Тюремные записки в прозе и стихах
Часть 6. После зоны
В конце сентября 2018 года Александр Скалов был освобожден от заключения, но еще некоторое время оставался на иждивении колонии, завершая работу над выпуском сборника о волшебных кошках и котах, порученную ему Анатолием Петровичем Юдовым. Все равно на воле ему идти было некуда и не к кому.
Дождь хлестал и превратился в ливень,
Прижал к земле листву и мошек тлен.
Озера желтые украшены узором,
И улица стоит унылым коридором.
Лишь сиплый ветер отпевает день,
Рыдает дождь и в маске черный сквер,
Из мрака тянется уродливая тень…
Ждет на столе тяжелый револьвер.
На свободе Скалов оказался одиноким на всей планете. Кругом многолюдье, шум и суета, а для него – одна лишь Пустота.
Я очень одинок в полете мысли.
Отшельник. Рядом лошадь и собака.
Гуляет ветер между гор со свистом,
И непогода бросилась в атаку.
Я рядом с небом. Молнии вплотную.
Рвут небо золотые пауки.
Дождь травы одаряет поцелуем,
И рев летит от вздыбленной реки.
Скалов порвал с семьей, ему горько было вспоминать светлое прошлое, не хотелось напоминать родным людям о себе, немощном, несостоятельном, финансово необеспеченном и физически слабом старике, нуждавшемся в уходе и содержании.
Шлепает дождь, пузыри выбивает
Из холодного зеркала вод,
Желтая осень опять наступает,
И увяданье природы грядет.
Что-то душа моя потеряла
Что-то ей надо найти,
И заметает листвой пожелтелой
Слабую плоть в финале пути.
В зеркале вижу, как постарел я,
Осень мне стала родною сестрой,
А ведь когда-то веселым пострелом
Мчался я к милой заветной тропой.
Но успокоилось соков движенье,
И наступило перерожденье,
В гонках Кентавра-коня я загнал,
И у корыта разбитого пал.
Он не нуждался в сочувствии и сострадании и предпочитал пусть преждевременно уйти из жизни, но не быть обузой для семьи, в которой всегда исполнял роль защитника, покровителя и кормильца. Что дала бы эта ненужная встреча, красочная картина о которой набросана в песне (слова народные) из репертуара известного советского музыканта и шансона Аркадия Северного, где освобожденный арестант после долгих лет разлуки возвращается к любимой жене?
Н вот покинул я суровые края,
И поезд все быстрее мчит на юг,
И всю дорогу умолял я Бога:
- Приди встречать меня, мой друг!
Огни Ростова вспыхнули в пути,
Вагон к перрону тихо подкатил,
Тебя больную, совсем седую
Наш сын к вагону подводил.
- Так здравствуй, поседевшая любовь!
Пусть кружится и падает снежок
На берег Дона, на ветку клена,
На твой заплаканный платок.
Каково же будет его положение без жилья, диплома о полученном образовании и без трудовой книжки? Кроме справки о выходе из мест заключения и семидесяти лет за плечами, если не считать пяти рукописных поэтических сборников, – ничего! Паспорт все-таки оформило лагерное начальство, спасибо ему, но как строить новую жизнь, если ты – никто?
Что привело меня в место зловещее?
Мертвые листья укутали склеп,
Здесь, на пороге другой бесконечности,
Как я ничтожен и как я нелеп!
А за спиной бесполезные годы
И мотовство драгоценных минут,
Что-то влечет под могильные своды,
Кто-то мне встретится тут…
Холодным февральским утром 2019 года Александр Скалов покинул породнившуюся исправительную колонию № 3. Больше никто его не понукал и не одергивал, но счастья оттого он не испытывал. Куда идти, кому он нужен? Тоска в груди. Тюрьма не держала, но и не отпускала своего постояльца.
Вот и закончился мой путь:
Я в тупике у лабиринта,
Пришел момент башку свернуть
И встретить капитана Флинта.
Как холодно сегодня на скале!
Смотрю в прицел застывшим взглядом,
Лишь согревает душу мне
Твой образ, что на фото рядом.
Исправившийся и освобожденный из заключения человек обошел все органы социальной защиты, но поддержки не нашел. Не нужен. Получить уголок для жилья оказалось невозможным. Встать на очередь за жильем возможность, конечно, имелась, но ждать ее пришлось бы с десяток лет, а это для него много выше средней продолжительности жизни.
Я родной России
Неугодный сын,
Жизнь моя – насилие
Над собой самим.
В жизни просчитался,
Весь в долгах-шелках,
Болью пропитался
И душой зачах.
Пришлось снимать комнату в аренду, хотя и в ней он жил на птичьих правах, но куда хуже, чем ворон Карр в хабаровской котельной. И все потому, что законодательством не предусмотрены статьи по защите одиноких людей, которым некуда приткнуться. Ему назначена мизерная социальная пенсия по старости не по причине недостаточного трудового трудового вклада в экономику страны, а потому, что он не смог подтвердить тридцать лет потерянного стажа. Справки пришли только на восемь с половинкой засчитанных годиков. У Скалова бытовые вопросы всегда находились где-то на вторых планах, но не до такой же степени.
От тюрьмы и до тюрьмы
Я шагаю, пацаны,
Потому что «за стеной»
На свободе – ад земной!
Человек, отбывший срок,
Виноват у нас до гроба,
Не поможет даже Бог
Тем, кто вышел из острога.
Прошлое осталось за плечами, емкое, счастливое и горькое. Настоящего не существует, но кого-то оно затронет исповедью о прошлом, изложенной в честных, хотя и не всегда откровенных, тюремных записках, написанных в прозе и стихах. Взгляд в будущее не сулил покоя земному отшельнику, оставшемуся, подобно брошенному псу, без конуры на малом клочке земли. Вот они, страдания в великой Пустоте, отпущенные человеку для того, чтобы исчезнуть.
Смотрю в глаза я Смерти,
Вручает иск в конверте:
«За жизнь пришла расплата,
Оплатим-ка затраты!
Поэтов я б не трогала,
Но есть приказ от Бога,
Вас между Адом-Раем
Давно мы помещаем».
Пришло время писать письма с того света. Жестоко обошлась жизнь с героем нашего повествования, но ведь были в ней дни и минуты больших радостей и достижений, и потому не мог он порвать связующие нити с колыбелью земного бытия.
Пули в тело ударили,
Кровь змеей по мундиру,
Ничего не добавили
Жизнь и смерть моя миру.
Я своею ничтожностью
Был сражен, умирая,
И к чему эти сложности,
Чтоб добраться до края?
И разрыв непрерывности
Непомерно возрос,
И духовной наивности
Рухнул каменный мост.
Презирают здесь воинов
И в Раю, и в Аду.
Мы как будто промоины
На подтаявшем льду.
Побывал как-то призраком
На греховной Земле
И великие низости
Я увидел везде.
Тошно как-то, воистину,
Вновь к себе я лечу,
Там могила-жилище,
Та, что мне по плечу.