Глава 56
Первый том мемуаров Гримо, озаглавленный «Мемуары графа де Ла Фер», и имеющий подзаголовок «Три мушкетёра», начинается с изложения событий 1625 года, в первый понедельник апреля этого года д’Артаньян выехал в Париж. Завершается этот том описанием событий 1628 года – 28 октября 1628 года Ла-Рошель подписал капитуляцию, а 23 декабря Король триумфально вернулся в Париж. Далее указывается, лишь то, что Атос служил под началом д’Артаньяна до 1631 года, то есть ещё три с половиной года после событий на реке Лис, где Миледи была казнена палачом, лишившимся своего брата по её милости.
Если бы мемуары были написаны Атосом, он бы описал хотя бы что-то из этих трёх лет, ведь он любил д’Артаньяна как сына, и ему, безусловно, было бы не безразлично то, как он превратился из юного стажёра в опытного лейтенанта королевских мушкетёров. Для Гримо эти события не представляли интереса, поэтому он их не описал.
Мне предстоит восполнить этот пробел так, как я смогу. Если бы эти мемуары писал я, тогда я бы остановился в своих описаниях там, где остановился Гримо, поскольку в начале зимы 1628 года мы четверо расстались, и лишь Атос остался с д’Артаньяном ещё на три с половиной года.
Мне не полагалось бы знать, что происходило с ними, и что происходило при дворе Короля, поскольку, если верить мемуарам Гримо, я ведь ушёл в монахи.
Вот что сообщает обо мне Гримо: «Арамис, совершив поездку в Лотарингию, внезапно исчез и перестал писать своим друзьям. Впоследствии стало известно через г-жу де Шеврез, рассказавшую об этом двум-трем своим любовникам, что он принял монашество в одном из монастырей Нанси. Базен стал послушником».
Это именно то, что я хотел бы, чтобы обо мне думали, но это совершенно не то, чем я на самом деле занимался, так что я напишу об этом более подробно, нежели о тех трёх годах, которые описал Гримо, к описанию которого я лишь приложил несколько комментариев в виде десятка глав, объединенных мной во Вторую Книгу.
Это нелогично, если учесть, что Первая Книга содержит сорок пять глав, но это совершенно логично, если учесть, что Первая Книга излагает события, никем другим не описанные, тогда как Вторая Книга лишь дополняет и исправляет уже описанные в целом неплохо события этих беспокойных трёх с половиной лет. Впрочем, у читателей, вероятно, возникло недоумение о том, каким образом изложенные в этой книге события могли занять целых три с половиной года, если этих событий было всего-то лишь – наша дуэль, перешедшая в дуэль с гвардейцами кардинала, поездка д’Артаньяна в Лондон, любовная интрига д’Артаньяна с Миледи, кратковременное наше участие в осаде Ла-Рошели, возвращение в Париж, поездка в Бетюнский монастырь и, погоня за Миледи, а также её казнь и возвращение под Ла-Рошель. Каждое из этих событий занимает от силы пару недель, и даже если поездка д’Артаньяна могла бы занять несколько месяцев, мы же знаем, что его поездка заняла десять дней, поскольку кардинал сообщил Королю, что бал назначен через двенадцать дней, д’Артаньян выехал лишь на следующий день, а вернулся он за сутки до бала.
Такова память человеческая. Она запоминает лишь самые существенные события, выпуская все прочие. Но в описании Гримо действия развиваются стремительно, каждое следующее действие является прямым следствием предыдущего, у читателя создаётся впечатление, что события произошли за два или, максимум, за три месяца. Откуда же взяться трём с половиной годам?
Признаться, я и сам удивился, прочитав всё это, такому несоответствию, поскольку и моя память выпустила многое из того, что происходило с нами в те времена.
Как я уже говорил, описание нашей службы, состоящей в исполнении обязанностей конвоя и охраны в мирное время и самых обычных солдатских обязанностей во время военное, кои включают героические сражения и при необходимости смерть в бою по приказу командира, действительно, выпало из этих мемуаров, но я не думаю, что эти описания сильно обогатили бы указанные мемуары. По счастью, никто из нас не был убит, хотя приказы идти в бой, не щадя своей жизни, поступали часто, и мы их добросовестно выполняли. Взять хотя бы для примера атаку бастиона Сен-Жерве д’Артаньяном с небольшим отрядом. Это самый настоящий подвиг, о котором, впрочем, Гримо почти ничего не сообщает. Впрочем, я, быть может, припомню ещё кое-какие подробности нашей тогдашней жизни и наши подвиги и опишу их позже, но я не обещаю этого даже самому себе, и тем более не обещаю этого моим читателям.
Теперь же я хочу уделить некоторое внимание персоне Миледи, которая затем навсегда исчезнет со страниц моих мемуаров, но её место займёт вскоре её сын, незаконнорожденный Мордаунт, прижитый ей от безродного авантюриста, и выдаваемый ей за законного сына её супруга, барона Шеффилда, маркиза де Бренвилье.
Кстати, лорд Винтер никогда не был бароном Шеффилдом, в этом Гримо ошибается. Этот титул носил его младший брат в Англии, а во Франции он предпочитал называться маркизом де Бренвилье. Пусть не удивляет вас это, ведь назывался же наш славный Портос бароном дю Валоном де Пьерфоном де Брасье.
Я расскажу также и о причинах, по которым несчастный маркиз не пользовался своим английским титулом во Франции.
Но ещё в большей степени я считаю своим долгом объяснить, почему я не бросил Миледи обвинение в том, что она пыталась меня убить, а также почему Атос пытался убить Миледи после того, как увидел клеймо на её плече.
Согласен, что узнать, что ты, граф де Ла Фер, женился по любви вопреки воле родных на девушке, которую считал невинной и честной, как выяснилось, женился на воровке или даже на проститутке – это большое разочарование в жизни. Согласен также и с тем, что дворянин такого ранга имеет безраздельную власть в пределах своего графства даже над жизнями своих подданных и даже над жизнью супруги, но эти представления давно отошли в прошлое, и без достаточных оснований отнимать жизнь у супруги, пусть даже и не столь честной и невинной, как ты полагал, было бы крайне несправедливо, а Атос всегда был воплощением справедливости.
В изложении Гримо это место остаётся тёмным, действия Атоса не находят убедительной мотивации.
Действительно, ведь когда преступницу клеймили, после этого её отпускали на свободу. То есть клеймление являлось достаточным наказанием за свершённые ей преступления, после чего её уже не следовало преследовать. Если бы ей полагалось дополнительное наказание, её попросту не отпустили бы. А если её не предполагалось отпускать, её бы не клеймили.
Можно, разумеется, отметить глубокое возмущение Атоса в том, что он подобной женитьбой запятнал честь своего рода? Женитьба на женщине, стоящей много ниже супруга, не так уж и роняет честь рода, в особенности, если этому браку можно положить конец. Достаточно было бы отправить её в монастырь или получить развод, и честь Атоса была бы спасена.
Кроме того, как сообщает Гримо, и это – истинная правда, Шарлотта Баксон получила клеймо вовсе не по приговору французского правосудия, а по инициативе смертельно враждовавшего с ней палача, незаконно, какими бы ни были причины его действий, какое бы она не совершала преступление, но клеймление делается лишь по приговору суда. То, что совершил палач, согласно закону, является преступлением против личности Миледи, нарушением её прав, насилием, так что формально и юридически Миледи была права, когда утверждала (по словам того же Гримо), что клеймо на неё нанесли бесчестным путём. Не незаслуженно, это верно, но и не законно. Если бы оно было ей заслужено и это признал бы суд, имеющий право накладывать подобное наказание, тогда это было бы сделано законно, по приговору суда, но такого приговора ей не выносилось.
Итак, получается, что Атос поступил несправедливо, поскольку, во-первых, формально Миледи не должна была бы носить клеймо, во-вторых, даже если бы это клеймо было поставлено по приговору суда, то оно не давало ему повода и причины казнить её, так как клеймо уже само по себе было наказанием, в-третьих, как справедливо утверждает кардинал Ришельё, «вы присвоили себе права судей, не подумав о том, что те, кто не уполномочен наказывать и тем не менее наказывает, являются убийцами». Итак, из утверждений мемуаров Гримо следует, что Атос является убийцей, пусть даже убийцей несостоявшимся, но его поступок должен был квалифицироваться именно так, если говорить о том, что он повесил Миледи, хотя ей и удалось после этого спастись и выжить. Неужели же Атос сам написал бы подобные мемуары, изобличающие его в подобных преступлениях, не приводя никаких аргументов в своё оправдание, кроме того, что Миледи имела клеймо на левом плече? Разумеется, нет.
Итак, Гримо знал лишь часть истории Миледи, и рассказал лишь то, что знал. Он в эти юридические тонкости не вникал по незнанию.
Наивность Гримо доходит даже до того, что он воспринимает обращение «миледи» как имя собственное Шарлотты Баксон. Он не понял, что мы называли её так лишь для того, чтобы никто не догадался, о ком идёт речь в том случае, если бы нас подслушали. Правда, это наименование возникло само собой, поскольку изначально так её называл д’Артаньян, не зная её истинного имени, но после того, как мы поняли, кем она является, это имя мы использовали исключительно из соображений безопасности.
Итак, история Миледи… Атос произвёл собственное расследование, и с его результатами он ознакомил меня.
Шарлотта Баксон родилась в семье трактирщика Мишеля Мюнье, и Мюнье – её подлинная девичья фамилия. Этот трактирщик и его супруга Жанна промышляли разбоем, но делали это столь осторожно, что долгое время им удавалось оставаться безнаказанными. Маленькая Шарлотта Мюнье активно участвовала в этом деле. Если родители примечали богатого постояльца, путешествующего в одиночку или с единственным слугой, мать отсылала Шарлотту для того, чтобы разговорить путника, постаравшись выведать у него как можно больше информации. За сведения о том, куда путешественник направляется, где ему предстоит следующая остановка и, в особенности, что ценного он везёт с собой и где прячет, маленькая Шарлотта получала вознаграждение в виде засахаренных фруктов или конфет, а иногда ей дарили что-то из вещей убитого, в особенности, когда она стала чуть постарше. Девочка была весьма привлекательной и сообразительной, со внешностью ангелочка и с умением этого ангелочка изображать. Она научилась провоцировать путника на откровенность, рассказывая ему нежным голосом сказки о своей кукле, сверкая пронзительными голубыми глазами, хлопая ресницами, а также показывая путнику свои «сокровища» в виде осколков цветных стёкол.
— Дяденька, у моей куклы Луизы есть приданое! — говорила она. — Вот, посмотри, это – изумруды, бериллы, сапфиры и бриллианты!
Изображая святую детскую наивность, она показывала путнику осколки стёкол, нахваливая их, словно это были реальные драгоценности, и приставляя палец к губам, чтобы постоялец не проболтался никому о таких «несметных богатствах».
— Только никому не рассказывай про эти сокровища, — шептала она на ухо разомлевшему пожилому богачу, едва касаясь своими влажными губами его уха. — Не подскажешь ли ты мне, как получше спрятать эти сокровища от разбойников? Только не говори никому, даже моей маменьке и моему папеньке, потому что они не подозревают, что моя кукла Луиза – такая богачка. Если ты им расскажешь, они отнимут мои сокровища и отдадут их бедным или отнесут в церковь, как они постоянно делают.
Доверчивый путник проникался доверием к девочке и к её добрым родителям, так щедро раздающим милостыню. Он начинал шутить с девочкой и предлагать разные способы, чтобы запрятать сокровища получше. Часто эти способы совпадали с теми, который избрал сам постоялец. Один предлагал зашить их в шапку, другой – спрятать в каблуке, третий – держать под подушкой.
— Ты смеёшься надо мной, дяденька! — говорила Шарлотта, наконец. — Ты не знаешь, что такое сокровища, и, наверное, не умеешь их прятать как следует. Была ли у тебя когда-нибудь в руках монетка подороже, чем десять су?
Постоялец улыбался и показывал Шарлотте настоящий золотой. Девочка широко открывала глаза и проявляла истинный восторг, начинала разговаривать с постояльцем, изображая высочайшее почтение и преданность, как будто бы она никогда в жизни не видывала таких денег. Это льстило разомлевшему от вина постояльцу, который иногда вытаскивал и настоящий бриллиант, или же целый кошелёк с золотом, после чего, довольный произведённым эффектом, прятал его обратно, тогда как Шарлотта примечала место, куда исчезала ценная вещица или кошелёк.
После того, как родители получали от неё полный отчёт о богатствах путешественника, они решали, стоило ли риска нападение на него. Иногда супруги решали, что риск слишком велик и отказывались от намерения убить и ограбить путника.
Один раз, когда Мишель сказал: «Нет, слишком опасно!», Шарлотта стала капризничать.
— Ну, пожалуйста, папочка! — канючила она. — Убейте этого доброго дядечку! Мне понравился перстенёк, который он мне показывал! Я померила его, он подходит мне на это пальчик! Я хочу, чтобы он был моим. Пожалуйста-пожалуйста, папочка, мамочка, убейте этого доброго дяденьку, чтобы перстенёк стал моим!
Жанна обнимала свою дочурку, целовала её в головку и успокаивала.
— Хорошо, моя дорогая доченька, — говорила она. — Если моя прелестная Шарлотта хочет получить этот перстенёк, она его получит, обещаю тебе!
Перед самым отъездом богатого постояльца супруги Мюнье опаивали путника и его слугу чаем с отваром из ядовитых трав, действующих не сразу, тогда как маленькая Шарлотта давала лошадям путников травы, которые должны были свалить их с ног через час после того, как они были ими съедены. Путник уезжал со двора.
Родители Шарлотты пускались за путником вслед, и вскоре догоняли карету с заснувшими лошадьми и навек уснувшими путешественниками. Карету немедленно отвозили к специальному охотничьему домику в самой глуши леса, где супруги разделывали её на части. Каждая укромная щель осматривалась, не припрятаны ли там деньги или драгоценности. Успешным поискам весьма способствовала информация, полученная от Шарлотты. Обломки кареты исчезали в печи, чтобы не оставлять никаких улик. Коней продавали цыганам из соседнего села.
Долгое время преступления семьи Мюнье оставались тайной, но однажды Мишель Мюнье неосторожно решился продать один из перстней с алмазами, за который выручил полторы тысячи пистолей. Этот перстень купил перекупщик из города, впоследствии его увидел и опознал один из наследников убитого путешественника. Завертелось следствие, семью Мюнье разоблачили, но судьи не подумали, что девятилетняя Шарлотта может быть причастна к преступлениям родителей. Её под другим именем отдали на воспитание в Бетюнский монастырь.