Интервьюера зовут Танита. Все её вопросы (равно как и мои ответы) выдуманы мной.
– Приветствую, Танита!
– Здравствуйте…
– Нет-нет, надо не так. Не «здравствуйте», а «здравствуй». Будем «на ты».
– Так сразу? Как-то неудобно.
– Ничего неудобного. Наоборот, именно выканье предполагает определённое отчуждение, некую дистанцию. А это излишне. Мы ведь даже к Богу обращаемся «на ты»: да святится имя Твое, да будет воля Твоя. Ведь так?
– Хорошо! Если вы… Если ты так хочешь, я не против.
– И ещё одно. Разговаривать мы будем на моей территории. А то обычно ты приглашаешь на не-интервью к себе. Отойдём от такой традиции.
– Интересно! И куда ты меня пригласишь?
– У меня несколько таких мест. Я перечислю, а ты выбирай. Лады?
– Лады! – Танита озорно улыбается в предвкушении.
– Итак, начнём! – точно так же весело подмигивает Федорович. – Вариант первый. Замок. Стоит на скале у тёплого синего океана. Что-то наподобие Ласточкина гнезда возле Мисхора, но скала чуть пониже, а берег внизу песчаный. Пальмы, море, одиночество.
– Здорово!
– Не совсем. При всём наружном тропическом великолепии внутри замка достаточно сумрачно и холодно. Не физически, а духовно. Камень, знаешь ли. Мрачноватая готическая атмосфера. Я там бываю редко.
– О! Вот как.
– Гораздо больше мне нравится мой таёжный зимовник. Там такая ослепительная зима – морозная, с сугробами, с ярким холодным солнцем, пробивающимся сквозь хвою! А внутри уютно и теплым-тепло: в печке потрескивают дрова, и легкий смолистый дух мешается с тонкими ароматами душистых лесных трав – они в сенях висят, пучками… Там всегда ёлочные игрушки, свечи, холодное шампанское и горячий чай. И ясная предновогодняя ночь.
– А летом?
– Там не бывает лета! Не забывай, в волшебном мире свои правила. Там у меня всегда зима. И на часах без десяти двенадцать.
– Стоп-стоп-стоп! А откуда тогда «яркое холодное солнце»? Если ночь?
– А я откуда знаю? – искренне удивляется Федорович. – В сказках и не такое бывает. Вот такая сказочная зима.
– Давай угадаю, – понимающе кивает Танита. – Ещё два замка у тебя посвящены весне и осени.
– Вовсе нет. Да и не замки они вовсе. Есть, например, домик в Ловингарде – это такой городок между мирами, который я описал в «Мавке». Одна комнатка с крохотным садом. Но там я тоже почти не появляюсь. Только по делам.
– А там какая пора года?
– Понятия не имею. Я бывал только летом. Но, возможно, иногда наступает осень или зима. В Ловингарде всё складывается по желанию жителей, а я всего-навсего лишь один из них.
– И все твои… как бы сказать… вот, нашла слово: места обитания! Все твои места отражают внутреннее состояние?
– Верно. Так куда мы направимся? Есть ещё простая селянская хата, но там скудноватый быт и будет не совсем удобно.
– Я выбираю тайгу и Новый год.
– Великолепно. Закрой на секунду глаза.
Через мгновение Танита оказывается в старом мягком кресле. От камелька за спиной тянет ровным теплом. Света от двух канделябров не много и не мало, а в самый раз – чтобы не уставали глаза. На столе в старинных серебряных столовых приборах какая-то снедь – понять, что это, совершенно невозможно. В ведёрке со льдом – пузатая зелёная бутылка. Федорович сидит напротив в таком же как у Таниты кресле и лукаво наблюдает за ней.
– Что это? – указывает на тарелку Танита.
– Пока не знаю. Ты же ещё ничего не пожелала.
– А пожелать, конечно, можно всё что угодно?
– Естественно.
– Тогда на правах гостьи я пожелаю мороженого. И стакан фанты.
Дмитрий достаёт изо льда бутылку и наполняет хрустальный фужер на тонкой ножке:
– Фанта.
Затем наливает из той же бутылки себе:
– А я, с твоего позволения, выпью шампанского. Крымское, «Золотая балка». Полусухое.
– Но давай всё-таки приступим к нашему не-интервью, – деловитая Танита достаёт блокнот и шариковую ручку.
– Не нужно, – Дмитрий делает жест ладонью перед собой, слабо шевеля пальцами, словно настраивая только ему видимый инструмент. – Ты всё запомнишь, обещаю. И запишешь всё слово в слово, ничего не теряя.
– А если мне захочется выбросить какую-то деталь, не укладывающуюся в канву разговора?
– Такого не может случиться, – совершенно серьёзно отвечает собеседник. – Не получится.
– Откуда такая уверенность?
– Не забывай, что каждый человек немного волшебник. И я не исключение. Например, я предугадал, что следующим кандидатом на не-интервью выберут меня. И заранее создал вот этот самый текст. Так что не волнуйся.
– Так ты написал всё заранее и ждал, пока выпадет нужный случай?
Дмитрий не отвечает, но видно, что он озадачен таким поворотом разговора. Танита поспешно уходит в сторону:
– Нет, у тебя хорошо получилось начать. И атмосфера создана, и антураж подобран. И камин, и свечи, и скатерть-самобранка эта. Ещё бы сенбернара положить в углу…
– Никаких собак, – Федорович категоричен. – Ни собак, ни кошек, ни других животных. Ни за что.
– Как?! – Танита поражена. – У тебя же в стихах…
– Увы, отождествление автора и лирического героя – распространённая ошибка, – вздыхает Дмитрий. – На самом деле я не люблю животных. Вернее сказать, не хочу себя связывать. Помнишь, как у Экзюпери? Мы в ответе за тех, кого приручили. А я избегаю ответственности. Потому что для меня она значит слишком много. Быть ответственным за кого-то – значит на столько же ограничить свою свободу. Вот так.
Гостья в раздумье переводит взгляд на стол. И обнаруживает, что в её тарелке – шарики мороженого, политые клубничным сиропом. Наверно, самобранка среагировала на случайную мысль. У мороженого восхитительный мягкий вкус и нежная консистенция.
– Наверно, это так здорово – уметь управлять окружением с помощью мысли, – говорит Танита. – И этот чудный волшебный мир… Кем ты себя в нём ощущаешь? Богом? Властелином?
– Убийцей.
– Что?!
– Что слышала. Убийцей. Киллером по вызову.
Танита поражена и требует объяснений:
– Как это?!
– Как бы тебе объяснить…Есть такая грань бытия. Я называю её Полуявью. Там происходит битва добра и зла. Светлых и тёмных. Некоторым дано эту грань видеть. Почему? Не знаю. Пускают туда не всех. Кто определяет достойных – не знаю опять-таки. Это определённо не реальность, но и не сон: там всё гораздо ярче и… эффектнее, что ли. И не забывается после пробуждения, как это бывает с обычными снами. Часто попадаешь туда, где уже несколько раз бывал. Например, тот же Ловингард... А представляешь, как я был изумлён, когда мне другой человек описал это место – подробно, в деталях, которые я так отчётливо помню?
– Ух ты! А кто описывал?
– Ты её не знаешь. Поэтесса из Рязани. Мы случайно пересеклись с ней лет десять назад на одном литературном сайте. И до сих пор в контакте. Она мне вроде сестры… Да я про неё писал в рассказе «Этого не происходило никогда». Он в пятнадцатом году в «Новом мире» был опубликован, девятый номер.
– Ну-ну? И что?
– А то, что у неё своя специализация в Полуяви. Сталкер-спасатель. Кстати, слово «полуявь» – это её. Я сначала называл полуявь тонким миром. Собственно, это так и есть. Но «полуявь» короче.
– Ты сказал, что ты убийца…
– Так и есть. Натаскивали меня именно на эту специальность… Да ты ешь мороженое, а то растает!
Дмитрий снова потянулся за бутылкой:
– А может, и тебе шампанского?
– Нет, пока повременю. Я же, сам понимаешь, при исполнении. Интервьюирую тебя… Тьфу, слово-то какое! Давай уж снова фанты.
– Как угодно.
– Я так понимаю, что сюжеты твоих рассказов – оттуда, из полуяви?
– Не все, но многие. Ну, и привирать иногда приходится для расцвечивания фабулы.
– По-моему, куда уж круче, если есть целый мир, подвластный твоим желаниям!
– Не всё так просто. Полуявь и убить может. Так что приёмы самозащиты знать необходимо. Там ведь не только райские кущи, там такие гиблые места есть, что… Лучше не знать. Меня, например, два раза доставали.
– Что, насмерть?
– Как сказать... Тебя просто выбрасывает в явь, сердце колотится, пот градом, руки трясутся. Это с живыми так, а духам-то выхода нет, им и до полного исчезновения недалеко. Или до чего похуже. Меня из-за этих двух случаев и забраковали. Не оправдал надежд, выходит. А так да, есть что вспомнить. Это ведь и тёмных касается – полное исчезновение. Так что хоть садись и пиши «записки охотника».
– Ого, вот это да! Говоришь, надо писать? Правильно. Так что давай лучше про литературу, а то у меня уже мурашки по коже от твоих ужасов.
– Там не только ужасы, есть и удовольствия. Но ты права, мы отвлеклись от темы. Задавай вопросы.
– Хорошо. Вот в самом начале разговора ты упомянул про Бога. Ну, когда убеждал меня общаться «на ты». Убедил, между прочим. Так вот, какова роль в твоей жизни религии?
– Какой именно? На моей книжной полке рядом стоят Библия и Коран. И Бхагават-Гита. И четырёхтомник Блаватской. И Агни-йога Елены Рерих. И…
– Стоп! Так мы никуда не придём. Давай обобщённо: что для тебя значат высшие силы?
Дмитрий усмехается:
– Это зависит от того, что для них значу я. Если рассуждать логически, то мы, человечество, для чего-то им нужны, раз уж нас сотворили – ну, так считается, что сотворили. Утверждение, что нужны зачем-то, надеюсь, никто не оспаривает? А коли уж мы играем этакую роль продукта потребления (вспомним, сам Христос не раз сравнивал людей с виноградной лозой), то не стоит удивляться потребительскому отношению высших сил по отношению к нам. В таком случае получает объяснение как божественная любовь, так и гнев божий. Ведь мы тоже удобряем и окучиваем картошку перед тем, как её съесть. А роль губительных бесов в моём картофельном примере с успехом исполняют колорадские жуки, с которыми мы – высшие силы с точки зрения того же картофеля – боремся. Так что Бог для меня – некто непознанное (корявый речевой оборот, понимаю), которое по полной использует меня в своих целях.
– Это можно понимать как некий атеизм?
– Скорее как добровольное желание быть на Его стороне.
Дмитрий, хитро прищурившись, смотрит на собеседницу сквозь стекло фужера, в котором беззвучно лопаются крохотные шампанские пузырьки.
– И отсюда, – продолжает он, – мы пла-а-авненько переходим к роли литератора в обществе. И смысла его жизни. Ох, если бы я взялся рассуждать на эту тему… Это было бы долго, скучно и попахивало бы морализмом. Так что пусть этот вопрос каждый решает для себя сам. А мы лучше станем наслаждаться замечательной атмосферой праздника. Ведь если картошку посадили, почему бы ей не брать от земли весь комплекс удобрений? Тем более, что это как нельзя лучше согласуется с желаниями Садовника! Вот я и беру.
И действительно, здесь, в этом его зимовье, удивительно хорошо. Где-то тихо-тихо, на пределе слышимости играет классическая музыка, не мешая ни думать, ни говорить. Тихонько потрескивает камин, ровно горят свечи, играя искорками на стекле ёлочных игрушек. Под ногами толстый ворсистый ковёр... Танита вдруг обнаруживает, что сидит в удобных домашних тапочках, а кресло превратилось в убаюкивающе покачивающийся лонгшез. На столе сами собой появились сладости и мандарины – их запах создаёт неповторимую новогоднюю ауру. Как здорово!
– Не надо забывать, – доносится голос Федоровича, – что ровно в полночь кареты обычно превращаются в тыквы. Поэтому у меня здесь всегда без десяти двенадцать. Это волшебство простое, надо только захотеть.
– Давай поговорим о твоём творчестве, – настаивает Танита. – Ты же поэт. Читатели ждут, что ты поделишься каким-нибудь особенным секретом. Есть у тебя такой?
– Как у всех, – «ты же поэт» пожимает плечами. – Каждый в чём-то уникален. Но если бы я начал сравнивать, приводить примеры, то… О всех не скажешь, а те, о которых не упомянул бы, могут слегка обидеться. Зато вот о себе могу судить смело. Я прекрасно вижу, в чём превосхожу других (не всех, но многих), а в чём уступаю (точно так же не всем). Но это тема скользкая и слишком зависит от индивидуального вкуса. Поэтому определю своё место так: между Панаевым и Скабичевским. Это из Булгакова персонажи.
– Какие у тебя, на твой взгляд, плюсы и минусы?
– Ну, у меня неплохая техника. Приемлемый словарный запас… Но минусов тоже хватает. Достаточно посмотреть комментарии, в которых меня тыкают носом в сбои ритма. Хотя далеко не во всех случаях я с таким согласен. Ещё хотелось бы для себя большей образности, но с этим у меня туго. «Чукча поёт о том, что видит» – если я вижу луну, я в строку луну и пихаю. А не «взбрезжи, полночь, луны кувшин».
– Читатели ждут большего. Можешь добавить что-то ещё?
– Добавить? Ну, разве что то, что я не только поэт. Прозу тоже пишу. Поэтому правильнее называть себя литератором.
– Да, я читала кое-что.
– У меня вышел ряд книг в Канаде. И в Германии. Проза.
– Почему там?
– Спрос рождает предложение. Здесь на меня нет спроса.
– А у нас не печатался?
– Так, по мелочи. В белорусском журнале «Нёман» – это довольно солидное издание, типа российского «Нашего современника». Там даже гонорары платили… А потом слил всё своё на Проза.ру, пусть кто хочет читает. Бесплатно.
– Когда ты понял, что можешь и будешь писать?
– С самого детства. Я это знал твёрдо. И как все дети, был уверен, что делаю это лучше всех. Ничего, со временем шкала оценок корректируется.
– Ты пишешь фантастику?
– Фэнтези. Это мне ближе.
– Данный жанр ведь основывается на чём-то невозможном. А ты упоминал, что по специальности физик. Как, точные науки помогают тебе в творчестве или наоборот?
– Естественно, помогают. Любое образование даёт первоначальный фундамент знаний. На котором всю жизнь продолжаешь возводить своё здание… То есть учишься всю жизнь. Открою секрет: в школе моим любимым предметом была химия, я даже городскую олимпиаду как-то выиграл. А физику недолюбливал. Весьма недолюбливал.
– Неожиданно! А зачем же тогда?..
– Откуда мне знать? Я человек спонтанный. Так получилось. И учился, кстати, неровно: меня и выгоняли из университета за неуспеваемость, и потом, после восстановления, платили повышенную стипендию как отличнику. И опять бывали и двойки, и пятёрки. Всякое бывало. Вот по методам математической физики, например, у меня в соседних сессиях стояло «отл» и «неуд». А в результате я женился.
– Вот это поворот! – Танита в восторге бьёт кулаком по столу. – Это ж надо: нарваться на такую историю! Читателям, я думаю, будет крайне интересно. Нельзя ли поподробней? Какая связь между твоей двойкой и женитьбой?
– Самая рутинная. После неуда я поехал не в стройотряд, а оформился воспитателем в пионерлагерь. Чуток денежек подкалымить да заодно отдохнуть.
– Отдохнул?
– Не совсем. Вернее, совсем не. Я не представлял, каково это – пасти стадо старшеклассников. Выяснилось, что для моего темперамента это категорически противопоказано. Это была просто моральная каторга. Но всё искупалось тем, что я встретил её, мою будущую вторую половинку. Она работала вожатой в соседнем отряде. И когда я её впервые увидел, кто-то свыше мне сказал прямо в ухо: вот твоя будущая жена! Так, кстати, и проявляется действие высших сил. Я, естественно, немножко обалдел и целых три дня думал – не мог решиться. А потом подошёл и сделал предложение.
– И?
– И сорок четыре года вместе. Господи, как она меня ещё терпит! Жить с таким литератором совсем не сахар…
Воцаряется молчание. Каждый думает о своём.
– Хорошо, – прерывает паузу Танита. – Следующий вопрос: каковы творческие планы?
– Никаких. Я же сказал, что я человек непредсказуемый. Могу писать целыми днями, когда накатит, а могу и застопориться надолго.
– На сколько?
– Месяц. Год. Или даже целую неделю.
– Как ты относишься к победам и поражениям?
– А как к ним можно относиться? Они есть. Это объективная реальность, данная нам в ощущениях. Иногда кажется, что вот он, стих, на голову выше конкурентов, а выясняется – ничего подобного. Не прокатило. А иногда текст, который считаешь проходным, вдруг выстреливает. Это нормально, к такому нужно относиться спокойно.
– А ехидные комментарии порой не выбешивают?
– Ещё как! А потом говоришь себе: ты тоже время от времени бываешь дураком, поэтому сядь и заткнись. Хочется хороших отзывов – пиши лучше.
За окном небо вдруг взрывается салютом. С шипением и воем взлетают фейерверки, расчерчивая пространство цветными линиями. И бьют куранты. Танита бросает взгляд на часы – там по-прежнему без десяти. Федорович пожимает плечами:
– Пора заканчивать. В каждом из нас должно оставаться чуть-чуть загадочности, иначе жизнь становится неинтересной. Поэтому на сегодня – всё. Но если ты захочешь повторить – милости прошу. В любое из моих «мест обитания». И всё-таки – немного шампанского? А?
Танита согласно кивает. Вкус вина просто великолепен! Видно, бутылка из особо удачной партии. Благородный напиток слегка отдаёт в нос, и она зажмуривается от удовольствия, а когда открывает глаза – оказывается дома. Тишина. И только на часах почему-то без десяти двенадцать. А на столе аккуратной стопочкой лежат листы с напечатанным текстом не-интервью – вот этого самого.