В сентябре 1993-го Лариса Александровна, использовав знакомства, посодействовала Андрею устроиться руководителем шахматного кружка в школе. Правда, при этом ему прицепили и подшефный детский сад. Работа Андрея устраивала, даже приносила подобие морального удовлетворения. «Ещё бы зарплаты побольше и тогда — полный ажур!»
Позанимавшись с малышами, он переходил улицу, словно переносился из одного возраста в другой.
Взгляд из трёх окон.
В первом, детском окне Андрей видел себя более или менее чётко. Мишке в этом году исполнилось три года. В этом возрасте Андрей уже листал букварь старшего брата, разглядывая картинки, очень похожие на те, что развесили родители в детской комнате в ночь перед Новым годом. Читать он научился позже, года в четыре. А научил его, наверное, брат, ещё совсем недавно превратившийся в матёрого среднеклассника. Детский возраст постепенно забывался. О нём напоминали лишь фотографии одноклассников, которые пошли с Андреем в первый класс, да ещё новогодних утренников, где Деда Мороза изображал какой-нибудь «дядя» то ли Саша, то ли Яша с баяном или аккордионом, а Снегурочку — воспитательница. И, конечно же, живым напоминанием и о том возрасте, и о бегущем времени стал собственный сын. Школа и техникум ещё свежи в памяти — от первой учительницы к первой влюблённости и дальше — к первой сигарете и первомк стакану вина. Первый поцелуй и первая интимная близость выпали из этой череды, так как случились много позже. А вот отца в его окне Андрей пока не видел и только мог догадываться, как складывалась его жизнь. В то время отец жил у своих родителей и строил собственный дом, так как у него была семья — жена и сын, то есть, мама и старший брат Андрея. В октябре 1993-го в Москве установление демократии военным путём. В Приднестровье чутко следили (и продолжают следить!) за происходящим в России. Никто не хотел повторения лета 1992-го, и все надежды ПМР связывала с Россией. Но вместе с тем ощущалось непонимание курса, которым она идёт. Предпринимательство стало, если не единственной, то главной движущей силой и промышленности, и культуры. «Обогащайтесь!» — обратилось государство к народу, полагая, что повторяет НЭП. Однако имелось важное отличие между двумя НЭПами. Первый, 20-х годов , контролировался властью, а второй, 90-х годов, сам был властью. Наверное, тогда, в 90-е, появилось выражение «в каждой стране есть мафия, но только в России у мафии есть страна». Приднестровье, считавшее себя частью России, переживало с ней это нелёгкое время. Челноки, спекулянты, ставшие предпринимателями и уважаемыми людьми, заполнили город своими «точками» — ларьками, лавками и т. п. Более успешные и оборотистые имели «точки» побольше — супермаркеты или даже сети супермаркетов. Однажды Андрей не поверил своим глазам, увидев ларёк со звучным названием «Бастарт». В другой раз он не поверил своим ушам, услышав столь же звучное название телеканала — «Астарта», которая, вероятно, приходилась «Бастарту» родной сестрой. «Этим предпринимателям, — подумал Андрей, — хотя бы малость образования и элементарной грамотности. При этом учителя получают свои копейки в лучшем случае один раз в три месяца. Получается, что демократия — это как средняя температура по больгице». Проработав год руководителем шахматного кружка, Андрей поступил на заочное отделение исторического факультета Приднестровского Государственного университета в Тирасполе. Раньше, до образования ПМР он звался Тираспольским пединститутом. На вступительных экзаменах Андрей встретил преподавателей, у которых учился на подготовительном курсе факультета иностранных языков Кишинёвского университета. Тогда разбуженное перестройкой национальное самосознание выплёскивало национально осознавших себя на улицу, чтобы высказать, точнее, прокричать свои претензии оккупантам. Иногда они устраивали беглый экзамен по молдавскому языку. Национально сознательные делились на две группы: за интеграцию с Румынией, то есть, за вхождение в её состав, и за самостоятельную Молдову. Ни те, ни другие не хотели никаких отношений с Россией, при этом и те, и другие мечтали заполучить Приднестровье и находящееся на её территории имущество 14-ой российской армии, получившей статус миротворческой.
За время учёбы на подготоаительном отделении Андрей получал только «отлично», но на выпускном экзамене схлопотал «неуд» и был отчислен за неуспеваемость. С ним вместе такой же участи удостоился ещё один бедолага, по фамилии Черноусов. Не смотря на несправедливое отчисление, период учёбы в Кишинёвском университете оставил светлый след в памяти Андрея. Эти солнечные воспоминания связаны с Аллой Николаевной Ольштынской, преподавателем русского языка и литературы, куратором его группы, женщины столь же яркой, как и память о ней. Едва завидев её, парни тушили сигареты и вытягивались по стойке «смирно». Огненно рыжие волосы, убраны в изящную причёску, круглое лицо с ямками на щеках, лучистые глаза — она как императрица проходила мимо строя гвардейцев, одаривая их ослепительной улыбкой. Как-то раз Алла Николаевна устроила группе Андрея показательный урок одного своего ученика, теперь тоже преподавателя. Все присутствующие сразу обратили внимание, что молодой человек заикается. По аудитории поползли смешки, но они вскоре утихли. Лекция оказалась настолько интересной, а лектор эрудированным, что уже никто не замечал его небольшого физического недостатка. Андрей оглядел аудиторию. Тот, кто несколько минут назад хихикал, слушал, открыв рот. Поскольку он сам заикался, этот урок стал вдвойне интересным. Встретив бывших преподавателей на новом месте, Андрей почувствовал нечто вроде облегчения: значит, не только его попёрли из Кишинёвского университета за наличие немолдавской фамилии, но людей более известных и уважаемых, некоторых даже с учёными степенями. Вступительные экзамены он сдал , не особенно напрягаясь. Во-первых, несмотря на кишинёвское фиаско, он подтянул английский. Во-вторых, ещё до войны 1992-го он определился с профессией, которой намерен заниматься в дальнейшем — преподавателем истории. События лета 1992 года и отъезд в Херсон лишь отложили выполнение этого замысла. А работа руководителем шахматного кружка придала ему уверенности в общении с детьми. Конечно, это занятие тоже как-то оплачиваеся, но Андрей решил, что нужно место по специальности. С нового учебного года он устроился преподавателем истории в родной школе. Андрей даже не предполагал, что эта деятельность окажется настолько трудной. Он сразу определил три уровня общения — ученики, коллеги и администрация. Легче всего было с коллегами. Андрей сразу перешёл на «ты» со всеми, разумеется, не при учениках и администрации. Ещё на прежних работах он усвоил непреложную мудрость — начальник всегда прав. Поэтому с начальством всегда на «вы». Помимо корпоративного этикета ему приходилось на ходу и без поблажек усваивать и тонкости организации учебного процесса. Например, подходит Андрей к школе, а на пороге его встречает завуч и приглашает у себе в кабинет, чтобы проверить поурочные планы. Количество поурочных планов должно соответствовать количеству классов по году обучения. Параллельные классы не в счёт. Например, на такой-то день у Андрея четыре класса: шестой, восьмой, девятый и десятый. Следовательно, он должен иметь четыре поурочных плана. А если какого-нибудь плана нет, то этот час не оплачивается. Возражать или оправдываться себе дороже. Порядок есть порядок. Хуже всего Андрей переносил внезапные визиты на свой урок завуча, а также лиц, приближённых к администрации. Обычно о таких визитах предупреждают заранее. И к этой выходке школьных властей Андрей скоро привык и даже в душе благодарил их за установление порядка в классе. Сложнее всего оказалось с детьми: разный возраст — разные шалости. Мелочи, наподобие кнопки или жевачки на стуле, он вычислял сразу. Но прежде всего дети любого возраста не прощают обман и непрофессионализм. Если они не получают ответ на вопрос по предмету, авторитет учителя потерян и восстановлению не подлежит. Именно этому принципу Андрей уделял самое большое внимание. Он ориентировался на свои ощущения на том уроке, который провёл ученик Аллы Николаевны, и вместе с тем пытался избавиться от физического недостатка или как-то его минимизировать. Например, он говорил медленее и тише, стараося оставаться спокойным в любой ситуации. И отношение учеников к молодому учителю менялось. В каждом классе стали появляться учащиеся — Андрей называл их «активом» — которым небезразлична их оценка по его предмету. С неуёмными нарушителями спокойствия он заключил нечто вроде пакта о ненападении, подумав при этом, что все педагоги прошлого разом перевернулись в гробу. За гарантированный трояк в четверти они не мешали тем, кто зарабатывает оценку и урезонивали оставшихся ретивых неприсоединившихся. Об инициативе Андрея стало известно администрации. Сначала она отнеслась к этому ноухау прохладно. Формально-то всё — и успеваемость, и дисциплина — в порядке. Но позже усмотрела в его нововведениях непрофессионализм, антипедагогичность и прочие грехи. До Андрея преподавала женщина, ушедшая в декретный отпуск, и ему сказали, что он работает, пока она не выйдет. Сначала возникла проблема с успеваемостью, так как предшественница явно завышала оценки. Возопили ученики, следом возопили их родители, и всех их поддержала администрация. От всех них Андрей защищался методичкой, где чётко, чёрным по белому написано, что должен знать и уметь учащийся каждого года обучения. Первой успокоилась или сделала вид, что успокоилась, администрация, но затаила злобу. Откуда же тогда эти внезапные проверки и бунты «плохишей»? Вот тут и появился пакт о ненападении. Ученики не унимались и жаловались родителям. Но когда они узнали, со многими родителями Андрей учился в этой же школе, то поутихли и стали разделяться на «актив» и «ненападенцев». Наступило спокойствие, как позже оказалось, временное. Учёба в университете давалась достаточно легко. Андрей даже почувствовал тягу к этому занятию. Вероятно, он хоть и с опозданием всё же исправил ошибку, когда, недоучившись в школе, ушёл в техникум. Но в отличие от школы он не делил предметы на любимые и не очень. Группа набралась, как и следовало заочникам, разновозрастной и разношёрстной. Андрей быстро оценил контингент, разделив его на «спецов» и «чернорабочих». К первым он отнёс авторитетных по его мнению знатоков. Ира Четверикова. Английский язык. Андрей, на «отлично» закончивший подготовительный факультет Кишинёвского университета, явно от неё отставал. Влад Хохлов. История казачества. Андрей эту тему знал только по школьному учебнику. Максим Карташов. История православной церкви. Он отлично разбирался в иконописи. Некоторые преподаватели не считали зазорным разжиться у него информацией. Гена Дьяконов. Эзотерика, мистика, язычество. «Чернорабочие» ничем таким не выделялись и мирно выстаивали очередь за дипломом. Андрей не находил у себя особых талантов или пристрастий, но старался делать свою работу, в данном случае, учёбу хорошо. Не в смысле оценок — здесь требования были повыше — а так, чтобы эти знания пригодились в дальнейшем. Вскоре обнаружился первый талант — умение конспектировать. Потом добавился другой — способность анализировать. В технических вузах сопромат известен как несдаваемый на отлично. На историческом факультете такой славой пользуется историография. Получив по этому предмету «хорошо», Андрей проникся ощущением до конца выполненного долга. В конце первого курса, когда он работал над курсовой по истории Древнего Мира, у него произошёл возврат к литературе. Андрей не забыл разбор его стихов местным поэтическим авторитетом. А слова, что в стихах Андрея, как в музыке Сальери, больше алгебры, чем чувств, начинающий автор принял как приговор и взял паузу, продлившуюся почти десять лет. Но, несмотря на совет мэтра писать прозу, Андрея тянуло сочинять стихи. Тот день — календарная дата, к сожалению, не запомнилась — когда он в каталоге читального зала городской библиотеки вместе с книгами по Древнему Миру обнаружил энциклопедический словарь поэзии, стал переломным. Биографии писателей и поэтов его, конечно, интересовали, но тогда он взялся за стихотворные формы. На почве сочинительства Андрей сдружился с Максимом Карташовым. Тот придал творчеству Андрея новый импульс и новое направление. Максим подарил ему сборник стихов Исикава Такубоку. Андрей заболел японской поэзией. В начале 95-го Виктория сказала Андрею, что хочет эмигрировать. Он об этом никогда не думал, но слова жены, прозвучавшие как ультиматум, поставили его перед нелёгким выбором. Андрею предстояло взять у своих родителей письменное разрешение на выезд.
Его старший брат жил отдельно в другом городе. Фактичски, Виктория поставила перед выбором и Андрея, и его родителей. Саму же её принятие решения не интересовало. «С тобой или без тебя — я всё равно уеду», напутствовала она Андрея. Его родители сначала отказывались даже слушать об этом. «Никакой Америки, тем более Израиля!» Но с Германией согласились — Андрей чувствовал, что скрепя сердце — как на компромисс. «Главное, чтобы тебе было хорошо. И смотри, сынок, не пожалей». Сам же Андрей, опьянённый первыс успехом — остаётся с семьёй — не придал этим словам значения и сходу миновал вторую утраченную возможность. В самом деле, а что случилось, если Андрей остался бы с родителями? Пришлось решать два вопроса: семья и работа. Первую он уже потерял, а вторая на грани. С кем создать новую семью? Варианты не баловали разнообразием. Анна Петровна, Аня, коллега по школе. Её класс, пожалуй, больше всего доставлял Андрею хлопот. Жиаёт рядом, в соседнем, через двор, доме. Она, скорее, друг и хороший советчик. Но разве этого не достаточно для создания семьи?Андрею она представлялвсь как Венера Милосская с улыбкой Джоконды. Как подойти к такой красоте? Всё земное сразу покажется суетным и даже пошлым. Ещё одна коллега, по театру, Катя. Такое впечатление, что она переполнена светом и теплом, которые прорывыаются через глаза и улыбку. Андрей подметил как-то, что к ней и дети, и взрослые обращаются одинаково. Выйди Катя замуж за священника, из неё получилась бы отличная матушка. Но Катя держала себя со всеми ровно, и Андрей не знал, как приблизиться к ней. И ещё одна коллега, по группе в университете, Ира Лисицына, редкостная тихоня. Андрею она напоминала его же в школьные годы, когда он стеснялся не только своего внешнего вида, но и голоса. Ещё больше Андрея поразило то, как Ира хочет посмотреть на него и боится сделать это. Взглянет украдкой — то искоса, то исподлобья — и снова глаза в пол. Если бы Андрей заговорил с ней, то она, наверное, умерла на месте. Как-то он решил проверить эту догадку и поздоровался с ней. Ира покраснела и прошептала: «Здравствуй!» Сделав несколько шагов, она обернулась и мельком посмотрела на Андрея. «Значит, моё предположение не такое уж неверное», — сделал он вывод. Намного сложнее обстояли дела в школе. Из источников, приближённых к администрации, Андрей узнал, что на его место планируют взять предшественницу, у которой заканчивается отпуск по уходу за ребёнком. А его самого ждёт клеймо профнепригодности. «Учитывая связи директорши в горисполкоме вообще и гороно в частности, — подумал Андрей, — эта перспектива очень даже реальная». Однажды Аня, оказавшись случайным свидетелем разноса, учинённого Андрею «Санькой-секретаршей», как учителя за глаза звали директора, рассказала ему презанятную историю. Когда-то Александра Николаевна работала секретарём в гороно. За хорошую работу или за какие другие заслуги она получила место директора школы. Естесственно, появились недовольные. Чтобы закрыть им рты, она стала принимать в «свою» школу так называемых трудных детей, чтобы за счёт них повышать и мастерство преподавателей, и собственное реномэ в гороно. Несправившихся Александра Николаевна отправляла на пенсию или награждала профнепригодностью. Аня и сама чуть не угодила под эти репрессии при том, что директор считала её коллегой, преподавая литературу в старших классах. Но сама «Санька-секретарша» только получала зарплату преподавателя. За неё по большей части вела уроки Аня. Свои наезды на Аню директор прекратила, очевидно поняв, что зменить её просто некем. Имелась ещё одна преподаватель языка и литературы, но она всего два года назад закончила пединститут и вела уроки в средних классах. Чтобы как-то задобрить Аню, директор прилюдно демонстрировала, что они лучшие подруги. Андрей, не имея таких ресурсов как у коллеги, решил применить приём, известный в шахматах как отвлечение. Он использовал всё тот же близкий к администрации канал информации в обратном направлении. В разговоре с биологиней Ниной Степановной о жизни и о работе, он как бы невзначай сказал, что получил вызов на переезд в Германию. Вскоре после этого разговора прекратились и внезапные визиты на урок, и проверка поурочных планов. Андрею оставалось только в начале четверти показать перспективный план и в конце — сдать классный журнал, предварительно сведя в нём концы с концами. С этой формальностью он справлялся легко. В это время в университете начался курс логики. Вёл его Николай Иванович Воронов, в недавнем прошлом читавший лекции по истории марксизма-ленинизма. Особенно оригинально он проводил семинары: разделит группу на две части, напишет на доске какое-нибудь философское утвеождение и — фас!Одна группа аргументирует «за», другая — «против». Андрею как преподавателю истории в нагрузку досталось и ещё советское обществоведение. Потом проводились реформы образования, менялись программы. За четыре учебных года Андрей пережил три таких изменения. А в последний учебный год он решил совместить приятное с полезным, так до конца и не определив, что каким является. Андрей заменил непостоянные общественные дисциплины на вечные, базовые знания и стал преподавать формальную логику, рассудив, что умение логически мыслить важнее, чем заучивание меняющихся общественно-политических терминов. Вспомнив задачку про трубы и бассейн с водой, Андрей весело улыбнулся. Вообще, этот последний учебный год оказался лучшим в его короткой учительской биографии. Не потому, что он отдыхал от навязчивого внимания директора или завуча и наслаждплся самим процессом работы — в этот год в первый класс пошёл его сын.