Марк О Коннелл - Ускоряя конец

 
20 апреля 2023

draft

Рецензия на книгу Адама Кирша: "Бунт против человечества: Представьте будущее без нас".  Обзор трансгуманистической мысли, разнородный подход, объединенный космическим пессимизмом  (Columbia Global Reports 2023)


Если человечество исчезнет с лица Земли, что потеряется? С человеческой точки зрения, ответом будет - все; но с планетарной точки зрения,  надо  признать, что такая потеря будет означать чистый выигрыш. По-видимому, нет необходимости  перечислять многие причины, по которым человечество недвусмысленно  представляет угрозу для планеты и практически для любого живущего  на ней существа.  Но мы стараемся не думать о нашем виде, и перспективе его вымирания,  в таком откровенно утилитарном отношении. Мы, конечно же, не хотели бы  быть такими ужасными, и возможно  обманываем себя,  считая, что со временем мы будем не такими ужасными — в любом случае, с радостью принимать свое вымирание  кажется большим перебором.
 
Или нет?   Этот вопрос разбирается в "Бунте против человечества" - краткой, но вызывающей новой книге поэта и критика Адама Кирша.  В ней  показано созвездие разнородных радикальных критиков, разделяющих  убеждение, в той или иной форме, что конец эры людей  не за горами, и что такое событие нельзя рассматривать как катастрофу, а напротив должно приветствоваться. Исследуя опасную территорию этой идеи,  Кирш  выбрал две противоположные точки зрения:   крайний экологический пессимизм, который он называет “ Антигуманизмом Антропоцена”  и оптимистический  футуризм  трансгуманистического движения, который вот уже несколько десятилетий эманируется из техно-капиталистического центра – Силиконовой Долины. Первый из этого интеллектуального тренда – является ответом на углубляющийся экологический кризис и может рассматриваться как своего рода свернувшийся романтизм;  его приверженцы верят, что наше отчуждение от природы стало настолько большим,   непрерывное ее разрушение  настолько неисправимым, что единственной надеждой для планеты будет наше вымирание. Трансгуманисты – более оптимистически настроенная группа,  хотя их оптимизм может показаться абсурдным и вызывающим тревогу. Они,   со странной религиозной уверенностью рационалистов, считают, что падшее человечество будет спасено с приходом будущей технологии  и что наша судьба - смешаться с машинами и превратиться в компьютеризированных бессмертных кибер-богов. Хотя для случайного читателя  – и для друг друга – эти группы могут показаться радикально противоположными,  на самом деле они объединены одной апокалиптической уверенностью, “что конец доминированию человечества на Земле неизбежен и должен приветствоваться.” Вместе, доказывает Кирш, они представляют собой эмергентный “бунт против человечества,”  у которого “есть потенциал трансформировать политику и общество глубочайшим образом.

”Антропоцен — геологически спорный, но культурно принятый термин для современной эры — характеризуется, как пишет Кирш,  глубоким сдвигом в наших отношениях к природному миру.  После Эпохи Просвещения, мы перенаправили наше чувство страха и восхищения от Бога к такой же странной и чудовищной Природе. Сегодня, с помощью наших чудесных технологий и ненасытных аппетитов, мы усмирили эту силу и сделали нечто жалкое из того, что некогда  имело божественный статус.  Кирш относит этот акт символического отцеубийства к провозглашенному Ницше в конце девятнадцатого столетия тезису о смерти Бога от рук людей — преступлении настолько вопиющем, что мы сами должны были стать богами, чтобы осуществить подобное.  В эпоху Антропоцена, доказывает Кирш, произошло нечто подобное на дальних границах нашей интеллектуальной культуры. Часто представляемые как взаимно антагонистические направления,  Кирш рассматривает эти направления  как два радикальных разрешения кризиса существования:  либо мы отдадим последнюю дань планете, упав на свои мечи, либо поднимемся с помощью ИИ до Technomenschen.

Кирш не пытается доказать,что любой из этих векторов апокалипсиса занимает центр нашей культуры. Но он отмечает, что крайние апокалиптические пророчества изменяют ход истории. (Подход Христа довольно эсхатологический, как, впрочем, и  у Маркса)  Даже их самые абсурдные и маловероятные пророчества и основанные на них движения можно рассматривать как симптомы, помогающие поставить диагноз цивилизационным болезням.  И Кирш не проходит мимо этих абсурдных и маловероятных идей, но принимает их со всей серьезностью, как нечто лежащее в основе. Один из мыслителей, с которыми мы встречаемся на его страницах,  австралийский философ  Патриция Маккормак, чья мрачная экология, по крайней мере в области теоретических спекуляций, имеет откровенный антигуманистический аспект.  В своей книге  (А-гуманистический манифест: активизм в конце Антропоцена (The A-human Manifesto: Activism for the End of the Anthropocene)(2020), Маккормак  призывает к “концу человечества  как  концептуально исключительного и в целом нежелательного вида.”
   Мы люди, пишет она, существенно “паразитирующий вид”; наш рост и доминирование  представляет собой исключительно разрушительный процесс для планеты и для других видов. Мы - неудавшийся вид,  другими словами, мы должны немедленно убить себя, остановив свою репродукцию.  Она осторожно замечает, что если никто не захочет иметь детей, это не евгеника – предположительно потому что важно не дать возможность фашистам  вставить свою ногу в процесс вымирания людей. “Смерть человеческого рода - это самое жизнеутверждающее событие, которое могло бы освободить природный мир от насилия,” пишет она. “Я глубоко расстроена тем, что никогда не происходила аннигиляция человеческого вида, несмотря на чуму и войну.” (Для литературного критика такой чувствительности, Кирш удивительно корректно анализирует прозу рассмотренных им писателей возможно из-за  ее вторичности по сравнению с идеей уничтожением человечества.) Мы находимся здесь на крайних  подступах вероятности, и возможно входим в область интеллектуальной глупости.

Краткий анализ книги Маккормак в "Бунте против человечества" настолько поднял мое извращенное любопытство, что я заказал копию,  и выяснил, что автор настроен удивительно прохладно в отношении каннибализма как абсолютно неестественной практики — “странной в отношении коллапса субъекта и объекта и еды  и секса”— и как устойчивой альтернативы животноводства. (“Наш мир,”пишет она, “стонет под тяжестью паразитического характера человеческой жизни, где нашим единственным необъятным ресурсом остаются мертвецы.”)
  Кирш не касается каннибализма,  что довольно понятно, и не пытается выдать свой манифест за важную философскую интервенцию.  Но он  говорит о манифесте как о крайнем культурном жесте в отношении избыточности и вымирания человечества.

А-человеческий Манифест  конечно мог быть поставлен рядом, например, с работой южно-африканского философа Дэвида Бенатара, ведущей интеллектуальной фигуры анти-натализма, -  движения, выступающего за прекращение воспроизводства  людей как средства выхода человечества из бедности.  Центральным мотивом его работы,  как следует из "Лучше никогда не быть: Ущерб от прихода в Бытие" (Better Never to Have Been: The Harm of Coming into Existence (2006)), является то, что человеческие жизни, в целом, влекут за собой гораздо больше боли, чем удовольствий, и мы, имевшие несчастье родиться, должны выполнить свой моральный долг и остановить это несчастье для других. Бенатар пишет не как экологический, а скорее как моральный философ, но Кирш причисляет его к антигуманистам Антропоцена из-за его убеждений в том, что вырождение человечества не приведет к потере чего-либо уникального или ценного. “Озабоченность тем, что люди не будут существовать в некотором будущем -   это или симптом человеческого самомнения” пишет Бенатар, или неуместная сентиментальность…. То, что люди больше ценят мир,  содержащий такие существа как мы, больше говорит о ложном чувстве самовозвеличивания, чем о любви к миру…. Скоро вещи станут на свои  места — когда не будет людей.

Другими словами, он - своего рода измученный и отчужденный утилитарист.Принцип Бентама “наибольшее счастье для наибольшего числа” ставится Бенатаром с ног на голову и превращается в упрощенное уравнение: Нет людей, нет боли. (Одну вещь следует признать за утилитаристами, независимо от того,соглашаетесь ли вы  с ними или нет,  их легче понять, чем, скажем, пост-структуралистов.) Проблема с анти-натализмом – в отличие от человеческого вымирания, если вы достаточно сентиментальны, чтобы считать это проблемой  - в том, что  ее непоколебимый моральный рационализм может быстро стать интеллектуальным фронтом для глубокой депрессии. Любой, кто думает, что жизнь, несмотря на все ее несчастья, достойна того, чтобы существовать,  по мнению Бенатара, обманывает сам себя. “Если бы люди осознавали, насколько плоха их жизнь,” пишет он, “они могли бы согласиться с тем, что их приход в жизнь наносит ущерб.”  У нас такая привычка, говорит он, игнорировать то, насколько наш опыт характеризуется негативными ментальными состояниями.  Некоторые из них, конечно, весьма негативные, но для Бенатара, даже легкомысленные негативные состояния  выступают как свидетели обвинения.
  Например: “Как часто нам ни жарко, ни холодно, а в самый раз?” (Должен со скрипом признать, что в комнате, где я сижу, довольно прохладно, но не до той степени, чтобы я впал в космический пессимизм; я всегда могу натянуть свитер.)

  Не все мыслители, которых Кирш категорирует как антигуманистов Антропоцена,  смотрят так же мрачно на человечество, как Бенатар или Маккормак. Он обсуждает ряд современных философов, в чьих работах выражается недовольство по поводу концептуального барьера, отделяющего человека от нечеловека. Мыслители, такие как Грээм Гарман и Тимоти Мортон, часто объединяемые под маркой “объектно-ориентированных онтологистов”,  и политический теоретик Джейн Беннетт, настроены на то, чтобы сравнять метафизическое поле и чтобы мы люди не выглядели как  превосходящие или абсолютно другие в сравнении с  другими животными или даже органическими объектами. Эти философы хотят, чтобы мы прекратили думать о себе как субъектах среди других объектов,  и думали о своем объективном существовании (thinghood)  и самостоятельном существовании других вещей (selfhood). “Каждый нечеловеческий объект также может быть назван  ‘Я’  поскольку обладает определенным внутренним содержанием, которое не может быть до конца понято,” пишет Гарман. 
  Они хотят размыть это различие между субъектом и объектом ввиду урона, наносимого планете: “Образ мертвой или глубоко инструментальной материи,” пишет Беннетт, “питает человеческую спесь и разрушающие Землю фантазиями о завоевании и потреблении".

Кирш не обвиняет, в частности, объектно-ориентированную онтологию.  Несмотря на убийственные обвинения, которые могут последовать за названием его книги, Бунт против  Человечества, он менее заинтересован в обвинении, чем в определении и анализе ряда тенденций. Большей частью за него говорят выбранные им цитаты, хотя он действительно представляет объектно-ориентированную онтологию как “античеловеческую”  философию, сворачивая ее вместе с авторами,  радостно обнимающие наше вымирание.  Но, похоже,  эти авторы  больше заняты разбором концептуальных барьеров вокруг человечества, чем собственно концом человеческого существования. Они определенно не гуманисты, но это не ставит их в оппозицию к человечеству.  Они отказываются проводить линию разграничения между собой и другими,  между органическим и неорганическим; мы представляем собой объединенные и целостные сущности, состоим из бессчетного количества нечеловеческих сущностей таких как бактерии. (“Они"  по числу превосходят "меня,”  говорит Беннетт.)

 Объектно-ориентированная онтология - антигуманистическая  только в  том смысле, скажем, как и буддизм, отрицающий неизменные сущности.  Кирш временами развивает свою собственную, хотя  и шаткую, концепцию. Легко видеть как например Проект Темной Горы (Dark Mountain Project)—свободный альянс художников и писателей, рассматривающих экологию как обреченную идею и предвидящих неизбежный конец человеческой цивилизации—подпадает под понятие антигуманизма Антропоцена.
  “Мы не верим, что все может исправиться,”  написано в манифесте группы. “Мы даже не уверены, что основываясь а современном понимании прогресса и усовершенствования, мы хотели бы этого.” (Однако даже в своих наиболее поэтических эсхатологических воззваниях Темная гора больше противостоит пост-индустриальному модернизму, чем существованию нашего вида.) Труднее видеть, как шаткая метафизика Беннетта, Мортона и Гармана подходит под этот тезис.

 Аналогично, Кирш цитирует новеллу Ричарда Пауэрса, получившего пулицеровский приз  за "Сверхисторию" (The Overstory (2018)), в которой экоактивисты выражают мнение о превосходстве деревьев над людьми, как свидетельство “принятия антигуманистических идей читающей публикой.” Но темы новеллы, или слова ее героев, не столько отражают мнения читателей, сколько авторский трансгуманизм, особенно во  второй половине книги, где они не вписываются в бунт Кирша против человечества. Как предполагает название,  движение выступает за дальнейшее развитие, а не противодействие,  человечеству. Его приверженцы  хотят не отменить человечество, а  скорее ускорить с помощью технологии  его  эволюционный прогресс. Здесь в некотором роде существует противоречие: нет ничего более человеческого, чем  желание превзойти человеческое состояние. И по крайней мере некоторые корни движения, как отмечает Кирш, лежат глубоко в классическом либеральном гуманизме. В эссе, посвященном истории трансгуманизма, опубликованном в  The Transhumanist Reader  (2013),  Макс Мор, философ, которого часто относят к основателю движения,  цитирует Речь в защиту Достоинства Человека (Oration on the Dignity of Man) ренессансным писателем Пико делла Мирандола как предшественником движения. В ней, Пико представляет как Бог дает напутствующую речь своему наивысшему творению:

Природа всех других существ ограничена и связана законами, наложенными Нами. Ты, не связан пределами, в соответствии со своей свободной волей, в чьи руки Мы тебя отдали, должен завоевать для себя пределы своей природы…так чтобы обладая свободой выбора и честью, как творец самого себя,  ты мог бы изменять себя в любую форму которую пожелаешь.

Трансгуманисты любят цитировать Пико, говорит Кирш, потому что он представляет человечество, суть которого отсутствие его сути.  Они хотят представить пост-гуманистическое будущее за которое ратуют за  развитие технологически продвинутых когнитивных способностей и продолжительность жизни; конец всяким слабостям и болезням человеческого тела и души  - и одновременно  за разрыв со всем, что этому предшествовало и продолжение всего, чего хотели люди (с помощью инноваций  в медицине и технологиях). Надо признать, что в конце концов,  если вам поставили кардиостимулятор, или вы принимаете таблетки, или носите очки, вы уже пост-человек, и что   с помощью использования инструментов— предположительно одно из определений  Homosapiens — мы всегда выходили за пределы, наложенные на нас природой.  Но в своем предельном выражении, это движение бесспорно апокалиптическое. Среди его главных поборников, например,  Рей Курцвелл,  изобретатель плоского сканнера и основатель Kurzweil Music Systems,  впоследствии ставший техническим директором Google. Футуристические бестселлеры Курцвелла  придали ему за последние два десятилетия статус Джона Патмосcкого, автора Книги Откровения. В книге "Сингулярность уже рядом" (The Singularity Is Near (2005)), он доказывает, что мы приближаемся к моменту – который он называет сингулярностью— когда мы наконец превзойдем наше хрупкое и неудобное человеческое тело и поднимемся на высшую плоскость существования, смешавшись с суперразумным ИИ,  приход которого совсем рядом. (Как пророк апокалипсиса, Курцвелл надеется, что сингулярность произойдет  на протяжении его жизни. Он однако не пускает все на самотек: ежедневно он поглощает громадное количество витаминов и других добавок в надежде продлить жизнь более или менее натуральным образом до тех пор, пока великая космическая система не придет ему на помощь.) “Сингулярность,” пишет он,  позволит нам преодолеть эти ограничения наших биологических тел и мозгов. Мы получим власть над нашей судьбой. Наша смертность будет в наших руках. Мы сможем жить сколько захотим…. Мы полностью поймем человеческую мысль и быстро расширим ее. К концу этого века, небиологическая часть нашего разума будет  в триллион триллионов раз  мощнее обыкновенного человеческого разума.

Сингулярность, другими словами, не просто точка,  в которой люди наконец смешиваются с технологией; это также горизонт, где научный рационализм,   доведенный до пределов. Смешивается с темной материей религиозной веры.  Сингулярность, в этом смысле, выступает как особенно явная иллюстрация формулировки "Диалектики Просвещения" Теодора Адорно и Макса Хоркхаймера (1944): “Миф  - это уже просвещение, и просвещение возвращается к мифологии.”
 Трансгуманизм  менее интересен как ряд предсказаний о нашем возможном технологической будущемe, чем как религиозная идея.  То, чего хотят трансгуманисты, это фундаментально форма освобождения (redemption), не посредством Бога, но технологии. Чтобы вернуться к нашему состоянию до падения,  мы должны стать машинами.  Генрих фон Клейст,  в своем эссе  "О марионеточном театре" (“On the MarionetteTheater” (1810)), иллюстрирует нечто очень близкое к этой идее: только идя по пути знания, приведшего нас к изгнанию из Рая, мы можем вернуть нашу невинность.  Кажется, что последние  загадочные строки эссе, в которых рассказчик говорит об обмене между ним  и его другом танцором Герром С.,   предвидят появление техно-утопических движений нашего времени:

“Значит ли это,”  сказал я в некотором недоумении, “что мы должны опять есть с дерева знания для того, чтобы возвратиться в состояние невинности?”“Конечно,” отвечал он, “но это заключительная глава истории мира.”
 
В одном месте "Бунта против человечества" Кирш описывает фундаментальную проблему с тем, что он называет “человеко-центрической экологией”:  нет способа освободить планету от индустриальной цивилизации без освобождения ее от нас самих. “Пока существуют семь миллиардов человеческих существ, которых надо прокормить, поселить, согреть, одеть и развлечь” пишет он,  просто невозможно залезть на качающуюся  верхушку технологии.  Мы должны продолжать идти дальше в Антропоцен, в надежде, что каким-то образом в конце выйдем в зеленый мир.

Это напоминает логику Герра С. у Клейста, и  в другом смысле, трансгуманистов.  Единственный выход – идти вперед. Хотя трансгуманизм выражает свои идеи в неоправданно оптимистических терминах — смерть больше не получит власти – большая часть его риторики плохо скрывает амбивалентные отношения между человечеством и машинами. Одна из слабых мотиваций – страх перед человеческой бесполезностью  перед лицом технологического прогресса, что принимает религиозную форму.
 
Tрансгуманисты – механисты в картезианском смысле:  они верят, что человеческое существо уже своего рода машина. (В Трактате о человеке, Декарт доказывал, что все наши психологические “функции” — наша память, мысли, и эмоции — “следуют прямо за организацией машинных органов так же естественно как движение часов или других автоматов следует за организацией противовесов и колесиков.”) Они не хотят, чтобы мы были машинами, они хотят, чтобы мы были лучшими машинами, чем мы есть.  И одна из причин, по которым они хотят этого, - страх, что если мы не станем таковыми, нас просто превзойдут наши же технологические инновации,  и мы станем бесполезными  для искусственного разума. На протяжении многих лет, эта идея была  одной из излюбленных Илона Маска. Когда он запустил свою  интерфейсную компанию «мозг-компьютер» Neuralinkin 2016, долгосрочной целью было достижение того, что он  называет “симбиозом с искусственным интеллектом,” в надежде избежать неизбежной экзистенциальной угрозы для человечества перед лицом сверхразумного ИИ. Его беспокойство было характерно трансгуманистическим:  машинный разум превзойдет человеческий разум и потом либо сделает нас бесполезными, либо сотрет с лица Земли — и мы будем страдать  под гнетом высшего разума подобно тому, как другие приматы страдают из-за нас. Стремясь  к тому, чтобы быть секулярными гуманистами, трансгуманисты стремятся также быть либертарианцами и если  не всегда выступают в поддержку капитализма, они определенно далеки от его критики. Как бы то ни было, капитализм,  это двигатель технологического прогресса и, для трансгуманиста,  поэтому хорошая вещь.  Но здесь есть одно противоречие:  когда некто Маск — который, не забудем, один из самых главных бенефициаров и фигурантов капитализма — заявляет о своем беспокойстве в отношении искусственного интеллекта, делающего нас бесполезным, он бессознательно, против своей воли,  выражает  свой страх против капитализма. Поскольку технология сама по себе не делает людей — рабочих, артистов, сообщества—бесполезными, но  ее использование  в  интересах капитала.  Вместе со страхом, что ИИ может полностью стереть нас, может быть своего рода сублимированный ужас от осознания того, что мы сделали с миром.

  Технология развивалась в тандеме с  одомашниванием и разрушением природы. Это будет,  в конце, своего рода поэтический суд, если технологическое превосходство закончится нашей бесполезностью или отмиранием. (Если Маккормак и Бенатар ищут альтернативные пути для апокалиптического конца, инвестирование в ИИ может быть не самым плохим способом закончить все.)  Несмотря на репутацию начитанного и глубокого критика, рассмотрение Киршем трансгуманизма скорее напоминает журналистское расследование.  Он почти не обращает внимание на тот факт, что это движение - метастазированный нарост на капиталистическом индивидуализме, озабоченном своим самосовершенствованием и продлением своего правления. Это досадное упущение,  поскольку следует отметить, что капитализм — хотя и как трансгуманизм отстаивает либеральные гуманистические принципы — превратился в глубоко антигуманистический феномен. В ответ на заявление Курцвейлом, что “сегодня электронные цепи более чем в миллион раз быстрее работают, чем мозг млекопитающих,” Кирш производит шуточный расчет, указывая что “Чтобы  произвести такую же мысль как Эйнштейн производит в один день, ИИ  должен работать 2739  лет.” Если ИИ может делать все, что люди “но лучше и быстрее,  или даже то, о чем мы не можем себе вообразить», какой смысл нам продолжать существовать?” Ответ трансгуманиста на этот вопрос будет такой, что смысла нет и поэтому мы должны прекратить существование человечества как устаревшую технологию.  Но за этим скрывается более глубокое и  тревожное измерение трансгуманистической мысли, о которой Кирш только намекает:  оно построено на весьма обедненной концепции человеческой жизни.   Легко представить, как искусственный интеллект приведет к  обесцениванию рабочей силы, но убеждение в том, что человечество в целом устареет, меньше говорит об ИИ, чем о человеке, делающего такое заявление.  Если вы думаете. что интеллект  просто занят решением сложных математических задач или игрой в шахматы, тогда, да, ИИ уже начал замещать человечество;  но если вы верите, что человеческое существо ценно не только как вычислительная  сила—или, в равной мере, как экономический производитель— тогда само понятие устарелость будет только странной категорийной ошибкой.  Она также странным образом комична.

 Трансгуманисты, подобные Курцвейлю и Маску, с их одержимым желанием смешать людей с компьютерами, вызывают в памяти постмодернистский рассказ Флэна О’Брайена "Третий полицейский" (The Third Policeman ). Один из странных поворотов сюжета оказывается жуткий феномен превращения людей в велосипеды и велосипедов в людей,  в результате слишком долгого времени проводимого на велосипедах.

Сержант Плак, полицейский  небольшой ирландской приходской деревни, полностью сбитый с толку смешением людей и машин,   так объясняет проблему, используя искаженную версию атомной теории:

 Общий и главный результат – то, что люди, проводящие большую часть своей  жизни  во время езды на железных велосипедах,  смешали свои индивидуальности с индивидуальностями велосипедов в результате обмена атомами, и вы будете удивлены количеством людей в этих местах, представляющих собой полу-людей и полу-велосипедов.

О’Брайен был бы сильно обрадован феноменом слияния компьютеров с людьми в результате долгого совместного проживания. Оба фланга анти-человеческого бунта у Кирша  разделяют убеждение, что,  как сказано у Клейста,  мы перевернули последнюю страницу главы. Такова природа апокалиптических движений и человеческих существ  - думать об истории как о рассказе с началом, серединой и концом (в котором все прояснится). И наш текущий момент,  с ростом уровня океана и смертельной пандемией,  миллиардерами,колонизирующими Марс и разрушением глобального порядка определенно апокалиптический. Но в идее неизбежного апокалипсиса есть, без сомнения, нечто лестное для нас,   а именно в том, что он ставит нас — наше поколение, наше время — в центр всего сущего, как главных действующих лиц . И это весьма притягательно.  Я говорю это как человек, который написал книгу не только о трансгуманизме, но и об апокалиптических переживаниях.  Когда я писал о них, мой приятель  заметил, что это должно быть весьма ободряющим предметом  для работы, потому что нет более серьезной темы  и поэтому я должен быть уверен в своей интеллектуальной зрелости.  Если это был комплимент, то он содержал в себе скрытое обвинение в интеллектуальном тщеславии.  Апокалипсис, как предмет, однако может быть слишком серьезной темой сам по себе.

Mark O’Connell’s latest book,  A Thread of Violence: A Story of Truth, Invention, and  Murder  will be published in June. (April 2023)

Иллюстрация: Alte Nationalgalerie, Berlin
Caspar David Friedrich:
Seashore by Moonlight  circa 1830

*  *  *

Комментарий ВП.    Последние два-три дня  переводил статью-рецензию  О’Коннелла на книгу Кирша (книгу заказал, но еще не получил)...  На мой взгляд это самое серьезное, о чем нужно сегодня думать. Все остальное,  по сравнению с перспективой  1) аннигиляции, вымирания человечества (группа «думеры») или 2) трансгуманизма, т.е. абиологического будущего после слияния человека с ИИ (группа «бумеры») кажется уже второстепенным. Вся история человечества, в ретроспективе, вдруг предстает бессмысленной мишурой...