Глава 54
Гримо сообщает, что я в письмах называл Марию де Шеврёз Аглаей Мишон. Это не вполне соответствует истине. Я называл её Мари Мишон, как она сама представилась мне первый раз при знакомстве. Но в то время, когда она особенно опасалась шпионов кардинала, она попросила меня изменить и имя, чтобы никто не догадался о том, кому адресовано письмо. Так Мари Мишон превратилась в Аглаю Мишон. Между прочим, обратите внимание на то, что во второй книге своих мемуаров, озаглавленной «Двадцать лет спустя», тот же автор, Гримо, вкладывает в уста Атоса и самой Герцогине де Шеврёз именно имя Мари Мишон. Столь непоследователен и невнимателен был Гримо, так что можете мне верить, уж я-то не ошибаюсь насчёт её настоящего и вымышленного имени.
Далее Гримо с наслаждением описывает, как ему пришлось съесть письмо от Аглаи Мишон, запив его стаканом бордоского вина. Ему не часто удавалось дегустировать такое отменное вино, поэтому целый стакан такого вина для него был великолепной компенсацией за неудовольствие съесть письмо. По описанию этого события чувствуется, что он с удовольствием повторил бы подобную закуску при условии, что ему достался бы второй стакан этого вина. Что ж, Гримо не был пьяницей, но хорошее вино он умел оценить по достоинству. Атос это знал. Я не убеждён, что если бы подобную закуску и выпивку я предложил Базену, его не выворотило бы после этого. Пожалуй, надо придумать какое-то название талантам Гримо по измельчению и уничтожению бумаги.
Впрочем, он, действительно, талантлив как романтический писатель. Кто бы мог подумать? Описание того, как Миледи совратила Фельтона с пути истинного и внушила ему ненависть к Бекингему достойно стать шедевром авантюристической литературы. Библиотека Атоса – это, действительно, великолепная школа!
Видимо, именно увлечение этим собственным вымыслом заставило Гримо поверить в то, что Миледи была замужем именно за старшим братом лорда Винтера. Но ведь даже если бы описание её рассказа было передано совершенно точно, мы же знаем, что её рассказ был полностью вымышленным, так что для того, чтобы вызвать негодование Фельтона, она вполне могла добавить такую деталь, что лорд Винтер был младшим братом её мужа, так что приписываемые ему коварные действия становятся ещё более подлыми и более понятными. Ведь получается, что лорд Винтер причастен к смерти своего брата, поскольку у него был прямой интерес получить в наследство семейный майорат, то есть самую значительную долю наследства, которое получил ранее его якобы старший брат.
Здесь, разумеется, всё не сходится. Не мог младший брат получить это наследство в том случае, если у его старшего брата имелся сын. Сама Миледи якобы не рассказала Фельтону о том, что успела родить сына от своего мужа, поскольку это не укладывалось бы в её теорию о том, что он погиб, не успев отомстить за её поруганную честь. Но ведь на деле-то она успела родить этого сына. Итак, я вновь утверждаю, что Гримо всё напутал в вопросах старшинства братьев Винтер.
Я должен сказать, что те слова, которые Миледи говорила Фельтону для того, чтобы совратить его с пути истинного, никто никогда не узнает, так как они были произнесены между ними двумя, и свидетелей их разговора не было. Миледи, разумеется, никому не передавала этого разговора, и Фельтон также не исповедовался на эту тему. Пуритане не исповедуются.
Полагаю, что Гримо взял для своего детища идеи из какого-то авантюрного романа. Описание дней, проведённых Миледи в заточении, как и её побег, это просто плод буйной фантазии Гримо. Диалоги выписаны прекрасно, идея о том, что Миледи разжалобила Фельтона, рассказав о жестоком преследовании её со стороны Бекингема и лорда Винтера вызывает уважение. Разумеется, если бы Миледи рассказала Фельтону о том, что лорд Винтер – младший брат её покойного мужа, то преступления его приобрели бы и мотив, и коварство. Но едва ли Миледи могла столь серьёзно рисковать. Ведь Фельтон мог навести справки, да и сам лорд Винтер мог сообщить ему, что Миледи является вдовой его младшего брата, а не старшего. Установить истину было бы несложно, а Миледи лишилась бы доверия.
Кроме того, Гримо слишком уж решительно и густыми красками рисует ненависть и презрение лорда Винтера к Миледи. Оснований для этого в ту пору ещё не было. Если бы лорд Винтер знал, что Миледи убила его брата, своего мужа, он бы добился её казни, в этом случае он не обращался бы с ней столь мягко, как это описано в мемуарах Гримо. Если же он этого не знал, а знать он этого не мог, поскольку я ему этого не сообщал, ему просто неоткуда было это узнать, тогда как можно объяснить многие несуразности? Незадолго до этого лорд Винтер прекрасно общался с Миледи, называя её своей сестрой и леди Кларик, и даже представил ей д’Артаньяна как своего спасителя, не пожелавшего его убить на дуэли, несмотря на то, что имел все возможности это сделать, а тут вдруг говорит о её подлости и коварстве такими красками, будто сам на деле в этом убедился и ощутил всё это на себе. Сначала в описаниях Гримо мы находим лорда Винтера чрезвычайно расположенного к Миледи, поддерживающего с ней дружеские и родственные отношения, называющего её леди Кларик, затем лорд Винтер отбывает в Англию, получает всего лишь короткое письмо от малознакомого ему человека, полностью верит ему и становится тюремщиком и обвинителем Миледи, и называет её при этом уже не леди Кларик, а Шарлотта Бакстон.
Напомню, что для того, чтобы изменить о ней отношение, у него была единственная причина – это моё письмо со следующим текстом: «Дважды вы чуть было не сделались жертвой вашей близкой родственницы, которую вы считаете своей наследницей, так как вам неизвестно, что она вступила в брак в Англии, будучи уже замужем во Франции. Но в третий раз, то есть теперь, вы можете погибнуть. Ваша родственница этой ночью выехала из Ла-Рошели в Англию. Следите за ее прибытием, ибо она лелеет чудовищные замыслы. Если вы пожелаете непременно узнать, на что она способна, прочтите ее прошлое на ее левом плече».
Я не думаю, что предупреждение такого рода является основанием такой серии высказываний, содержащих презрение, ненависть, недоверие, упрёк в притворстве и многое другое. Лорд Винтер мог лишь принять к сведению её намерение его убить, и также, допустим вследствие того, что Планше на словах сообщил об опасности и для герцога Бекингема, опасаться также и такого исхода. В этом случае он попросту распорядился бы заключить её под стражу, и не выпускать до тех пор, пока ситуация не разъяснится. Тогда странным было бы с его стороны намереваться дать ей свободу при условии, что она уедет подальше. Ведь ничто не мешало бы ей вернуться! Следить за ней – было бы непозволительной роскошью, ведь это потребовало бы задействовать несколько солдат и офицеров, в то самое время, когда, напоминаю, шла война. Гораздо проще было бы содержать её взаперти до выяснения всех обстоятельств. Именно это и сделал лорд Винтер на самом деле. Он попросту посадил её под замок и поручил Фельтону руководить тем небольшим штатом, который был необходим для охраны её и для предоставления ей пищи и удовлетворения других потребностей. Никакую наперсницу он ей, разумеется, не предоставлял. Тем более не было и побега с использованием пилы для подпиливания решётки, с использованием верёвочной лестницы и прочих романтических атрибутов бульварных романов. Правда состоит в том, что лорд Винтер не знал ещё в полной мере ничего об умении Миледи обманывать людей, привлекать их на свою сторону и добиваться исполнения ими своих подлых замыслов. Если бы он знал об этом, он попросту сменял бы стражу каждые сутки, поскольку за сутки её план невозможно было бы осуществить. Так что Миледи осуществила побег не вследствие какой-то особой ловкости и силы со стороны Фельтона, который подпилил решётки и вынес на себе по верёвочной лестнице пленницу, доверенную его охране, а просто потому, что Фельтон, обладая достаточной властью, попросту вывел Миледи из замка и посадил на корабль. Никаких фокусов с подпиленными решётками и с бросанием на землю кошелька с золотом не было. Такой кошелёк непременно заметили бы стражники, который проходили бы под окнами тюремной башни, и они, разумеется, заметили бы и веревочную лестницу, свешивающуюся с башни, даже если бы она не доходила до земли несколько футов. Если уж стражники охраняют башню снаружи, то они поглядывают и на окно этой башни, где заключен пленник. Я, впрочем, понимаю, что эту историю побега с помощью веревочной лестницы Гримо вычитал из мемуаров де Сюлли, которые имелись у Атоса. В этих мемуарах рассказывается о побеге Генриха Анжуйского при помощи Генриха Наваррского из дворца Королевы-Матери Екатерины Медичи. Возможно, он использовал другие романтические книги в качестве источника своих фантазий. Особенно меня повеселили места, где Гримо описывает, что подумала Миледи, какое лицо она сделала, когда считала, что её никто не видит, что подумал Фельтон и так далее. Разумеется, лорд Винтер не был столь предусмотрителен, не зная ещё до конца всей глубины подлости своей невестки, он всего лишь поместил её в запирающееся на ключ помещение, полагая, что сделал всё необходимое для собственной безопасности и для безопасности Бекингема. Фельтону не было запрещено общаться с ней, поскольку лорд Винтер не предполагал о коварстве Миледи, о её талантах совратить и обратить в друга человека, которого впервые видит. Разумеется также и то, что, прочитав сообщение о том, что прошлое своей невестки он может прочесть на её левом плече, он попытался разобраться в этом загадочном намёке. Он намекнул в присутствии Фельтона о том, что у Миледи имеется нечто на левом плече, что пролило бы свет на многие обстоятельства. Миледи, не ожидавшая этого, была в ужасе, и не смогла в этот момент скрыть своих чувств. Лорд Винтер, заметив её ужас и смущение, догадался, что там, вероятно, клеймо воровки или проститутки, и не стал добиваться возможности удостовериться в этом. Причина этого в том, что он по-прежнему принимал её в качестве своей родственницы и единственной наследницы. Совершенно необъяснимо при этом то, что лорд Винтер не потребовал от Миледи отдать ему на воспитание сына его брата. Знатные люди поступают в подобны случаях именно так. Если он посчитал, что Миледи – недостойная женщина, это должно было бы причиной попытаться отнять у неё своего племянника, дабы дать ему должное образование и обеспечить его жизнь. Вот что полагалось бы сделать лорду Винтеру из уважения к памяти брата, а не то, что он сказал, что не будет поднимать скандала в отношении того, что её брак не действительный, поскольку она уже была замужем во Франции за неким французским дворянином, не известным ему, который был ещё жив.
Итак, путаница в изложении Гримо этих событий такова, что мне пришлось пролить свет на эти события. Лорд Винтер, не считающий Миледи слишком уж опасной, попросту посадил её под стражу, не удосужившись предупредить своих офицеров о коварстве Миледи, поскольку и сам ещё не знал об этом ровным счётом ничего. Миледи, воспользовавшись возможностью общения с Фельтоном, уверила его, что она является жертвой заговора и наговоров, обвинив во всём лорда Винтера и Бекингема. Фельтон попросту выпустил её, воспользовавшись своим положением начальника стражи. Рассерженный лорд Винтер отправил Фельтона в действующую армию на фронт, чего Фельтон и добивался, поскольку там ему проще было повстречать Бекингема и убить его. Всё это настолько просто, и деталей этих событий мы знаем настолько мало, что эту ситуацию едва ли можно было бы излагать в нескольких главах и на таком большом количестве страниц. Если же говорить о домыслах, то это решительно не ко мне. Я в настоящих мемуарах пишу лишь строго то, что мне известно достоверно. Дело Фельтона для меня остаётся туманным, поэтому всё, что я знаю наверняка, я уже изложил, со всей правдивостью и последовательностью.
В отношении того, что лорд Винтер называет её сначала леди Кларик, а затем Шарлоттой Бакстон, тогда как далее безо всяких видимых оснований для читателя Атос называет её баронессой Шеффилд я могу дать следующие объяснения. Брат лорда Винтера был Кларик Винтер, барон Шеффилд, который по прибытии во Францию приобрел земли, из которых составил маркизат Бренвилье. Соответственно, этот брат именовался сэр Кларик Винтер, барон Шеффилд, маркиз де Бренвилье. В Англии супруга считается единым с её супругом человеком, вплоть до того, что каждое имя её мужа может быть применено и к ней. Так что если мужа её звали сэр Кларик, то её самоё можно было называть леди Кларик. Испытывая к вдове своего младшего брата симпатии, лорд Винтер называл её именем брата, то есть леди Кларик. Когда же он получил известия о том, что она замышляет убийство, он назвал её тем именем, под которым она представилась его брату при первом знакомстве, то есть Шарлоттой Бакстон. Атос называл её баронессой Шеффилд по её второму мужу, точно также он мог бы назвать её и маркизой де Бренвилье, но Атос предпочёл использовать её английское дворянство по мужу, а не французское, ведь по законам Франции её следовало бы называть графиней де Ла Фер. Называть её этим именем Атосу было бы наиболее неприятно.
В отношении имени «Миледи», которым мы называли эту даму, Гримо тоже допустил промашку. В своих мемуарах он сначала сообщает мысли Рошфора: «Только бы этот проходимец не увидел миледи». То, что Планше умеет читать мысли тех людей, которых встречал в своей жизни, это я уже отмечал, над этим стоит посмеяться. В мемуарах невозможно сообщить мысли других людей. Если же ты домысливаешь эти подробности, то ты пишешь не мемуары, а роман.
Далее мы встречаем это слово в ремарке: «— Вспомните… — вскрикнула миледи…». Откуда мог Гримо знать о диалоге, который произошёл между Миледи и Рошфором, остаётся только догадываться, ведь в то время Гримо ещё не был даже знаком с д’Артаньяном, а сам д’Артаньян в это время был в другом месте и лежал без чувств, он не слышал этого разговора. Что ж, если Гримо знал мысли людей, то стоит ли удивляться, что он знал и всё то, о чём они говорили?
Третий раз в мемуарах Гримо мы встречаем это имя уже в устах самого д’Артаньяна. Он называет её так без каких-либо оснований, ведь он не слышал, что именно так называл её Рошфор! Далее сам д’Артаньян сообщает де Тревилю, что незнакомец называл эту даму «Миледи», но, как мы видим, он её так не называл. Здесь Гримо допустил ошибку. Действительно, разумеется, Рошфор называл её так при нём, то есть Гримо забыл описать диалог, который произошёл между Миледи и Рошфором, и свидетелем которого стал д’Артаньян. Такой монолог имел место, д’Артаньян, быть может, лишь только потому и потребовал сатисфакции от Рошфора, что нелестный отзыв графа о масти его лошади был произнесён в присутствии Миледи и именно в расчёте на то, что она посмеётся над юношей вместе с ним.
(Продолжение следует)