Друзья!
Сначала приятная новость!
«Численность тетерева в лесах Тюменской области за неполных два году увеличилась на 67%, глухаря на 57%, зайца беляка на 33%.
По мнению экспертов, основным фактором увеличения численности охотничьих животных в особо охраняемых природных территориях регионального значения является запрет на любительскую и спортивную охоту, низкое антропогенное воздействие на среду обитания охотничьих ресурсов.
Добавим, в Тюменской области насчитывается 101 особо охраняемая природная территория, среди них 37 заказников. По информации регионального департамента недропользования и экологии, один из последних заказников, зарегистрированных в Тюменской области, стал заказник "Александровский" в Викуловском районе. Его площадь 81,5 тыс. га. Это березово-осиновые леса с примесью сердцевидной липы, занесенной в Красную книгу Тюменской области, разнотравные луга, три крупных озера — Моховое, Среднее, Карасье и множество мелких озер, окруженных болотами». https://abatskinfo.ru/
...Други!
В нашем Нефтеюганском районе нет особо охраняемых природных территорий, заказников и заповедников. Посему увидеть живого глухаря или тетерева- проблема! Лишь однажды мы с охотинспекторами увидели в мае 1988 года тетеревиный ток .посреди нефтепромысловой дороги на юге района, за Пыть-Яхом. Птицы почти не боялись нашего вездехода, снимать их можно было с короткого расстояния. То есть это ток был древним, может, с начала века, когда здесь вовсю царила дикая природа. Нефтяники вторглись сюда ближе к 70-80-м годам, презрев все глухариные и тетеревиные токовища.
Не знаю, сохранилось ли названное мною? Возможно, и токовать уже некому- всех косачей браконьеры перестреляли?
Вл.Назаров
*******************
СТАРТУЕТ ТЕТЕРЕВ
Вспоминается вся в ярких россыпях красок осень. Теплый вечер. Сухо и тихо в лесу. Где-то над покосными лугами неустанно тоскливо кричит птица канюк. Кучевые облака застыли высокими белыми башнями, будто смотрят на землю, на речушки Тараканиху, Кислянку, Ревду, отражаясь в их темных водах. Мы с отцом идем кромкой поспевающего овсяного поля, уходящего узким клином в лес. С одной стороны поля мелкий сосняк смешался с крепким березняком и осинником, с другой стороны — высокоствольный сосновый бор с молодым подростом и богатым черничником. Идем мы не на прогулку, на охоту. В руках у отца ружье-дробовик — старенькое, потертое,повидавшее многое на своем веку. На поясе отца поверх пиджака патронташ на двадцать четыре патрона, у меня на плече плетенная из крепкого толстого шнура сумка- ягдташ под дичь. Идем мы по самой кромке поля, не торопясь. Отец впереди, держит ружье на изготовку, чтобы в любую секунду сделать выстрел по вылетевшей птице. Я пробираюсь за ним, отставая лишь на несколько шагов. И хотя у меня нет ружья, но я, пожалуй, переживаю в таких походах не только радость удачного выстрела, но и промахи ничуть не меньше, чем отец.
Шум, треск, вихрь мелькающих крыльев, будто ожил на какое-то мгновение поспевающий, наливающийся восковым цветом овес. Тетерева! Рвут лесную тишину сухие звуки выстрелов. Одна из птиц обрывает полет. Бегу подбирать дичь. Восковые колосья звонко ударяют по голенищам сапог, зерна, словно мелкие брызги, летят по сторонам...
Вот она, маленькая картинка осенней охоты на тетеревов. Такая охота была, правда, давно, в ту пору, когда я был слишком мал, когда, беря меня в лес, взрослые разрешали немногое: носить дичь, готовить ночлег. Приобщение к охоте означало: я должен был, как все, ночевать у костра или в жаркой душной избушке, где от табачного дыма в воздухе мог бы спокойно держаться топор, и прислушиваться к длинным-предлинным охотничьим рассказам. В ту пору часто слышал я рассказы о птицах, которых чаще звали не тетеревами, а косачами. Теперь, когда с того времени минуло порядочно лет, мне самому есть что рассказать о них. Пускай простит меня читатель, ио в этой главе, посвященной тетеревам, автору частенько придется употреблять слово «было», да и как может быть иначе, коль речь пойдет о днях не столько сегодняшних, сколько давно ушедших.
Напрашивается вопрос: почему именно эта птица, с детства поразившая мое воображение, привлекла внимание, заставила взяться за перо? Так уж получилось, что на смену охоте с ружьем на многие годы вошла в мою жизнь фотоохота на тетеревов, и это позволило узнать о них дополнительно много интереспого и занимательного. Просматривая свои лесные дневники, решил, что пришло время подытожить многолетние наблюдения. Но прежде заглянем еще раз в определитель птиц СССР, где тетеревам отведено свое место, своя страница:
«Тетерева крупные (с курицу) птицы. Самец блестяще черный с белым подхвостьем и «зеркалом» на крыльях. Хвост лирой, перья которой изогнуты вбок. Самка одета скромно в буровато-рыжие перья с черным рисунком (рябью).
Тетерев птица оседлая. Населяет леса и лесостепь. Весной, с середины апреля на утренних зорях тетерева токуют, собираясь группами. Зимой они держатся большими стаями по березнякам, ночуют в снегу. Питаются птицы различными частями травянистых растений, насекомыми, ягодами, зимой — березовыми почками и сережками. Один из важнейших объектов промысловой и спортивной охоты».
Вот и все. Скупые слова, так похожие на обыкновенную канцелярскую справку.
Расшифровать «справку», рассказать о тетеревах, об их жизни — задача, которую я поставил перед собой,— признаюсь, оказалась не из простых.
Если кто-то скажет мне, что численность тетеревов в наших уральских лесах колеблется, но не уменьшается, я не поверю. Пожалуй, правильней было бы сказать так: в некоторых районах птицы значительно поубавилось, в других она совершенно исчезла буквально на наших глазах. Припоминаю, что всего несколько лет назад зимой можно было встретить табунки тетеревов по два-три десятка, а вот сегодня их едва ли встретишь. Наблюдая за тетеревами, бывая в разных уголках Урала, я всякий раз сталкивался с проблемой частичного или полного исчезновения этой птицы.
Сверяясь с пометками, записями моего лесного дневника, я стараюсь припомнить, как обстояло дело с тетеревами пять, десять, двадцать лет назад, чтобы ответить на самый главный вопрос: почему же меньше становится птиц этих в наших уральских лесах?
...Сосна, которую я облюбовал в одну из весен, хоть внешне и походила на другие, для меня была особенной. Раскидистая, плотная, густая крона низко опускалась к земле. Дерево должно было служить мне лесным домом. Ствол обещал надежно защищать от холодных северных ветров, крона оборотилась крышей, чтобы прикрывать густыми, плотными ветвями не столько от дождя, сколько от снега, который мог выпасть в любой день и час. Чего греха таить, такое случается на Урале частенько, когда белое покрывало может покрыть землю не только в самый разгар весны, приостановить ее теплые порывы, но и в начале лета. Сейчас конец апреля. Еще не успел оставить землю снег зимы, спрятавшийся в ельниках, сосняках, среди болотных кочек, там, куда путь теплому солнечному лучу был пока недоступен. Опять я в лесу, опять весна. Прошло всего несколько минут, как, выгрузив под сосну мои пожитки, пожелав мне удачной охоты, уехал егерь охотничьего хозяйства Иван Иванович Скутин. Стоял я перед грудой вещей и еще какое-то время прислушивался к звукам удалявшейся телеги, которая глухо выстукивала по мерзлой еще дороге железными коваными ободами колес свою музыку.
С первого часа пребывания в лесу наваливалась масса всяких устроительных и хозяйственных дел, приходили новые планы, мечты, виделись интересные встречи. Час за часом входил я, вписывался в лесную жизнь, адаптировался. Но как бы трудно ни было, старался следовать одной главной заповеди: пришел гостем, им должен быть все это время, им и покинуть лесные владения.
Заготавливая дрова, рубил я сосновый сухостой, перетаскивал его поближе к месту предполагаемого очага. За работой не заметил, как в лес пришел вечер. Заканчивался первый день моего пребывания здесь. Ночь окутала всю округу дремотной тишиной. По всему шатру чистого, словно вымытого неба разбежались большие и малые звезды, яркие и тусклые, еле мерцающие. В моем хозяйстве все было готово: пылал костер, над ним висел котелок, пламя жадно лизало его насквозь прокопченные бока. Я блаженствовал, привалившись к стволу сосны, пил горячий чай, заваренный брусничным листом и смородинными черенками, смотрел на темную стену леса.
Хорошо коротать под деревом весенние ночи! Если бы еще пришел ко мне из давней детской сказки леший, заглянул на огонек да заодно подежурил у костра, время от времени подкладывая в него дровишек... Но гость не приходил, и, когда прогорала «лесная печка», я начинал чувствовать, как мерзнет повернутая к огню спина. Не было уже сил терпеть и кутаться в одежду. Тогда я вскакивал с лежанки, подкладывал заготовленную с вечера смолевую щепу и, припав к холодной земле, дул что есть силы на еле светящиеся слабым синим огоньком угли. Дуть приходилось долго, пока не оживет маленькое, но веселое пламя и не примется лизать своим алым язычком щепки, а потом и сухарник. В такой момент непременно вспоминалась лесная избушка с настоящей железной печкой. Но где ее взять? Не будешь же строить избушку лишь на неделю-другую возле каждого тетеревиного токовища, совиного гнезда, около полей, куда выходят кормиться косули.
Костер набирал силы, дым его столбом поднимался к холодному звездному небу, я начинал согреваться и, убаюканный теплом, думал, что опять хорошо и что вообще можно спокойно прожить под деревом, работать тут, заниматься делом, встречать весну.
Ночь. Стрелки часов едва успели достичь цифры два, а я уже на ногах, прогоняю сон, готовлюсь к выходу.
Дорога. Ноги еще не расшагались, в мышцах скованность после сна и вчерашней перегрузки. А тут еще за спиной рюкзак с фотоаппаратурой, в руках охапка теплой одежды. Я спешу. Опоздать на токовище — значит потерять время. Поэтому я должен быть там раньше тетеревов, успеть одеться в ватные брюки, телогрейку, зимнюю шапку, переобуться в валенки, забраться в установленный с вечера скрадок.
Через маленькое оконце скрадка поглядываю на поляну, темнеющий лес, небо. Почему-то в глубине души сомневаюсь, прилетят ли птицы. Но в то же время зреет уверенность, что никуда они не денутся, прибудут точно ко времени, из минуты в минуту. Жду, а мысленно задаю себе один и тот же вопрос: почему именно на эту поляну прилетят тетерева, а не на какую-либо другую? Ведь таких мест в ближайшем лесу, по всей округе тысячи. А все же именно этот клочок огромной земли, с кустиками, с кочками, с одиноко стоящей сосной, служил им местом весенних игрищ. Слетаются на него тетерева всегда в одно то же время ранним утром, когда только-только засветится рассвет. Однажды облюбованная птицами поляна служит им уже многие годы местом брачных ритуалов.
...Сегодня все началось не совсем обычно: тетерев-токовик не прилетел, шумно плюхнувшись на землю, а, словно желая сделать сюрприз, подкрался пешком и почти у самого скрадка выдал, будто в трубу, свой клич «Чуффыш». Ничего себе шутки. Но я был рад, что добрался в эти края не напрасно, что мой давний знакомый жив и в полном здравии, что его крик — это просто приветствие мне.
Здесь, на лесной поляне, в эти ранние утренние часы он был полным хозяином и мог творить все, что ему вздумается. В голосе токовика был призыв — и в один момент зашумели со всех сторон крыльями, замелькали в предрассветных сумерках белые петушиные подхвостья. Тетерева прибыли на свое игрище.
В ожидании, когда над лесом разбежится, разыграется огромным пожаром рассвет и глянет на поляну солнце, слышал я, как шумят вокруг меня птицы. Крики их можно было разделить на три разновидности: чуффыканье, бульканье-бормотание и скерканье. Чуффыканьем птицы созывают друг друга, бормотанием сигнализируют, что на току все спокойно, а скерканье издается во время драк и потасовок. Остальные шумы на токовище добавляют крылья.
Когда слушаешь игру тетеревов издалека, за километр, - все шумы сливаются воедино: будто шумит кипящая в чугунке вода. Наблюдая же за игрой тетеревов вблизи, начинаешь вскоре различать птицу от птицы не только внешне, но и по характеру, раз за разом узнаешь храбрых драчунов, слабых скромников. Последние — это, как пра-ило, молодые, неопытные петушки. Получившие единожды трепку, они уже не лезут в центр тока, а топчутся в сторонке. Здесь закон прост: вначале подрасти да наберись опыта, а затем и получай все права умелого бойца.
Все выше над лесом, над деревьями поднимается солнце. Свет пожаловал на поляну, и кажется, что на петухах, собравшихся тут, не оперение, а латы, самые настоящие, из металла. В солнечных лучах отливает их одежда то бронзой, то медью, то сталью, вынутой только что из кузнечного горна. Венчают весенний наряд птиц пышные надбровья, которые горят рубинами.
Шумит токовище, не остановится, словно не будет ему конца. Но нет. Подошло время, отдало свою команду, к разлетелись тетерева. Выйдя из скрадка, осмотрел я поляну, на которой только что велись бои, а после них стались лишь взрыхленная лапками земля, свежий помет да оброненные в драке перья...
По раскисшей от тепла дороге возвращался я к своему дому. По канавкам бежали проворные ручейки, торопились к низинам, чтобы слиться в большой ручей, а потом непременно попасть в речку, что начинала свою жизнь из недалекого болота. Стылая земля не пускала еше в себя воду, и она стояла большими и малыми лужами, чистая, холодная, снеговая. Я шел и думал о том, как отдохну, вздремну часок-другой, а потом опять, как и вчера,надо будет заготавливать дрова для лесной печки. Даже у долгого весеннего дня есть свой конец. Все, что пело, играло, щебетало, к закату солнца затихает, успокаивается. Ровный розовый закат, овладев небом.
принес в лес тишину. Вот только почему-то неспокойно кричали недавно прилетевшие в родные места журавли. Крик их был протяжный, долгий. Ну что ж, покричат да перестанут. Но о тревожных птичьих разговорах я за полночь вспомнил вновь.
Наработавшись за день, пригревшись у костра, я прилег на свою лежанку и сразу же будто провалился, плавно полетел куда-то. Приснилась мне жарко натопленная баня. Горячий пар обжигал, хватал за кончики ушей... Надо надеть шапку-ушанку. Шарю рукой в темных углах предбанника, а ее нет. Так упорно искал, что даже очнулся и не сразу сообразил, где я.
Светло. Неужели проспал? Приподнялся с лежанки. Вот тебе и фокус! Крупными хлопьями идет снег. Костер затух. Вокруг бело, матовый свет замер меж деревьев. Стрелка часов приближается к двум. Скоро на ток идти, а тут будто зима вернулась. Перво-наперво подправил костер, дав ему сверх нормы смолья, сухарника. Пламя ударило вверх. Пар пошел от моей успевшей намокнуть одежды. Присел я в растерянности на лежанку: идти или не идти к птицам? Вспомнил рассказ отца, как однажды с другом пришли на тетеревиный ток, а ночью выпал снег, подморозило. Ждали они птиц, а те не прилетели ко времени, заявились, когда утихла непогода.
Мне оставалось одно — проверить, прав ли был отец. Через час я сидел в своем скрадке, смотрел в оконце, а снег валил не стихая, будто там, наверху, прохудилось небо. Вот тут-то вспомнились крики журавлей на вечерней заре. Птпцы, подобно барометру, чувствовали, как ломается погода, и своими тревожными голосами словно предупреждали об этом всех, кто жил в ближайшем лесу.
Снег неожиданно прекратился. Поднялся верховой ветер, погнал тяжелые облака. Не успел я подумать о тетеревах, а они тут как тут: черными клубками упали на землю. Началось!
Забегали, зачуффыкали птицы, завертелись в хороводе. Зачарованный увиденным, не успел я достать из
рюкзака фотоаппараты, разложить перед собой, приготовиться к съемке, как разом поднялись тетерева с полянки. Но не улетели далеко, а расселись по березам. Сидят там, наверху, бормочут, будто на земле им и места нет. В чем же дело? Почему птицы ведут себя так странно? Решаю подождать. Прошло десять, пятнадцать, двадцать минут. Тетерева упрямо не желают возвращаться на свою игровую поляну. Ну что же, ждать так ждать... Только мои ожидания оказались напрасными. Тетерева так и не опустились на землю, улетели. Покинул и я свой скрадок. И только тут увидел, почему птицы покинули токовище. За моим скрадком снег в мелком березняке был разрисован, расписан ровными линиями лисьих следов. Вот кто потревожил, не дал токовать петухам. Рыжая плутовка, если смотреть по следам, была занята делом — мышковала. Тетерева же знали одно: с лисой шутки плохи.
Весна, пожалуй, самое странное время года. Мастерица она на разные причуды. Чем больше ездишь встречать ее в лесу, тем больше убеждаешься в этом. Вот и сегодня с ночи пошел снег, а к полудню пригрело солнце, и он, растаяв, добавил воды в ручьи на болоте. Решил я, что теперь к теплу дело пойдет. Ан нет! К вечеру опять тучи начали затягивать небо. Лес затих. Закружились, падая на землю, крупные снежинки. Вначале показалось, что это летели берестинки с молодых берез, решивших до тепла переодеться в новое платье. К ночи небо очистилось, от земли потянуло холодом. Подмораживало. Захрустела под ногами прошлогодняя трава. В сумерках, когда я отправился за водой на ключик, при свете костра в котелке заблестели-заиграли льдинки.
Вот она какая весна: то снег, то солнце, то мороз. Решил сегодня не заниматься обыкновенным костром, а разложил нодью по всем охотничьим правилам: вбив четыре колышка, вложил меж них четыре двухметровых бревна, разложил под нижним бревном смолье и поджег. Пламя медленно, но равномерно разошлось вдоль бревен. Хоро-
шее дело нодья, тепла дает много, но вот света от нее маловато, записи в дневник заносить неудобно, темно. Но что поделаешь, охотники издревле придумали такой вид лесной печки. Конечно, не для того, чтобы писать да книжки читать, а коротать возле нее холодные ночи...
* * *
Просматривая свои лесные дневники, перелистывая пожелтевшие странички с короткими записями, я еще раз убеждался в том, что не встречал на моем пути двух абсолютно одинаковых тетеревиных токовищ, все они были с самыми непредвиденными неожиданностями, сюрпризами, которые таили в себе не только радости, но и разочарования.
...Есть на юге Челябинской области реликтовый Карталинский бор. Представьте себе такую картину. Кругом, насколько хватает глаз, степи да поля и вдруг — сосняк, настоящий, местами даже строевой, он тянется темной гривой с востока на запад. Я не берусь рассказать, откуда здесь взялся сосновый лес: остался ли от древних времен, когда всюду шумели леса, посажен ли был человеком. Такой задачи просто перед собой не ставил. Несколько лет подряд в разное время года мне приходилось здесь вести наблюдения за косулями, участвовать в их отлове для переселения. В середине семидесятых годов в реликтовом бору произошло стихийное бедствие: сильнейшая засуха вызвала пожары. Как ни спасали лес, добрая половина его выгорела. Какие уж после этого косули! И все же спустя два года решил заглянуть в Карталинский бор. Дело было зимой. Увиденное буквально поразило: от большого некогда соснового массива были лишь жалкие остатки. Там, где прошел низовой пожар, деревья не сгорели, а высохли и теперь стояли огромными безжизненными корягами. По низинам, где бежали речушки, уцелел березняк, а в нем — косули и лоси. Всего же больше удивили тетерева. Раньше в бору они встречались одиночками. А теперь, что за диво,— целыми табунами, по три-четыре десятка.
Увидел я их и вспомнил картину из детства. Мороз за тридцать градусов, зимнее утро, и мы с отцом едем на розвальнях по Гороховским полям. Лошадь тяжело тянет по глубокому снегу. Рядом березняк, и косачей на деревьях черно, словно не птицы, игрушки по ним развешены. Подъезжаем поближе, отец, одетый в огромный овчинный тулуп до пят, вываливается из саней, прижав к себе ружье. Теперь моя задача отвлекать птиц. Тетерева (вот глупые птицы!) все внимание переключили на меня, на сани, на лошадь. Я то подъезжаю к ним совсем близко, то отъезжаю, то вновь возвращаюсь. Тетерева глотают мерзлые почки, тянут шеи, настораживаются. Следят внимательно за мной, на отца же, залегшего с оружием в снегу, ноль внимания...
И вот я вновь встречаю тетеревов, не одиночных птиц, а табуны. Откуда их взялось так много? Причиной увеличения численности птиц в Карталинском лесу стал... пожар. Да, я не оговорился. Это он самый главный виновник. Огонь нанес труднопоправимый ущерб бору, выгорела большая часть леса. Казалось бы, долго, очень долго будет чернеть покрытая пеплом земля, прежде чем оденется зеленым ковром. Но, видно, природа имеет своего лекаря, и весьма надежного.
Только-только остыла земля от пожара, как сквозь пепел пробились, глянули зеленые продолговатые листочки. Это кипрей пришел лечить раны выжженной земли. Ни одно растение не торопится так быстро на пепелище, как кипрей. Он первый, и нет ему в этом деле равных. День за днем черные пятна пожарищ затягивались высокотравьем, над которым взвились лиловорозовые цветы новосела. Другим растениям, пришедшим на место пожара, нужны года, а кипрею хватает одного лета.
В чем секрет кипрея, или, как его зовут по-другому, иван-чая? Растение это распространяется не только семенами, обладающими превосходной энергией прорастания,но и корневыми отпрысками, которые идут глубоко под землей и несут на себе множество почек. Стоит создать им благоприятные условия, они тут же выстреливают стебель.
Кипрей достоин всякой похвалы, но не о нем наш разговор, хотя к тетеревам кипрей имеет прямое отношение. Растение это — главный виновник резкого увеличения тетеревов в Карталинском лесу. Тетеревиные выводки нашли в кипреевых зарослях надежное убежище от врагов с воздуха, какого птицы раньше не имели, а также обилие корма.
...Стояла середина апреля, когда я, нагрузившись всем необходимым для фотоохоты, сел в поезд Свердловск — Оренбург. Доехав до Карталов, пересел на электричку. Вот село Анненское. Здесь у самого леса, на берегу небольшого пруда, живет Леонид Федорович Панов, в одном лице егерь, охотовед и главный страж государственного заказника, что раскинулся на территории Карталинского бора. В его дворе техники для передвижения полно всякой. Мне же годился больше всего трактор «Беларусь». На тележку трактора мы погрузили все мои пожитки, и к вечеру я был уже в избушке, в самом центре заказника. Избушка добрая, с единственным маленьким окошком на юг, печкой-плитой, дощатым полом, столом в углу, чурбаком вместо стула, лежанкой вдоль стены.
Утром я собрался идти в разведку, но с вечера занепогодило. Порывистый северный ветер ударял глухо по стенам лесного жилища, бросал, будто горстями, снежную крупу. Когда стало светать, глянул в окошко и понял, что попал в капкан. Снег валил стеной. Настоящая зима пришла в лес. День выстоял холодный, ветреный. Какие там косачи? Придется самому токовать в избушке, благо дров заготовлено много, знай топи печь, читай книгу, спи да в окошко поглядывай. Хорошо сказать «отдыхай», для того ли забрался в этакую даль? Выждав, когда поутихли снег и ветер, отправился на разведку.
Первое, что увидел,— тетеревов на березах. Их было до полусотни. В километре от избушки спугнул с земли птиц. Там, где они только что были, весь снег расписан крестиками следов их лапок. Здесь, наверное, ток. Оставалось ждать, когда распогодится.
Потеплело так же внезапно, как и похолодало накануне. Весна и тепло опять вернулись в лес, побежали ручьи с вишневых горок, потемнели стволы сосен, с крыши избушки не капала, а бежала капель. Закончилось мое бездействие, я жаждал работы, встреч с тетеревами. Еще раз пересмотрев свое фотоснаряжение, запас пленки, собрал рюкзак, отправился к тому месту, где вчера встретил птиц. В одном месте дорогу перебежали косули. Но мне было не до них, да и фотоаппараты были упрятаны в рюкзаке. Косули не интересовали меня, я жаждал встречи с тетеревами, они волновали, как и прежде, мое воображение. Все начиналось сначала. Как бы ни было трудно, я надеялся на удачу. Если бы все зависело только от меня лично, от моего мастерства!
Ночь, темно, но свой скрадок, установленный с вечера, нахожу сразу. Будто копешка сена, пристроился он среди редких сосновых посадок. Птицы прилетели, когда солнца еще не было, но оно уже выставило наперед себя белую рассветную полосу... Прилетели лирохвостые, заиграли так дружно, что на душе стало веселее и в скрадке будто потеплело. Азарт охоты полыхал во мне. Но все омрачала огромная темная туча, накрывшая в один миг полнеба. Сверху сыпнула холодная жесткая снежная крупа, и забелела поляна. Какие там тетерева! Птиц будто не было, казалось, что минуту назад мне снился сон. Делать нечего, подгоняемый холодным ветром, я не шел, а бежал к избушке.
Откуда было мне тогда знать, что первое утро, проведенное на току, будет таким же, как и второе, третье, пятое, десятое, что весь мой приезд сюда, в Карталинский лес, в поисках хорошего токовища закончится пол-
ной неудачей. А я все-таки, питая надежды, каждую ночь упорно покидал избушку, шел на поиски тетеревов...
Косачей я видел каждый день, каждое утро, но видеть для меня было мало. После первой недели, проведенной в Карталинском лесу, я назвал тетеревиные тока летучими. И на то были основания.
Вот и в тот день я тоже отыскал хороший ток. Когда наблюдал за птицами в бинокль, сердце мое радостно билось; надежда не то что теплилась — пылала жаром, словом, грезилась удача. А следующим утром ждало меня полное разочарование. Тетерева не хотели собираться в одно место. Начинали метаться, перелетать. И так каждое утро птицы перемещались, а я бегал за ними со своим скрадком, переставляя его. Одно утро сменялось другим, шло время, которое невозможно было вернуть.
Тепло весны набирало силу. Засветились желтыми, белыми, фиолетовыми букетами по прогретым солнцем буграм бутоны сон-травы, пожаловали в родные края журавли. После утренней прохлады начинало пригревать солнце, и лес гремел от птичьих разговоров. С каждым новым утром отыскивал я все новые токовища, территория моих наблюдений расширялась. Я все пытался поймать,остановить птиц,заставить их играть на одном месте, на одной поляне хотя бы одно утро. Отыскать, засечь токовище я мог,а вот остановить , конечно же, был не в состоянии.
...Возвращаясь в избушку, пошел напрямик через поля. И покаялся: раскисшая от снеговой воды земля липла на сапоги, и я тащил на ногах огромные земляные лапти. Время было позднее, солнце уже поднялось. Миновав поле, уловил я звуки тетеревиной игры. Оставив вещички, налегке пустился на знакомые звуки. Не шел — летел, гадая: может быть, ждет желанная удача? В бинокль увидел птиц. Токуют, бегают по земле. Их было много. От волнения не сосчитать петухов. Засек место. Теперь обратно, за вещами, за скрадком, и с утра сюда.
Ночь я провел плохо. Часто просыпался, боясь пропустить время подъема. Луна светила в окно белым светом, и огромный квадратный «лунный заяц» пристроился рядом с печкой, затем переместился в угол, запрыгнул на лежанку, приблизился ко мне. Шалости луны. Начав свой путь на востоке, она достигла вершины неба, провела невидимой рукой своего зайчика по избушке, осматривая одну за другой стены.
Я торопился. Вдруг опоздаю. Теплилась надежда: а вдруг сегодня повезет? К скрадку подлетел тетерев, чуф-фыкнул, и тут же явились два петуха. Где же остальные птицы? Светало, а никакого прибавления не было. Три птицы на току. Почему же вчера косачей было черным-черно, как воронья? Карталинскпе тетерева окончательно завели меня в тупик. Кругом тока, кругом птицы, их много, а что из этого? Такая была сегодня надежда на хороший ток, а тут всего три птицы играют активно, шумно: к ним даже тетерка пожаловала. Вспомнил первый в моей лесной практике тетеревиный ток, на который пришел не с ружьем, а с фотоаппаратом. Токовище было невелико, всего семь петухов. Так уж получилось — дежурил я возле него всего одно утро, и вынес для себя очень важный вывод: если на току есть опытные птицы, даже если их немного, они привязаны к нему и играют активно. Прилетают на токовище и улетают в один и тот же час, из минуты в минуту. Здесь, в Карталинском лесу, я встретился как бы с тетеревиным уравнением, у которого кроме мелких неизвестных было одно главное.
Это главное неизвестное на двадцатый день довело меня до того, что начал даже разговаривать с дровами, когда топил печь. Вопрос, почему здесь летучие тока и нет активности в игре птиц, все стоял передо мной.
Близился день отъезда, заканчивалась лесная командировка. И только в последний момент тайна была разгадана. Помните, я писал, что в Карталинском лесу тетерева были раньше, но их было мало. После пожара появились благоприятные условия для размножения птицы. Природе потребовалось всего два года, чтобы количество тетеревов увеличилось в десятки раз. Появились птицы, но это был молодняк. О каких же токах могла идти речь? Не всегда зависит токовище от числа птиц в лесу. Когда нет на току заводилы-токовика, который бы учил молодежь игре, нет и привязанности к одному месту, к маленькому клочку земли, который зовется токовищем.
* * *
В какие только края не заносила меня неудержимая страсть к птицам, в особенности к лирохвостым! Хотелось увидеть доселе не увиденное, услышать неуслышанное. В этот раз встреча с тетеревами предполагалась в глухом, трудно доступном месте, где, по словам очевидцев, есть добрые косачиные тока. В эту лесную командировку я пригласил Сергея Ивановича Смородина, одного из моих спутников по фотоохоте. Добирались мы почти двое суток на всех видах транспорта. Последняя часть пути — самая тяжелая — была проделана верхом на лошадях. Ехали по раскисшему от весенней талой воды зимнику, через разлившиеся лесные речушки, через болото. Часто приходилось спешиваться, вести лошадей на поводу и не по дороге — стороной, кустами, лесом, в объезд самых топких мест. Временами путь нам пересекали свежие следы медведей, казалось, будто мужик прошел в огромных лаптях. Косолапые, совсем недавно покинувшие свои берлоги, голодные, бродили в поисках корма. Весной не так просто добыть мишке корм, это тебе не лето, когда полно ягод и корешков...
После сплошного соснового леса, ярко-зеленого кедрача открылись глазу сплошные вырубки, с редкими куртинами деревьев по топким, болотистым местам, куда трудно было добраться человеку с бензопилой, трелевочной техникой. Вырубки плотно затягивались частоколом осинника.Местами, где в полную силу поработали трактора, содрав верхнюю дерновую подстилку, не могли зацепиться за землю никакие травы, даже вездесущий спаситель кипрей. Видели мы, как человек пытался высаживать сосенки, но весь его труд шел лишь на пользу мышам: зимой, по глубокому снегу, молодые побеги служили им кормом. Сосенки, которым удалось чудом спастись от мышиного нашествия и подняться более метра над землей, были со сломанными вершинками. Это означало, что над ними поработали лоси, которых, судя по многочисленным тропам и следам, водилось здесь предостаточно.
Человек, придя в этот край с мощной техникой, постарался взять тысячи тонн живицы — сосновой смолы, тысячи кубометров деловой древесины, но не дал земле взамен почти ничего. Разве что оставил после себя следы бесхозяйственности. Не вывез с делянок порубленный им лес. И не только тот, что остался валяться отдельными деревьями, но бросил целые штабеля прекрасной деловой древесины. Теперь всему этому богатству предстояло гнить, превращаясь в труху.
Такую картину не раз приходилось наблюдать в наших уральских лесах. Безобразие, творимое человеком, говорит не только о варварском истреблении лесного богатства, ио и о безжалостном лишении лесных обитателей их родного дома, о разрушении веками складывавшейся жизненно необходимой не только для растений этих мест территории. К вечеру, изрядно вымотав лошадей и вымотавшись сами, достигли мы места, куда
стремились, где, по рассказам егеря Александра Шаламова, должны быть тетеревиные тока. Один из них он показал нам сам, когда подъезжали к конечному пункту — избушке. Тетеревиное токовище, показанное егерем, находилось на не совсем обычном месте — на ровной, как стол, кромке мохового болота, примерно в двадцати шагах от сухого берега. Шаламов пояснил, что ток этот старинный,знал о нем еще его дед, который показал отцу, а уж от него дошло и до Александра. В том, что токовище было старое, я не сомневался: рядом с птичьим игрищем стоял балаган — укрытие из жердей наподобие чума, покрытого берестой, с глазами-бойницами для стрельбы. Ни дать ни взять браконьерское жилище, из которого можно не только стрелять тетеревов, но также прямо в нем развести костер, переночевать. Между тем уже многие годы как закрыта весенняя охота на боровую дичь. Не откладывая на будущее, мы с Сергеем Ивановичем разобрали балаган, сработанный, видно, давно и на совесть.
В километре от токовища, на берегу речки Мурзинки нас с Сергеем Ивановичем ждало лесное жилище. Это был целый дом размером четыре на четыре метра. Он был срублен из толстых бревен, с одним окном, с печкой из бочки, с земляным полом. Вместо стульев стояли сосновые чурбаки, тут же большая лежанка.
Проводник наш ночевать отказался, надо было возвращать лошадей в лесничество. А мы, изрядно уставшие, приготовив ужин, завалились спать. Я знал, что мой внутренний будильник обязательно поднимет меня. Так оно и вышло. Утро только-только занималось. Захватив скрадок, топор, пилу-ножовку, отправился я послушать, как будут играть хваленые птицы, и подобрать место для скрадка. Уже с полдороги к току услышал, как замолотили тетерева. Подойдя поближе, послушал их игру, терпеливо выждал, когда выйдет отведенное им время и птицы покинут свою концертную площадку, потом осмотрел токовище. Подобного этому за последние годы видеть мне пе приходилось! Слышал только рассказы о токах в самых необычных местах. Однажды мне показали токовище возле деревни Брагино, что в Артемовском районе. Птицы играли рядом с оставленными домами, в бурьяне. Работники местного совхоза выжгли бурьян, распахали землю, сеют каждый год хлеб, но тетеревам все нипочем. Каждую весну на ранней зорьке слетаются сюда птицы и ведут бои за право продолжения птичьего рода.
Видел и такое, когда вырубили лес, выкорчевали пни, распахали землю, посеяли многолетние травы. Но тетерева, подобно пчелам, летящим к медоносным травам, собираются на бывшем токовище, от которого осталась только земля, превращенная в огромное поле. Тяготение птиц к насиженным местам понятно: тетерев — оседлая птица, живет там, где появилась на свет, где нашла себе достаточно корма.
И вот токовище на небольшом участке мохового болота. С трех сторон его обступил мелкий березняк, с четвертой, что была обращена на восток, каким-то чудом уцелело с десяток сосен. Не могу сказать, каждую ли весну заполнялась водой облюбованная птицами поляна. Но в тот год вода в болоте прибывала очень быстро. Одним словом, тетеревиное игрище день ото дня грозило превратиться в маленькое озерко. По рассказам егеря, ток был старинным, так неужели в те давние времена птицы выбрали себе такое сырое место?
Обойдя вокруг, осмотрев токовище, понял, что участок стал таким только в последние годы. Человек, проводя посадки сосен, распахал плугом дорожки, одна из них прошла кромкой болота. Получилась хоть и невысокая, но довольно длинная плотина. Она не давала свободного хода снеговым водам, которые заполняли низину, копились на токовище. Птицы будто не замечали воды, продолжали упорно держать за собой этот небольшой участок земли. Тетеревов спасло то, что ранней весной каждое утро их поляна покрывалась тонким ледком, свободно державшим их до того момента, когда начинало пригревать солнце. Но когда птицы в азарте игры подпрыгивали, то, случалось, пробивали тонкий ледок и неожиданно оказывались в ледяной ванне. Мокрые птицы поначалу будто не замечали этого и продолжали играть, но вскоре на брюшке, на зобу появлялись и тонко позваивали маленькие сосульки. Иная птица, чувствуя, что ледяшки мешают бегать, сковывают движения, взбиралась на сухую кочку, стараясь клювом снять с себя неожиданно приобретенное украшение. Если тетеревов весом в полтора килограмма все же как-то удерживали на себе ледок да сырой, пропитавшийся водой моховой ковер, то меня им было пе удержать. Чтобы быть поближе к токующим птицам, мне пришлось заняться сооружением настоящего плота. Материал для постройки удавалось раздобыть в брошенном лесорубами балке. Крышка стола размером полтора метра на два должна была стать верхом плота, на низ пошли шесть жердей пятиметровой длины. Оставалось собрать плот на токовище, установить на площадку четыре стойки, натянуть на них скрадок, поставить в нем стульчик-чурбак. Все это и было сделано. Теперь, когда у меня был скрадок на плоту, все пошло своим чередом. Каждое утро, пока не рассвело, спешил я па место тока. Подходил к болоту, поднимал голенища сапог и брел по воде к скрадку.
...Шло третье утро. Теперь я мог узнать каждую из двадцати птиц, прилетавших на ток. Вскоре они от меня получили имена, каждая за свой характер, темперамент, внешний вид. Тетерева-токовика, на котором блестел мундир, будто огромная начищенная металлическая пуговица, и перышко было уложено к перышку, я назвал Командующим. Тех птпц, которые прилетали с опозданием,— Засонями, тех, что не вступали в драки, сторонились боев,— Трусами. Был здесь тетерев, прозванный Битым, так как его обижали все, а он не мог дать сдачу. Почему? На этот вопрос я не мог дать ответа. Птицы, которые не боялись воды, а их было немало, носили общее имя — Утки. Среди всех тетеревов особенно выделялся один петух,его-то ни с какой другой птицей нельзя было спутать:он был меченный.В его хвостовой лире,этой
птичьей красе,не хватало трех средних перьев, и мне пришлось дать ему имя Рваный. Где он потерял перья? Трудно сказать, может, в бою, а может, лиса помогла... Петух этот, похоже, не был приписан к токовищу на болоте. Рваный жил как-то сам по себе, летал где хотел, дрался с кем хотел. На моем токовище он появлялся всегда неожиданно и своим присутствием сразу сбивал птиц с толку, вступая в яростный бой то с одним, то с другим петухом. Делал короткие перелеты, маневрировал, кричал громче всех. Рваный бил сам, но бивали и его, нападая гурьбой на чужака, забыв о своих недавних распрях. Пришелец яростно отбивался и, вконец раззадорив птиц, быстро исчезал. Случалось, за утро этот бойкий петух прилетал на ток по нескольку раз.
Вот и сегодня тетерева мои уже собрались заканчивать концерт, как объявился Рваный. Он не прошелся по поляне и даже не пробежал, а пронесся по ней, раздавая тумаки направо и налево. Разобиженные такими действиями петухи решили проучить пришельца. И что тут началось! Десяток птиц не меньше кинулись в бой. Они, окружив Рваного, сбили его и давай утюжить. В такой свалке досталось и своим. Петух вырвался, взлетел па крышу моего скрадка. Она была некрепко натянута, провисла, и птица теперь сидела на моей голове. На крыше и застали Рваного врасплох два бойца. Под тяжестью трех птиц скрадок зашатался. Ие знаю, чем бы кончился бой на крыше, если бы я, упершись руками, не приподнял ее. Птицы скатились черным клубком и угадали прямо в воду. Рваный вырвался, вбежал на помост, шмыгнул, подобно мыши, прямо ко мне в скрадок. Я замер. Петух был мокр, с перьев стекала вода, из ярко-красного надбровья упала на сухие доски крупной каплей кровь. Она не растеклась, а застыла, будто ягода клюквы. Я не шевелился. Рваный стряхнул с перьев воду, гордо, как ни в чем не бывало повернулся ко мне хвостом с выбитыми перьями и важно направился к выходу. Тетерев стартовал с помоста, но не улетел далеко, а, усевшись на ближайшую березу, стал поправлять перья. Похоже, Рваный слушал дальние голоса тока, собирался снова там побывать. Но прежде ему надо было отдохнуть и почистить свой боевой мундир.
...Коротка весенняя ночь. Кажется, не успел даже вздремнуть, а уже пробуждаешься. Чиркнешь спичку, глянешь заспанными глазами на часы: пора! Сон вместе с тобою выскакивает за порог избушки.
Опять я в скрадке. Легкий морозец сегодня превратил тетеревиную поляну в маленький ледяной стадион, который светился, поблескивая, отдавая холодом. Тетерева, хотя и не торопились, пожаловали без опоздания, как всегда, к сроку, в свой час.
Гостей в то утро я не ждал, но еще издали мой слух уловил, что кто-то сюда идет, шагает, не торопясь. Наблюдая за игрой краснобровых петухов, ожидая появления солнца, я не обратил внимания на упорно приближающегося визитера. В этих краях водится немало лосей, и, если бы они прошли возле токовища, это не вызвало бы удивления. Ну лоси и лоси. Эка невидаль! Чем ближе подходил гость, тем более первоначальная уверенность сменялась сомнением. Так и хотелось крикнуть: «Кто идет?» Ждать в неведении пришлось недолго. Через минуту на тетеревиную поляну выкатил огромный медведь. Ни я, ни он не ожидали такой встречи. Завидя посреди покрытого тонким ледком болота прямоугольное сооружение, от которого шел явно не лесной запах, медведь замер, насторожился, приподнявшись на задние лапы во весь могучий рост. Каково же было мне? С передних лап медведя падали крупные капли воды, глухо ударялись о лед. В одну секунду сделалось не только тепло, а по-банному жарко. Нас с косолапым разделяло расстояние в десяток шагов, не более. Для зверя это-было полтора прыжка. Я смотрел на медведя через квадратное оконце скрадка, сжимая в руках фоторужье.
Что делать? Бежать? Что предпримет косолапый? Зверь оказался не из пугливых, решил подойти поближе к скрадку, но не по открытому месту, а под прикрытием кустов. Теперь-то я имел «удовольствие» отчетливо слышать его сопение, видеть буквально в метре влажную блестящую пуговицу носа. Мишка старательно принюхивался, но никак не мог понять, с кем имеет дело. Незнакомые запахи пугали и волновали его. Хотя зверь только что покинул берлогу, был голоден, но инстинкт еще и еще раз заставлял его проверить, приглядеться к добыче, прежде чем напасть. Видать, что-то ему показалось не то, и он, шлепая по воде, по тонкому ледку лапами, отошел туда, где играли тетерева. Птицы, завидя его, отбежали, но не улетели, продолжая играть. Страсть добыть уникальный снимок — медведь и тетерева — взяла верх над осторожностью! Будь что будет! Медленно поднял я «ружье», надеясь, что следивший за мной зверь не заметит плавного движения. Глянул через приближающую оптику. Туша медведя, возвышающаяся над болотными кочками, подернутыми матовым налетом инея, показалась еще огромнее, чем была на самом деле. Включил фотоэкспонометр, стрелка его чуть шевельнулась, подсказывая установить на объективе полную диафрагму и выдержку более секунды,— не хватало света. Я обернулся, посмотрел назад, на восток, на возвышающиеся за моей спиной сосны, откуда, увы, не торопилось подниматься солнце. Зверь, похоже, не думал нападать, а собрался уходить, да и мне не с руки было задерживать его. Косолапый еще раз по-хозяйски обошел тетеревиное токовише, может, хитрил, а сам хотел поймать птицу. Куда там! Косачп вели себя осторожно, перелетали, держа мишку на расстоянии, но улетать не собирались.
Медведь, не пожелав ждать солнечного света, подался восвояси. Когда его темная спина мелькала уже среди дальнего, росшего на болоте, березняка, совсем осмелев, я подал голос. Медведь даже не оглянулся, а лишь прибавил ходу. И вскоре пропал из виду, только еще какое-то время слышны были шлепки по болотной воде да хруст ломающегося льда под мощными лапами зверя. Звуки эти теперь не приближались, а удалялись.
Глянуло из-за леса солнце. Тетерева затоковали шумно, словно холодная, ледяная вода закипела на небольшом клочке болота.
* * *
Давайте вернемся к самому началу рассказа, когда я еще совсем мальчишкой просто так, без ружья, познавал секреты природы, ходил с отцом на охоту.
С тех пор минуло почти три десятка лет. Срок вроде бы небольшой, но время есть время. В наши дни оно особенно неумолимо, природа многое переживает и изменяется за куда более короткий срок. И как показывает опять же время, не всегда в лучшую сторону.
Бываю ли в тех краях, о которых упоминал в своем рассказе, где имел счастье наблюдать тетеревов? Конечно же, бываю, но это грустные встречи. Лес там почти пуст. К сожалению, большая часть его вырублена, другая еще стоит, ждет своей участи. Какою она будет, эта участь?
Там, где стояли лесные массивы, раскинулись огромные поля. Исчезли, канули в Лету мелкие полюшки с сосновыми, березовыми, осиновыми перелесками.
Командуют в тех знакомых и незнакомых местах землями, с позволения государства, совхозы. Но как командуют? Вот в чем вопрос. Учитываются ли ими требования по охране природы? Не уверен! Чаще думают руководители хозяйств о дне сегодняшнем, а там хоть трава не расти. А жаль! Коль хозяином земель назвался совхоз, так распоряжайся каждым клочком угодий по-хозяйски. Прежде чем распахать земли, вырубить лес, сделать запруду, мелиорацию, внести ядохимикаты, удобрения, взвесь все «за» и «против». А уж коль не опоздал еще, то и помочь природе не грех.
Вот только один, хотя и не единичный, пример. Расширяет совхоз «Ревдинский» свои посевные угодья. Но нельзя равнодушно смотреть, как варварски под ножом многосильного бульдозера рушатся, я не боюсь этого слова, рушатся лесные богатства. Так и хочется крикнуть что есть силы: зачем, для чего так варварски относятся люди к вам, травы, лес, речушки!
Ничего не стоит тому же совхозу «Ревдинский» прямо среди лесного массива разгрузить,
разбросать сотни тонн минеральных удобрений, устроить силосные ямы вблизи водоема, построить среди леса временные фермы и пасти скот где вздумается.
Тем временем егеря, общественность выходят на поимку одиночек-браконьеров. А к главному браконьеру — совхозу — не подступись: у него план, да и земли за ним закреплены. Стой, природоохранитель, не лезь со своим уставом!
Какие же после этого будут птицы? Какие там тетерева?
А помните, как по вине Артемовского совхоза беда постигла птиц, обитающих возле Зуевского болота? Там были тетеревиные тока, в болоте находили себе приют журавли. Сейчас птиц там жалкие остатки. Почему? Совхоз объявил войну болоту, неумело проводя на нем мелиоративные работы. В свое время никто не вступился за этот клочок земли, не сказал веское слово в его защиту. И вот результат. Каждый год селяне пытаются снять урожай с тех площадей, но тонут в рыхлой торфяной почве трактора и прочная техника.
Наверное, не стоит говорить о выгоде, которую принесло или принесет такое хозяйствование людям, которые пытаются по своему усмотрению, без консультации ученых-экологов, командовать землями. Нарушается веками создаваемый дом природы. Дом этот совсем не прост, он представляет собой биологически устроенный комплекс, в котором все находится в тесном единстве.
Олег Капорейко
Из книги "Территория жизни".
*****************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
29 апреля 2023 года.