Бабке было лет сто, хотя, возможно, девяносто девять или девяносто восемь, старая в общем. Мишка всегда её побаивался и оттого вечно пакостил. То дохлую мышь под порог положит, то козьи какашки на подоконник. Параська только пожимала плечами, хмурилась, шамкала беззубым ртом и лезла в шкаф за старой простынёй. Отрывала кусок, заворачивала в него очередной Мишкин «презент» и хоронила в палисаднике под кустом сирени, выкапывая неглубокую ямку ярко красным детским совком, когда-то кем-то забытым на детской же площадке.
Мишка злым не был, просто бабка, с её сухими узловатыми руками, худым лицом жёлтого цвета, похожим на старый сморщенный урюк, из которого мама варит компот, с короткой тонкой, как мышиный хвостик, седой косичкой и странным именем Параська, его пугала. Так бывает. Вот ничего плохого тебе человек не сделал, а от одного вида в дрожь бросает.
Жили они в одном подъезде, на одном этаже, только у Мишки дверь смотрит на лестницу, а Параськина чуть дальше. В то утро, собираясь в школу, мальчишка вытащил из портфеля огромного дохлого жука, которого выиграл в щелбаны у Петьки из параллельного класса, и теперь намеревался подложить к бабкиному порогу, предварительно привязав к жуку нитку. Параська в это время всегда выходила в магазин за молоком и булкой, которыми потом кормила всех окрестных котов. Размочит хлеб в молоке и раскладывает у подвальных окошек по жестяным коробкам.
Будучи в прекрасном настроении от предвкушения очередной шалости, Мишка не заметил, как за спиной возник отец, внимательно наблюдающий за сыном, который, высунув от усердия язык, привязывал к передним лапам жука нитку. Молча отвесив отпрыску подзатыльник, отец отобрал жука, проверил портфель на наличие других неожиданностей и, пообещав серьёзный разговор после ужина, захлопнул за Мишкой за дверь.
Всю дорогу до перекрёстка мальчишка обиженно сопел, идя следом за бабкой в неизменной коричневой кофте и длинной, цепляющейся за все колючки юбке. Ему почему-то казалось, что именно Параська виновата во всех его бедах. И в ободранных вчера на футбольной площадке коленках, когда он стоя в воротах не поймал мяч. И в обидном хихиканье Машки с первой парты, когда она оборачивалась, смотрела на него своими серыми глазищами в пол-лица, показывала язык и смеялась, видя, как вспыхивают фонариками Мишкины уши. И даже в сегодняшней двойке, которую он обязательно получит за невыученный стих и за вечернюю взбучку от отца, виновата Параська. На перекрёстке бабка свернула в сторону магазина, а Мишка поплёлся прямо, опаздывая к первому уроку.
Не догадываясь о душевных муках соседского мальчишки, Параська, кроме молока и булок, купила полкило яблок, баночку мёда, постояла около конфет, в результате взяла пачку печенья и уже на кассе, вздохнув, присоединила к покупкам шоколадку, справедливо рассудив, что если немного подержать её в руках, то и кусать будет необязательно. Главное, чтобы никто не увидел, как она будет слизывать с пальцев потёкшую плитку.
Детей у неё не было — муж погиб в первый год войны. Похоронка, вместе с двумя письмами, открыткой и фотографией двух молодых смеющихся людей, перевязанная крест на крест лентой, лежала в комоде под похоронным приданым. Каждое утро, глядя на себя в зеркало, Параська, расчёсывая жиденькие волосья, спрашивала: «И сколько мне ещё маяться? Живу, живу, сама не знаю, зачем. Разве что, чтобы было кому котов покормить да прибрать бумажки с палисадника», — после чего крестилась и отправлялась в магазин за молоком.
Несмотря на больные колени, ноющие к непогоде суставы и постоянное ощущение зябкости, Параська любила жизнь. После обхода всех подвальных оконец и пересчёта окрестных котов, она вытаскивала к подъезду колченогий табурет и, подставив солнцу морщинистое лицо, смотрела как полдень перетекает в вечер, слушала птиц, смех молодёжи, как поют под гитару, сидя на шатких заборчиках, и мысленно уносилась во времена своей молодости, поглаживая запрыгнувшую на колени дворовую кошку. Иногда к ней подбегали малыши, выгуливающие во дворе своих молодых бабушек, и, засунув в рты большие пальцы, застывали, рассматривая неподвижную старческую фигуру. А если Параська протягивала им мятые карамельки, смущённо отступали на пару шагов назад, не решаясь взять угощение.
Вечером, вернувшись из школы с заслуженной двойкой, Мишка обнаружил, что отец уже дома и что-то ищет в кладовке, а значит, шансов, чтобы спрятать дневник и не получить ремня, почти нет. Быстро засунув портфель под кровать, мальчишка отрапортовал про пятёрку по физкультуре и четвёрку по пению, после чего отправился на кухню есть котлеты.
Тем временем батя достал из кладовки пилу, наждак, молоток с гвоздями и, как только Мишка доел, позвал с собой на улицу. Там, у забора, были свалены спиленные деревья, бруски, ветки. Пока Мишка разглядывал будущие дрова, подошли сосед дядя Слава и Димка — он, как и Мишка, недолюбливал Параську, считая её если не ведьмой, то потусторонним существом точно. Иначе как объяснить, что в их дворе все её побаиваются?
Дядя Слава с Мишкиным отцом выбрали бревно, несколько чурок, и пока сами пилили, велели мальчишкам обстругать и выровнять чурбачки, приведя их к одному размеру.
Обрадовавшись, что благодаря этому батя, возможно, забудет спросить про дневник, Мишка взялся за работу. Надо сказать, что мальчишке нравился запах дерева, стружки, то, как изменяется дерево под его руками. Он с удовольствием строгал, пилил, шкурил, пока взрослые обтёсывали большое бревно. К вечеру совместными усилиями у подъезда встала красивая, а главное — крепкая лавочка.
Мишкин папа удовлетворённо крякнул, оглядывая совместное творение, и, собрав инструмент, предложил зайти к Параське и обрадовать старушку, что теперь ей не придётся таскать тяжёлый табурет из дома, да и на лавочке со спинкой будет гораздо удобнее смотреть за порядком. Мишка попытался было отвертеться, но хватило одного взгляда отца, чтобы согласно кивнуть и пойти в квартиру к старухе.
Чайник быстро вскипел, и по маленькой кухоньке поплыл запах свежезаваренного чая. Бабка засыпала в заварник черные скрученные листья из жестяной коробки со слоном, а следом, из маленького мешочка, разные травки с сушёными ягодами. Поставила на стол печенье и странные сморщенные, словно облитые прозрачной карамелью яблоки.
Но Мишку не заинтересовали не яблоки, не чай с печеньем, даже тонкостенные белые чашки с нарисованными на боку розами не были интересны. У бабки был шкаф. Старый, из тёмного дерева, с резными дверцами и фигурками зверей по верху. Мальчишка завороженно водил ладонью по искусной резьбе, пытаясь понять, как и чем это было сделано.
— Нравится? — раздался за спиной тихий голос
— Угу, — кивнул мальчишка.
— Муж мой, Ванечка, ещё перед войной сделал, и комод тоже, и табурет, колыбелька ещё была, да я отдала. А, подожди, возможно, тебе будет интересно… — Бабка, забавно перебирая ногами в толстых носках, подошла к резному комоду и, выдвинув ящик, что-то там начала перебирать. — Вот, правда, старая, до революции ещё печатали. Ваня мой по ней учился. — И Параська протянула Мишке толстую книгу в потемневшем переплёте.
Он раскрыл и ахнул, какие там были нарисованы узоры, что можно из дерева резать. Мальчишка глянул на отца, который стоял в проёме двери, одними глазами спросил, можно ли взять, и, получив утвердительный кивок, просиял.
— Я… это… спасибо… — Мишке отчего-то стало невероятно совестно, и уши-лопухи предательски покраснели.
— Параскева Игнатьевна, чай стынет, — улыбнулся отец, — а он у вас знатный.
Бабка усмехнулась и пошаркала на кухню, за ней, прижимая к груди книжку, прошёл и Мишка.
— А вы часом, не заболели? — доливая кипяток из пузатого чайника по чашкам, поинтересовался дядя Слава. — Не выходили сегодня вечорить.
— Так Ваську, шельму, искала. Он мне каждое утро подарок у порога оставляет, то мышку, то жука, видно решил, что голодаю, — совсем по девчоночьи хихикнула бабка, — а сегодня с утра не было ничего. Я уж грешным делом подумала, не случилось ли чего.
— Нашли?
— Нашла. В соседнем дворе. Присмотрел себе невесту, что ж я его теперь, насильно заставлять-то буду? Пущай повлюбляется, дело молодое. Да вы яблочки попробуйте! Это ещё мамы моей рецепт — с мёдом запекать, для мягкости.
Мишке было безумно стыдно и неловко сидеть на маленькой кухне Параськи, пить вкуснющий чай, макая в него печенье, подражая хозяйке. Но ещё больше ему хотелось полистать книгу и прикоснуться к ажурно вырезанным украшениям комода. Улучив момент, он выскользнул в комнату и долго разглядывал деревянные цветы, птиц и орнамент, вырезанные неизвестным ему Параськиным мужем.
Вернулся домой Мишка притихший, на вопрос отца стоит ли им обсудить его поведение, мальчишка отрицательно покачал головой и уселся на кровать листать подаренную книгу.
На следующий день Мишка получил очередную двойку за всё тоже невыученный стих. Понуро пиная пустую банку, дошёл до дома и увидел сидящую на лавочке в окружении котов бабку Параську, кивнул в знак приветствия и хотел было проскочить мимо, но та поманила его пальцем.
— Чего грустный такой? Пойдём, ты ж вчера чаю-то так и не попробовал. Али стесняешься?
— Не стесняюсь. Мне это, литературу учить надо, а то от папки попадёт, — вздохнул Мишка, глядя на бабку исподлобья.
— Пойдём, поешь, а там, глядишь, и выучишь.
Мишка, попав в пыльную комнатушку, вновь застыл перед шкафом.
— Достань-ка из второго ящика скатёрку, — попросила бабка, указывая на комод.
Под скатертью оказалась шкатулка.
— А, это ещё до войны покупала, на ярмарке, — улыбалась Параська, со всех сторон показывая берестяную коробочку с выбитой на крышке еловой веткой с шишками. — Осторожнее, мне её Ванечка подарил, последнее, как на фронт уйти. — Фарфоровая балеринка, подняв над головой руки, чуть склонив голову кружилась в невидимом танце.
А после бабка читала Мишке стихи, вытаскивая их из уголков склерозной памяти. Бог знает, кто их сочинил, и почему они сами так ярко всплывали в голове. Мальчишка внимательно слушал и удивлялся, как легко он их запоминает. Спросил, знает ли она Лермонтова. Параська тихо рассмеялась, погладила его по голове, ответив, что лично не знакома, но со стихами поможет…
С тех пор мальчишка часто сидел на лавочке рядом с бабкой, гладя котов, жуя печёные яблоки и слушая рассказы из прошлого. Он подтянул литературу, и местный футбольный клуб пригласил Мишку в команду играть за город. А ещё Машка всё чаще стала просить познакомить её с Параскевой Игнатьевной, послушать стихи, но Мишка подозревал, что девчонку больше интересует балеринка, о которой он ей рассказал. Ночами Мишка штудировал старую книжку и даже выпросил у отца простенький инструмент для резки по дереву, и раз в несколько дней подкладывал под соседский порог мышь, чтобы бабушка не волновалась за здоровье любимого кота.
А потом… Мишка поймал себя на мысли, что Параскева Игнатьевна проспала. Вот он, Мишка, идёт в школу, а знакомая худая фигура в коричневой кофте и длинной юбке не маячит впереди него. И вечером, возвращаясь из школы, он не увидел её на лавочке. Коты были, а бабушки нет.
Не заходя к себе, Мишка постучал в соседскую дверь, никто не открыл. Мальчишка забарабанил, закричал, пытаясь достучаться и гоня от себя страшную мысль, которую подтвердила мать, выскочив в подъезд заслышав крики. Весь вечер он просидел на кровати шмыгая носом, вырезая из липовой чурки фигурку кота, а утром, разбил копилку, твёрдо решив после школы зайти в магазин и купить булку и молока. Должен же кто-то кормить кошек…