя любовь, береги её", - прошептал мне на ухо тайный советник, появившись, как всегда, неожиданно в моей голове. «Больно ты скорый: ночь переспали и уже любовь?» – Усомнился я.
«Ты теперь жить без неё не сможешь» - добавил советник и исчез.
«Любовь это или нет, ещё неизвестно», - подумал я, но какое-то новое, будоражещее чувство, неведомое мне ранее поселилось в моей душе.
Яна открыла глаза. – Ты жив? Я думала съем тебя; совсем голову потеряла ночью. Хотела тебя околдовать, да видно, и сама много выпила.
Рассвет едва брезжил за окном. Висевший с вечера в воздухе туман исчез; сквозь сосны виднелось бледное серо-голубое осеннее небо. В комнате было тепло и тихо.
Я спросил шёпотом:
-Яна, это что, у тебя действительно настойка волшебная?
– А ты сомневаешься? Мы, ведь так и не поужинали вчера. Ладно, я, - сытая, а ты весь день по болоту голодом бегал, думала, что сил у тебя не хватит, а ты ничего, всю ночь меня любил.
–Не надеялась на меня, значит?
-Нет, это я на себя не надеялась, боялась не понравиться тебе, упустить тебя боялась; очень уж ты спокойным мне показался вчера, слишком сдержанным.
–Разве ты не сознаешь красоты своей, Яна?
-Что во мне красивого? Рост метр семьдесят шесть, вес семьдесят. По телевизору показывают моделей, вон какие тростиночки нежные, а я что.
Она встала с кровати, отошла к окну, и, подняв руки, закружилась на месте. Страсть мгновенно вскипела во мне; неся на руках танцовщицу в кровать, я заметил, что она улыбается. «Купила тебя чертовка, ладно, сейчас разберёмся кто есть кто – установим статус кво» - кстати, и как всегда неожиданно продекламировал в голове голос тайного советника.
Рассвело. Огромный огненный шар всплывал над соснами. Яркая прозрачная заря предвещала солнечный погожий день; забор, дровяник и, видимая в окно дощаная стена сеней, были покрыты инеем; всё говорило о смене погоды.
–Посмотри, Саша, погода как поменялась, - Яна показала на окно, - вчера морок тебя весь день в болоте держал, а сегодня вон, подморозило. Разве не судьба. Она взяла моё лицо в свои руки и посмотрела мне в глаза, ища подтверждение своим словам.
Я согласился с ней; не согласиться было нельзя. То ли Яна обладала способностями к гипнозу, то ли неотразимый взгляд её зелёных глаз, то ли хмельная ночь так действовали на меня, но перечить ей я даже не пытался.
«У беды глаз зелёные, не простят не пощадят, с головой иду склонённою, виноватый пряча взгляд» - тихим голосом вдруг запела Яна. Я хорошо знал эту песню. В её голосе слышался едва заметный белорусский акцент, неожиданно и странно; песня, изначально грустная, от этого стала ещё более проникновенной. Яна продолжала петь, лёжа у меня на груди. Всхлипнув, она закончила второй куплет: - «Кто же боль такую выдумал, и зачем мне эта боль…». Я, осторожно коснувшись пальцами её губ, замкнул их.
(Я хорошо пою. До срочной службы, семнадцатилетним пацаном в районном ДК я часто пел за солиста самодеятельного ансамбля, игравшего на дискотеке, когда тот напивался раньше времени. Медляки «Александрина» и «Вероника» из «Песняров», как уверял спивающийся наш основной солист, я, вообще, пел близко к оригиналу, а забойную «Шисгару» пел минут по десять, поощряемый аплодисментами и свистом танцпола. Во время срочной службы, ротный замполит, услышал как я во время наряда «на камбуз» пел во всё горло в хлеборезке (там была классная акустика, и я не мог удержаться, чтобы не спеть свою коронку - «Александрина»). Замполит создал из меня и бурята Роднотарова дуэт. Месяц мы репетировали, а потом он повёз нас на флотский конкурс песни и пляски. Под наш «Варяг», который на конкурсе мы пели с Роднатаровым а капелла, встал весь зал. Мне не раз предлагали, чтобы я шёл учиться петь профессионально, но у меня была своя идея фикс: я очень хотел стать мастером спорта по борьбе.)
«Я не знаю, просто вышло так, по судьбе не по злобе. Не тобой рубашка вышита, чтоб я нравился тебе» - также тихо, напел я.
Янка села на кровати; широко открытые глаза её удивлённо смотрели на меня. Она поцеловала мои пальцы, которыми я замкнул её губы, прижала мою ладонь к своей щеке. Щека была мокрой. Слёзы, как капли берёзового сока, появляясь на пушистых ресницах, медленно скатывались мне на пальцы.
«В нашу пору мы не встретились…» - хотел было закончить я, но Яна порывисто закрыла мне рот своей ладошкой.
– У нас будет другая концовка,- прошептала она: - У нас будут другие слова, правда?
Правда, - обняв, я прижал её к себе.