Глава 1
1998 год. Не прошло и года, как прекратил своё существование «единый, могучий Советский Союз».*
Солнечногорск. Лето. Иду я по Набережной улице от озера Сенежское к центру города, и, не доходя до Ленинградского шоссе - а это улица Красная - вижу своих учителей, ведущих о чём-то горячий спор на тротуаре. Пётр Ефимович был директором, когда я учился в 9-м классе - это был 1965 год, - а Галина Викторовна была его супругой, и руководителем нашего класса. Похоже, они не спорили, а ссорились, судя по жестикуляциям их рук. Я уже подходил к ним, когда Пётр Ефимович, резко повернувшись, пошёл мне навстречу, а Галина Викторовна осталась стоять на месте, и смотрела ему в след. Когда я поравнялся с ней, она вслух, со злостью произнесла: «Скотина».
Меня поразило услышать такое высказывание учительницы о своём муже, и долго эта встреча не выходила у меня из головы. Преподаватели для нас были непререкаемым авторитетом, потому что это - учителя, и нам они казались примером не только в школе. Наверно, тогда так и было у директора школы и учительницы истории, но что случилось у них через 40 лет? Эта случайная встреча заставила меня задуматься.
Дело в том, что я достиг возраста 50 лет, и в моей семейной жизни тоже стало не всё гладко. У меня стали происходить споры с женой, вплоть до крика. «Нет аргументов, повысь голос», - как говорят, говорил Наполеон. Мне хотелось убедить её, в чём я считал себя правым, ведь, в споре рождается истина. Бесполезно, у Любы был единственный, железный аргумент: «Я правильно говорю». Положение, как в диалектике: единство и борьба противоположностей. После обидных слов жены возникает раздражение, и начинаешь расстраиваться. А она, спустя некоторое время спокойно обращается к тебе, как будто ничего и не было. А не понимает, что я-то по-другому, не как она, воспринимаю спор. Надо бы не обращать внимания на её слова, но не могу. И приходят мысли: не дай Бог наступит равнодушие, и будут безразличны её упрёки. Тогда и жить-то как? Меня уже посещали мысли: как бы я жил с другой женщиной. С первой своей любовью, например, я часто её вспоминал. Мне захотелось узнать, как она живёт. В свои годы я по-прежнему оставался каким-то романтиком, пустым мечтателем. Говорят же, что после 40 лет надо менять или работу, или жену, или место жительства. Но не хотелось бы, ведь, семья – главное в жизни.
С 1951 года, с трёх лет, я жил с бабушкой Нюшей в Солнечногорском районе, на хуторе Живага, в подсобном хозяйстве от Московской обувной фабрики имени Парижской Коммуны, куда и переехала Анна Феоктистовна
с детьми, - а их было шесть - из деревни Орлово. Дом на хуторе от
подсобного хозяйства был на шесть семей. По нашему коридору, кроме меня с бабушкой и её дочерьми Марией и Зоей, в других трёх комнатах жили: средняя дочь бабушки, Валентина, с мужем, Владимиром Суворовым; сын бабушки, Николай, с женой Полиной; и Надежда Короткова, женщина лет 30-ти, горбатенькая. Соседями с другой стороны дома у нас были Бояриновы, дядя Саша и тётя Клава, и Воскресенские, Евгений Павлович и его жена, Вера. Со Светкой Воскресенской - она на год старше меня - мы были единственными детьми на хуторе, и были предоставлены сами себе, потому что все взрослые уходили на работу. Этот дом остался единственным от усадьбы барина, не считая скотной фермы, овощехранилища и высокой, круглой башни, где раньше хранилось сено.
Рядом, в бывшей усадьбе Марии Констатиновны Мамонтовой,** непосредственно у деревни Дулепово, находился совхоз Мамонтово. Моя мама, Наталья Егоровна, в это время продолжала жить и работать в Москве, на Таганке. Работала она на фабрике 1-го мая.
После окончания войны, мама демобилизовалась, а призывали её в 1943 году. Служила она под Подольском, в войсках ПВО, в зенитно-прожекторных войсках. Мама вернулась домой, на Живагу, и в 1946 году она познакомилась с моим отцом, Матвеем Яковлевичем. Моего отца призвали в армию с Курганской области в 1944 году, в 17 лет, и он служил тоже под Москвой, в Химках. Он ещё продолжал служить, а в Мамонтово его с товарищами послали на заготовку дров для части. Тут Матвей и Наталья встретились, и расписались в ЗАГСе Солнечногорска. И в 1948 году родился я.
В том же году, в Мамонтово, от фабрики открыли пионерский лагерь. В 1951 году мои родители развелись, я оказался у бабушки, а родители в том же году оформили новые браки. Летом на Живаге я часто бегал на улице босяком, и какое это было удовольствие ступать в горячую пыль на прогретой солнцем дороге. Однажды, мне бабушка наказала придти в столовую пионерлагеря, на Парижку, так бывшую усадьбу уже стали называть. Там должны были показывать кино, что для меня было ново. После фильма, когда пионеры столпились у выхода, мне не раз наступили на босые ноги. Что за фильм был, я не помню, а то, что ноги отдавили своими сандалями, помню до сих пор.
В 1952 году, рядом с хутором открыли пионерский лагерь от московского института «Гидроэнергопроект», и рядом же пионерский лагерь от 1-го троллейбусного парка города Москвы. Оба построили возле живагинских прудов. Мама с отчимом, Фёдором Дмитриевичем поступили на работу в пионерский лагерь от троллейбусного парка. В шесть лет моя вольная жизнь
закончилась, меня отправили в отряд на всё лето. После тихого хутора я
окунулся в гущу пионерской жизни. Сначала мне не нравился в столовой борщ, сильно отличавшийся от супа бабушки. И котлеты я поначалу не ел, потому что не ел их. Так, начиная с младшего отряда, с 8-го, я дошёл до 3-го, и пребывание в каждом отряде оставило у меня хорошие впечатления. Это было плодотворное время, я общался и развивался в коллективе.
В 1960 году, окончив 4 класса Мошницкой начальной школы, меня с трудом, но приняли в 5-й класс Солнечногорской средней школы №2. С трудом потому, что в табеле за 4 учебных года, у меня по всем предметам стояли одни четвёртки, в том числе, 4 было по поведению, а это считалось неудовлетворительной оценкой. В школы № 1 и № 5 маме отказались меня принимать. В моём классе во 2-й школе оказались ровесники из Дулепово, что позволило мне не только их знать, но и стать друзьями. А это: Алексей Глазунов, Владимир Белов, Владимир Новожилов, Гурий Кочергин, Мария Тишкова, Татьяна Климушина, с которыми я дальше так и пошёл по жизни. К сожалению, после 5-го класса, Глазунов, Кочергин и Климушина остались на второй год.
В июне 1961 года, как обычно, я ждал приезда пионерского лагеря на центральной аллее, у клуба, куда подъезжали автобусы. На линейке, как мне сказала мама, я присоединился к 3- ему отряду, а после, перед обедом, пионеры бросились к качелям и карусели. Там я увидел Свету, с которой год назад, в 4-м отряде, у меня были дружеские отношения. Я поспешил к ней навстречу, но не увидел радости на её лице. Она, довольно равнодушно поздоровавшись, обратилась к ребятам из своего, уже 2-го отряда. Меня такое отношение озадачило. Это было моё первое разочарование в жизни с противоположным полом.
3-ий отряд мне запомнился, прежде всего, тем, что педагогом в нём была Ада, которая рассказывала нам, что была замужем за футболистом сборной СССР по футболу, с которым она была в разводе, и мы, раскрыв рты, слушали её рассказы о народной игре. Тема футбола была первой среди ребят, ведь, советские футболисты стали олимпийскими чемпионами в 1956 году, и лучшие были в Европе, их фамилии были на слуху. Ребята рассказывали такую байку: «Поехала сборная СССР в Африку на товарищеский матч, У нас в воротах стоял Алексей Хомич, а у африканцев обезьяна, которая брала все мячи подряд. И, вот, был назначен пенальти в ворота хозяев. К мячу подошёл Всеволод Бобров. У него был смертельный удар с правой ноги, и он на ней носил красную повязку, и поэтому бил штрафные только с левой. На сей раз он ударил с правой ноги, в «девятку», обезьяна мяч взяла, но вместе с мячом оказалась в воротах. Гол был засчитан, а обезьяна погибла». Вот, такие детские рассказы.
Традиционно, после ужина всегда были танцы, и все приходили на открытую веранду, примыкающую к клубу. То ли детская дразнилка: «Ти ли,
ти ли, тесто, жених и невеста», повлияла на меня, то ли от природы я был
застенчивый, но я всегда боялся, что меня могут заподозрить в симпатиях к той, или иной девочке. Но они мне нравились.
После Московского фестиваля молодёжи и студентов 1957 года, влияние запада проникло в нашу страну. Я был свидетелем, когда никого из персонала не было на танцплощадке, старшие ребята на советскую пластинку положили свою, подпольную, на рентгеновской плёнке. На ней был записан рок-н-рол, так называемый «рок на костях». «Rock Around the Clock»*** тогда звучал во всём мире. И тихие танцы превращались во что-то необузданное: образовывалась кучка ребят и девчонок, умеющих танцевать этот танец, и не умеющих, в том числне, и понеслось: крики, визги. Сильно это отличалось от танго, вальса, что исполнялось до этого. Наташа Кучапова, ритмично двигая ногами и руками, выкрикивала: «Хочу я крови, хочу я мяса, я жажду тела папуаса». У Наташи мама работала в столовой. Прибежал Михаил Михайлович Леонов, выключил радиолу, плёнку успели убрать. Он сменил пластинку, и под кадриль, стал в ряд устанавливать пары, кто не успел убежать. Он показывал, как надо танцевать, и пары двигались под песню: «И маманя Груня, и папаня Груня, и детишки наши, тоже все Груняши».
Именно, на танцах, я увидел её, девочку из 4-го отряда. Впервые у меня в груди что-то перевернулось, появилось какое-то новое, ранее не изведанное чувство, не такое, как к другим девчонкам. Я никогда ранее не приглашал девочек на танец, стеснялся, а тут я решился подойти к незнакомке, которая стояла на веранде, прислонившись к стене. Зазвучала медленная музыка, я, кроме неё, не видел никого, и решился на подвиг. Не вовремя я это сделал. Не я один смотрел на эту дивную девочку, и получилось так, что мы вдвоём пригласили её на танец. Она посмотрела на меня, как мне показалось, удивлённо, и шагнула к мальчишке из своего отряда. Это было второе моё разочарование, от которого я никогда не оправился. Получив отказ, я к ней больше не приближался, и выбросил из головы, как и Свету.
Нам в клубе показывали кино, раз в неделю, куда собирались все отряды,
и вот, до показа фильма, девчонки - даже не из нашего отряда - предлагали
сыграть в игру: «Переглядки». Надо было сесть лицом к лицу, и смотреть в глаза друг другу. Кто кого пересмотрит. Смотришь в девичьи глаза, и погружаешься в их очарование, да так, что забываешь моргнуть. Ещё общий сбор пионерлагеря был на проведениях футбольных матчей, на пионерских кострах, на спартакиадах, на других мероприятиях. Было интересно.
Между сменами мы с мамой поехали в Москву к бабушке Поле, к сестре моей бабушки Нюши. Она жила на улице Октябрьское поле. Мы сели в автобус у метро Сокол, а на следующей остановке вдруг вошла она, Юля, и
села на заднее сиденье. Удивительно, как можно встретиться в многомиллионном городе. Я сидел спиной к движению автобуса, и во все глаза рассматривал её, но Юля ни разу на меня не взглянула, и сошла у кинотеатра «Юность».
В следующее лето, 1962 года, во 2-м отряде, у меня была своя компания из ребят и девчонок. Интересный у нас был отдых, мы уже чувствовали себя большими. Почти каждый вечер я с ними играл в волейбол, домино – оно тогда было популярно – бильярд, настольный теннис. Волейбольная площадка была наша, отрядная, за корпусом в лесу, где нам никто не мешал.
Вожатые организовали нам двухдневный поход на Волгу в Калининскую область. В каждом отряде был вожатый и педагог. К реке нас привезли на автобусе, а потом на катере доставили на остров. Мы сами на костре варили обеды, причём, воду брали из Волги. Два года до этого, отдыхая в 4-м отряде, я тоже был в походе, ходил с ребятами на Сестру-реку пешком, как настоящие туристы. Это в 4-х километрах от лагеря. Мы тоже там купались, и варили еду на костре, и тоже брали воду из реки. Мне это запомнилось потому, что один из ребят нам рассказывал, со слов родителей, что есть страны, где питьевую воду покупают. Тогда в это даже не верилось. А теперь это и у нас так. О Юле я вспоминал, но считал, что если я ей не интересен, то надо просто уйти в сторону, не понимая, что за мечту надо бороться, и слово «нет» ещё ничего не значит.
Много было ребят, которые, как и я, ежегодно приезжали в лагерь на летний отдых. Обслуживающий персонал практически был один и тот же, и я несколько летних сезонов проводил время с их сыновьями. Они между сменами не уезжали в Москву. Я дружил с Сашкой Шабановым, с Вовкой Тоскуниным, с Сашкой Селезнёвым. После лагерной дисциплины, у нас была полная свобода: купались, катались на лодках, играли в теннис. Сашка Шабанов был старше меня на два года, и он был в одном отряде с Мишкой Боткиным, старшим братом Юли, что для меня что-то значило.
С Сергеем Леоновым и Лёвой Табуновым мы несколько раз были в одном отряде. У Льва отец был старшим пионервожатым и фотографом, он каждый год составлял фотоальбомы о жизни пионерлагеря. У Серёжке отец был тот самый Михаил Михайлович, который здесь работал со дня основания лагеря.
К лету 1963 года я дорос до 1-го отряда. В отряде я сдружился со Славкой Бобковым. В начале смены, на танцах, он предложил мне разбить пару из 2-го отряда. Там ему понравилась одна девочка. Её партнёршей оказалась председатель Совета этого отряда. Надо сказать, как правило, вожатые в начале смены предлагали пионерам возглавить отряд самым красивым девчонкам, или авторитетным ребятам. И вот, мы со Славкой каждый вечер, практически все танцы выбирали эту пару. В этом был какой-то шик. Славка был видным и модным парнем, и он действовал на зависть нашим девчонкам. А я его поддерживал, пока он, в середине смены, не задал мне провокационный вопрос: нравится ли мне девочка, с кем я танцую? Я ответил честно: «Нравится». Я не спрашивал: ему это интересно было, или кто-то его попросил меня спросить. Она действительно была красивая. Не знаю, может, я ей тоже нравился, а может, девчонкам импонировало, что им уделяют внимание ребята из старшего отряда. Мой ответ стал достоянием девчонок, и я выразил Славке своё неудовольствие. Я больше не стал танцевать с настоящей, хорошей девчонкой. У меня выработался, прям, какой-то комплекс: стеснялся выражать свои чувства.
Конечно, кроме танцев, на веранде у нас было место сбора, где ребята
общались, рассказывали анекдоты. Я дружил с Женькой Козловым, со Славкой Ивкиным, по прозвищу Пеле. Он был смуглым, и хорошо играл в футбол.
В 1964 году я сдавал экзамены за 8 класс, и в мае нам дали время на подготовку. Перед открытием лагеря каждый год проводился в нём ремонт, а в мае приехали на субботник работники Троллейбусного парка, и некоторые из них взяли с собой детей. Среди них я увидел Камракову Наташу, с которой я в своё время находился в 4-м отряде. Мы с ней провели чудесный день. На пруду, с купальни, на удочку мы пытались поймать карасика. Вернее не мы, а она, потому что я рыбалкой не увлекался. А когда у неё запуталась леска, и я стал помогать её распутывать, мы оказались на таком близком расстоянии друг от друга, что было волнительно, и я видел, что и Наташа испытала что-то похожее. Как говорится: пробежала искра.
Мы были ровесниками, и я с ней поделился тем, что не смог купить билеты к экзаменам. И она сама мне прислала письмо, как раз с билетами. Я ей, конечно, ответил. Что мне было неприятно, так это то, что письмо лежало на моём столе раскрытое. Мама не удержалась, и посмотрела послание, то есть, я был замечен в связи с девочкой. Почему-то меня это удручало.
Экзамены я сдал, восемь классов окончил. Во 2-й школе меня не оставили, классная руководительница написала нелестную характеристику: «Астанин Виктор – способный ученик, но не дисциплинированный. На уроках не внимателен, постоянно отвлекается, и занимается посторонними делами. Замечания учителей не признаёт. Увлекается спортом, к общественным поручениям относится добросовестно», и директор школы, Поляринова Алевтина Владимировна попросила меня забрать документы.
Видимо, из-за характеристики, которую написала на меня Ригина Львовна.
Больше ничего не придумав, я сдал аттестат об окончании 8 классов во вновь открывшуюся новую школу №1, имени Александра Блока, переехавшую с Почтовой улицы в посёлок Матросова.
В июне я начал отвечать на второе письмо Наташи. Я пришёл на Живагу к
бабушке, её дома не было. Тогда никто двери не запирал, и сидя в комнате
за столом перед листком бумаги, я думал: что же написать. Ничего не придумал. В родительский день Наташа приехала в лагерь навестить свою младшую сестрёнку, и нашла меня. Я понял, что сестрёнка была поводом. Наташа хорошая, но не Юля. А я не только не ответил на её письмо, но даже и не проводил, что непристойно. Я вспомнил Лену из 4-го отряда, которая также мне не обрадовалась в то время, как я сейчас повёл себя с Наташей.
Во вторую смену я присоединился к 1-му отряду, и на общей линейке увидел объект моего обожания, Юлю Боткину, со мной в одном строю, через три пионера, слева от меня. Через столько лет! Снова возникло обожание. Когда отряды разбрелись по корпусам, и мы определили свои койки в палатах, я с ребятами пришёл на террасу, где стоял стол для настольного тенниса. Туда же пришли и девчонки, встали по другую сторону стола, и я мог рассматривать Юлю на расстоянии полутора метров, пока все следили глазами за мелькающим пластиковым шариком. Она повзрослела, стала ещё привлекательней. Настоящая, красивая, стройная девушка.
В этой смене среди отрядов прошло голосование: надо было выбрать название пионерского лагеря, и большинство детей выбрало - «МИР». Пионерлагерь на Живаге получил название - «Солнечный», а лагерь у Дулепово был назван «Зарёй».
В июле, как всегда, проводилась спартакиада трёх лагерей. В ней принимали участие лагери: «Мир», «Солнечный» и «Заря». Соревнования, проходили на территориях участников игр. Мы в тот день пришли поболеть за наших в пионерлагерь «Солнечный», а потом часть отряда пришла на свободную, волейбольную площадку. Разделившись на две команды, мы стали играть в волейбол. Юля была в моей команде, и она принимала мячи ладошками.
- Юль, обратились к ней, - ты пальцами мяч принимай.
- Не могу, - ответила она, - они у меня прогибаются.
И она, взявшись правой рукой за левую, завернула пальцы назад, чуть ли не до запястья.
- Я на скрипке играю, вот, поэтому, - добавила она.
«Она ещё и на скрипке играет. Куда мне до неё». Кто мог играть на музыкальных инструментах, вызывали у меня восхищение. За 23 дня, имея возможность быть рядом с Юлей, я не старался обращать на себя её внимание, и на танцах не подходил, но постоянно о ней помнил. Она, наверняка, не помнила, как отказала мне в танце, а я это не мог забыть. Меня грело присутствие Юли, а подойти боялся, и мучился от своей нерешительности. В младшем отряде у неё находилась сестрёнка, Ира, которая всегда по утрам прибегала к Юле. Та ей заплетала косички, и я, временами, любовался ею за этим занятием.
Я в разговоре сообщил товарищу, как встречал Юлю в Москве. Мои слова,
конечно, были переданы.
- Вить, ты, где меня видел? – неожиданно за столом меня спросила Юля.
Я смешался. «Ну, почему пацаны обязательно распространяются о наших разговорах»? Я ей ничего не ответил: сначала нам помешали, раздавали кашу, а потом Юля больше не возвращалась к этому вопросу. При разговоре о футболе, Юля сообщила, что болеет за армейский клуб ЦСКА. У меня был значок этого клуба, и я решил его подарить Юле, и как-то с ней пообщаться. Зная расписание мероприятий, проводимых в лагере, я после полдника затаился на теннисной террасе, и дождался, когда Юля одна пошла по дорожке. Я поспешил ей навстречу. Получилось так, что я просто мимоходом передал ей подарок потому, что заготовленные слова для неё у
меня застряли в горле.
В другой раз уже Юля обратилась ко мне с вопросом. Валентин Табунов фотографировал всех, кто его об этом просил, получая за это небольшие деньги. Снимки он сушил на солнце, накатав их на стекло выставленной рамы, которую оставлял на улице. И, вот, проходя мимо 4-го корпуса, я встретился с Юлей, как раз у этой рамы с перевёрнутыми обратной стороной фотографиями.
- Вить, ты не брал отсюда моё фото? – спросила она меня.
- Нет, - категорически ответил я.
Я не знал, что её фото там находилось, и сразу подумал, что Юля ещё кому-то
интересна. Она в этом была не виновата, а мне стало неприятно. А. ведь, снова была хорошая возможность с ней поговорить, почему-то она подумала именно на меня. Я просто цепенел при ней. В день отъезда некоторые девчонки обменивались своими адресами, и один из пионеров тоже спросил
адрес у Боткиной.
- Я свой адрес никому не даю, - ответила Юля.
Между сменами я, с оставшимися в лагере ребятами, зашёл в комнату нашего вожатого, Вити Слюсарева, нас нянечка попросила передвинуть там кровати. В открытом ящике стола мы обнаружили путёвки пионеров, в том числе и путёвку Боткиной Юли. В ней был указан адрес: Москва, Октябрьское поле,20. Надо же! В соседнем, 18-м доме, по этой улице, жила наша бабушка Поля с дочерью и зятем. Так вот почему я увидел Юлю тогда в автобусе в этом районе. И родилась она: 6 сентября 1950 года.
У нас в лагере была грузовая, крытая тентом, машина, водитель которой ездил в Москву за продуктами. Он собрался опять ехать туда, а мы решили с ребятами тоже съездить в столицу. Водитель нам сказал, что в обед он будет ждать нас в Троллейбусном парке. И вот, я, Селезнёв и Тоскунин спешим обратно в парк от метро «Сокол» вдоль Ленинградского шоссе, и у военного завода – почтовый ящик – нам навстречу идёт Юля. Видимо, она ходила в троллейбусный парк. Надо же! Вторая встреча в Москве. Мы с нею поздоровались, на минуту остановившись. А мог бы я поговорить и проводить, сказать ей, что еду к бабушке Поле на Октябрьское поле.
Постеснялся товарищей.
Юля приехала и на 3-ю смену. В столовой 1-ый отряд сидел за одним
длинным столом: 20 девочек по одну сторону, 20 мальчиков по другую. И о
счастье! Когда мы прошли к столу, и места стали занимать по одному, как были в строю, я оказался напротив Юли. У меня была возможность близко видеть её четыре раза на дню, и вести разговоры на общие темы вместе с ней .
После ужина девчонки всегда стояли в коридоре перед зеркалом, прихорашивались. Как-то я стал свидетелем этой процедуры, зайдя в корпус. Они разговаривали о ребятах. Ближняя ко мне была Юля, и она, как раз рассуждала:
- Парень должен быть старше девушки на два года, - и она посмотрела на меня. В августе, в 10 часов вечера, уже становилось темно, и, вернувшись после вечерней линейки, в палате мне один из ребят сообщил:
- Сейчас я шёл в корпус сзади девчат, они меня не видели, и я услышал, как
Боткина сказала: «А мне нравится Пахалин».
Пахалин – это я. В пионерлагере я изначально числился под фамилией отчима, а с детства знал, что у меня другой отец. Мама при разводе оставила мне его фамилию: Астанин. В 1-м классе, когда мы выучили весь алфавит, учительница попросила нас самим подписать свои тетради полным именем. И я подписал: «Астанин Пахалин Виктор Матвеевич Фёдорович».
Целую декаду я приходил в столовую, как ходят в картинную галерею, чтобы любоваться ею, как шедевром. Через 3-4 дня, усаживаясь в столовой на своё место, я обнаружил, что напротив меня сидит не Юля, а другая девочка. Юля сидела на другом месте. «Я надеялся, что это временно, но
нет. «Я ей не интересен», - подумал я. Через тройку дней, на футболе, я сел рядом с ней на скамейку, и мне ничего не пришлось спрашивать.
- Я просила тебя сделать шпагу, - обратилась она ко мне.
Лагерь готовился к карнавалу, и Юля попросила меня сделать шпагу для сестрёнки, которая на маскараде хотела нарядиться пажом. «Не до тёпа. Я же каждый день об этом помнил, но предполагал, что у меня есть время - до карнавала была ещё неделя». Я сам всё испортил. Почему я ей сразу это не объяснил? Я молча поднялся и пошёл в перелесок. Из орешины перочинным ножиком я вырезал прут, острогал его от кожуры, вырезал ручку и, вернувшись на место, передал Юле. Она, молча, положила импровизированную шпагу рядом с собой, и отвернулась. Как тут что-то объяснять? Всегда при ней теряюсь. Юля в столовую на своё место не вернулась, а на танцах я по-прежнему боялся её приглашать, памятуя прошлый, далёкий отказ.
На маскараде Иринка была не с моей шпагой.
Кому рассказать о своём горе? Некому. И я завёл тетрадь, где стал записывать свои переживания о Юле. Тетрадь я положил в свой стол, ящик
которого не имел замка, и, конечно, кое-кто её почитал. У меня в комнате стояли две кровати, на одной спал я, а на другой сестрёнка Галя, и стол у окнна между кроватями. Она на пять лет меня младше. В отряд она не всегда ходила, а младшенький, Дима, не был ни разу. Он сидел дома со старенькой бабушкой, мамой бабушки Нюши.
Кроме того, каждое лето у нас находился мой двоюродный брат Валентин Стукалов, сын давно умершей старшей сестры моей мамы, Марии. Он воспитывался в детском доме, и был моложе меня на полгода. И пока я был в отряде, и ночевал в корпусе с ребятами, в комнату заходил кто угодно. У нас дом никогда не закрывался. В общем, я понял, что моя тайна была раскрыта. Об этом проговорился мне только Валька. Он искренне мне хотел помочь в отношениях с Юлей, а как можно было помочь? Никак. И я запретил ему вмешиваться.
При закрытии лагеря, когда последний автобус выехал за ворота, слёзы навернулись на глаза. Несчастный мальчишка. Я понимал, что в пионерский отряд я больше никогда не попаду, так как в октябре мне исполнится 16 лет, и возможно, с Юлей я больше не увижусь. И, наверно, она уехала обиженная на меня. Впереди меня ждала долгая зима в опустевшем лагере, и новый класс.
Я начал посещать школу №1. Сюда же перешла Маша Тишкова, и там, тоже в 9-м классе стала учиться Таня Прокофьева, они были в других, параллельных классах. Неожиданно Таня пригласила меня на своё 16-ти летие, на праздновании у неё был жених. Прокофьевы недавно переселились из Шахматово в Дулепово.
Не дав окончить 9-й класс, из школы меня попросили. Я попал в немилость учительнице по математике, в результате чего за 1-е полугодие я получил двойки по трём предметам: по алгебре, по геометрии и по тригонометрии. Двоек за четверть у меня никогда не было. Директор школы, Пётр Ефимович попросил мою мать забрать меня из школы, а, ведь, после 1-го полугодия я просил, чтобы меня перевели в другой класс. Не перевели, а я не настоял, потому что пришлось бы рассказать, как не права была учительница.
Так, в июне 1965 года я пошёл работать. Дядя Володя Суворов привёл меня к начальнику электроучастка стекольного завода в Солнечногорске, и я был принят учеником электрика. Для получения среднего образования я сдал документы в школу рабочей молодёжи, снова в 9-й класс.
Тем временем пионерлагерь жил своей жизнью, и вечером, вернувшись с работы, я ходил на танцплощадку к ребятам. Со многими я ещё год назад был в одном отряде. Также, вожатые привлекали меня в свою команду, когда играли в футбол, в товарищеских матчах, со сборной отрядов, да, и так проводили время вместе. Некоторые вожатые были старше меня на пару лет.
Ну, я жил в пионерлагере, это была моя территория.
Общался я и с девчонками из 1-го отряда. Это я один на один с девочкой был робкий, а в компании - рубаха-парень. И, вот, сидя с девчонками, в беседе, я бездумно предложил одной из них встретиться со мной после отбоя, на спор.
- Ты побоишься выйти ночью из палаты, - сказал я ей.
А она взяла, и согласилась выйти. Она, конечно, мне нравилась: тёмноволосая, синие, большие глаза, которыми частенько она поглядывала на меня. Её звали Таня. Она никогда не участвовала в разговорах, но внимательно слушала. Свидание не входило в мои планы, тем более, я никогда не встречался с девчонкой, да ещё, ночью. Но договор состоялся, и в присутствии подружек. Слово не воробей. Я сказал, что буду ждать её у корпуса, и в 23 часа пройду по дорожке мимо окон. Весь вечер я решал, как поступить: не приду, окажусь пустобрёхом, приду – губошлёпом, потому что как себя вести дальше? Девочки в четырнадцать лет такие наивные, и я совсем не орёл.
На свидание я пошёл в назначенное время, но включил мозги. Понимал,
что подставлю не только Таню, но и её вожатого, Слюсарева Витю, которого знал много лет, а также педагога, Михаила Михайловича, отца Сергея Леонова, если нас кто-нибудь увидит. И стыдно будет перед мамой. Лагерь спал в полной тишине. Я подошёл к корпусу, всё взвесил, и на дорожку под фонарь не вышел. А на следующий день, когда пришёл к корпусу 1-го отряда, нет, чтобы честно всё объяснить, я, надеясь, что она меня вчера не ждала, упрекнул:
- Что ж ты не вышла?
Она посмотрела на меня глазами ребёнка, и, ничего не сказав, пошла в корпус. И тут я получил. Подруга Тани за неё заступилась, высказав мне в лицо:
- Как тебе не стыдно, она полночи просидела на тумбочке.
Мне было стыдно. Я оказался хуже, чем пустобрёх и губошлёп. Надо было бы с ней поговорить, извинится, но не смог. С детства просить прощения было выше моих сил, проще было: стойко выдержать наказание, и больше так не делать. Себя, проклиная, я промолчал, следуя своей совершенно неправильной позиции: «Ну, и ладно». Снова я обидел хорошую девочку, но с этих пор взял себе зарок: не провоцировать больше девчонок.
У меня уже был случай в том году, когда я также поспорил с местной девчонкой из Коськово. К нам на пруд приходили коськовские ребята и девчата, покупаться, погулять, посидеть у костра. С дулеповскими пацанами я вечером встретил на Живаге сестричек-близняшек, Любу и Надю. Сёстры возвращались домой, и мы решили их проводить. Не помню, о чём в пути был спор с Надеждой, но был он на поцелуй. И я его выиграл. Мы остановились на дороге, все стали смотреть на меня, и Надя покорно ждала. Я ещё ни с кем не целовался, но надо было действовать. Я наклонился к ней, и губами ощутил что-то невероятное, неописуемое, блаженное чувство. Я сразу осознал: какая опасность исходит от губ девушки. А Надя и Люба были хорошенькие, они были на два года меня моложе. И мне показалось, что Надя изначально знала, что проиграет. В юные годы, наверно, у всех так: тебе кто-то очень нравится, но также и ты кому-то нравишься, и можешь даже об этом не знать.
А я знал, что нравлюсь ещё одной девчонке, Лиде, из этой деревни, она даже это не скрывала. Другая, Галя из 2-ой Смирновки, вообще, перешла в мой 8-й класс из 5-й школы, в которой училась. С ней я учился в Мошницкой школе, а она мне признавалась, что влюбилась в меня в 3-м классе. Но я держался от них подальше, ведь, Юля занимала мои мысли.
Но, вернёмся в лето 1965 года. Мой прошлогодний приятель, Славка Бобков, тоже приехал в лагерь, и был в 1-м отряде. В двух километрах от лагеря, через лес, у деревни Голенищево совхоз выращивал на полях клубнику. Славка, и ещё двое ребят этим заинтересовались. Они попросили меня показать, где растёт клубника, и вместе с ними сходить за ягодой. Я никогда по чужим огородам не лазал, но согласился. Решили идти рано утром, договорились на 4.30, в предрассветное время. Я ждал их на выходе из корпуса на дорожке, - всё на той же дорожке - ребята вышли вовремя. Только они начали обуваться на крыльце, как я заметил в сумерках приближающегося к корпусу Михаила Михайловича.
- Атас,- негромко крикнул я ребятам.
Они кинулись обратно в палату, но педагог их заметил, и не хуже их, рванул к выходу, пробегая мимо меня. «Попались», - подумал я. А, если бы я также влип с Таней? Чтобы было»? Но ребята не попались. Они прямо в обуви залезли под одеяло, и притворились спящими. Михалыч обошёл все кровати, но их не обнаружил.
Юля приехала на 2-ю смену, но я уже не мог её каждый день видеть. Работал я всегда в утреннюю смену, и домой приезжал только к ужину. А ужинал я в столовой лагеря, вместе с обслуживающим персоналом. Специально искать встречу с Юлей я не мог, а, когда был на танцах, по-прежнему к ней не подходил. И чтоб никто не догадался, скрывал свою любовь к ней.
Я получил первую в своей жизни зарплату, и купил четвертинку водки, как
обещал отчиму. Я поставил её перед ним, когда пришёл домой.
- Ты куда?- спросил он, когда я пошёл к двери. - Выпей со мной.
Мне не хотелось, но надо же старших уважать. Отец налил мне полстакана, мы выпили, и я пошёл к клубу на танцплощадку. Музыка звучала, танцы были в разгаре, и я, пока шёл, потерял страх. Поэтому, зайдя на танцплощадку, сразу нашёл глазами Юлю, и пригласил её на танец. Она охотно пошла, и через минуту о чём-то спросила. Я, радуясь в душе своему счастью, ей ответил. Пластинка закончилась, поставили другую, и я пошёл
приглашать её на второе танго.
- Я не пойду, - ошарашила она меня.
Я был унижен до крайности. Это было хлеще, чем 4 года назад. Ещё ничего не сознавая, я повернулся к другой девочке, и пригласил её. Она помялась, но сделала шаг навстречу.
- Ты чего напился? - спросила она меня прямо.
Я ничего не ответил, всё понял, и покинул веранду по окончании танца. Я отправился в Дулепово к другу, Лёшке Глазунову. Мы его звали Ленькой, так к нему обращалась его мама, тётя Аксинья.
Я не знал, как загладить вину перед Юлей, но дотянул до последнего дня, до закрытия лагеря. И в мои планы вмешались небеса. Когда все стали собираться на танцы, поднялся сильный ветер, надвигалась гроза. Поступило распоряжение: всем покинуть танцплощадку и разойтись по корпусам. И вовремя. В эту ночь прошёл ураган. От платформы «Сенеж» до Ленинградского шоссе повалило деревья полосой до 100 м в ширину.
Утром я ушёл на работу, и лагерь уехал без меня.
На 3-ю смену пионеры приехали в воскресенье, я пришёл в столовую на обед. С тарелками я прошёл к свободному столику, и ко мне обратился Витя, пионервожатый 1-го отряда:
- Вить, с автобусами приехала Юля Боткина, пожалуйста, возьми на неё порцию.
«Не даёт она мне её забыть». Шеф-повар, Софья Андреевна – мама Сашки Шабанова – выдала мне второй обед, Юля уже сидела за моим столиком, а вожатый ушёл к отряду. Это было так неожиданно, всё смешалось у меня в голове. Мы были не одни, - столик на четверых – поэтому я Юлю ничего не спрашивал, и она молчала. А когда я понёс посуду в посудомоечную, то, вернувшись к столу, Юлю не застал. Она меня не дождалась, а я не пошёл её искать к автобусам, пока водители тоже обедали. А на 3-ю смену Юля не приехала.
Я также продолжал дружить с ребятами из 1-го отряда. Интересное мероприятие придумал провести в лагере Михаил Михайлович. Он, видимо, был работник культуры, потому что все годы он репетировал с отрядами: постановки, танцы, номера. Ведь, каждую смену у нас проводились концерты художественной самодеятельности среди отрядов и персонала. Всегда было интересно.
Так, вот. В лагере с утра на линейке объявили, что приедут гости из африканской страны, и проведут футбольный матч со сборной отрядов, в знак дружбы. После полдника, Михаил Михайлович вывез футбольную команду персонала - куда входил и я - за территорию лагеря на автобусе «ПАЗ-651», и на полянке стал нас гримировать. Мы надели футболки с длинными рукавами, и Леонов нанёс каждому коричневый грим на лицо и кисти рук. Автобус подвёз нас к южным воротам, и, как только мы стали выходить, все зрители, а это более 300 человек, прокричали ура. Сборная лагеря уже стояла в центре поля, ожидая нас. Матч начался сразу, и зрители не сразу поняли, кто перед ними.
Снова осень, снова грусть - тоска. На выходные, я и Галя поехали в Москву. Я к Валере Жердеву, на Электрозаводскую, а сестра к бабушке Поле, на Октябрьское поле. Если летом все дети родственников приезжали к нам, да и взрослые тоже у нас отдыхали, то на осенние и зимние каникулы мы ездили в Москву.
Вернувшись, из гостей домой, в лагерь, Галя мне сказала:
- Встретила Юлю Боткину, когда шла к бабушке. Тебе она привет передала.
Я сразу воспрянул духом, недолго, думая, сел за письменный стол, и написал ей письмо:
«10 октября 1965 г. Здравствуй Юля! Я хочу извиниться за тот вечер, 21 июля, когда ты мне отказала в танце. Я знаю, что был неправ, поэтому я тебе и пишу. Я не хочу, чтобы ты плохо думала обо мне. Но ты должна понять, что я не мог не выпить в день своей первой получки. Я сознаю, что не надо было мне приходить на танцы, но я не думал, что буду определён по запаху, потому что выпил полстакана. Я, конечно, мог бы сказать об этом раньше, но до отъезда 2-й смены я не мог, а в третью ты не приехала.
Писать тебе не хотел, так как ты не хотела никому давать свой адрес. Так, что мне приходится вновь извиниться, за нарушение твоего желания. Надеяться на встречу в Москве, слишком мало шансов. Да, и сказать мне труднее было бы.
Галька рассказала о вашей встрече. До свидания! В. Астанин».
Я ждал ответа, но его не последовало. Да и чего мне было ждать? Всё правильно. Если Юля что-то и питала ко мне, то должна была бы невзлюбить за такое моё поведение. Ведь, мог нормально объясниться, - столько дней была рядом - а не писульки писать. Я всё делал для того, чтобы она не подумала, что я за ней бегаю. Извращённое представление. Это вместо того, чтобы наоборот, оказывать ей внимание. А может, не поняла, от кого письмо, зря я подписался Астаниным. Морально, тяжёлый для меня был период.
Зимой я с одноклассником, Вовкой Беловым, поехали в Москву, погулять. Я его посвятил в свою ситуацию с Юлей, и он согласился доехать со мной до неё. Было уже темно, когда мы пришли по знакомому адресу. Встретить Юлю на улице было уже маловероятно, и мне хотелось хотя бы посмотреть на её окно. Её дом был точно такой же, как у бабушки Поли, двухэтажный, барачного типа. поэтому я спокойно зашёл в дом и по номеру определил дверь Юли. В коридоре никого не было, а постучать я не решился. Выйдя на улицу, я отсчитал на втором этаже пятое окно. И в эту же минуту в нём показалась Юля, она что-то брала с подоконника. С ума сойти. Она нас заметила, мы же стояли под её окном, и попыталась нас рассмотреть. Интересно же: стоят внизу два парня с задранными вверх головами под уличным фонарём.
- Помаши ей рукой, - предложил Вовка.
Этого я делать не стал, испугался, и, развернувшись, пошёл прочь. Я увидел её, и мне уже этого было достаточно.
Потом мы с мамой приезжали в гости к бабушке Поле, и там она поделилась моим сокровенным: интересом к девочке из их соседнего дома. Ей, наверно, Галя рассказала.
Дядя Ваня Ушаков, зять бабушки, сразу мне сказал:
- Так я знаю её отца. Пойдём, Вить, к ним. Пойдём.
Я отказался. Мне было стыдно, почему-то свои чувства я принимал за слабость. Взрослые, конечно, хотели помочь, и я на маму не обиделся. А встретится с Юлей в присутствии её родителей? Я бы со стыда сгорел.
Так, наступило лето 1966 года. В июне я, по старой памяти, иногда приходил в корпус 1-го отряда поиграть в пинг-понг, или бильярд. Как-то мы остались вдвоём на теннисной террасе с Катей Стуловой, - я с её старшей сестрой Наташей, был когда-то в четвёртом отряде - а теперь Кате уже четырнадцать. В середине партии я приготовился подать шарик, как, вдруг,
мне Катя говорит:
- Витя, я тебя люблю.
Я растерялся. Я не знал, как поступить: пойти ей навстречу – дать надежду, отвергнуть – обидеть, может, это у неё тоже первая любовь. Можно позвать и поцеловать её, но я же страдаю по Юле. А потом я помню свой первый поцелуй, это очень сладко, но опасно. Я сделал вид, что ничего не слышал, и подал подачу. Снова я расстроил хорошую девчонку. Она умница, всё поняла, приняла подачу, а не убежала в слезах, заломив руки. «Вот, с кого надо брать пример: сразу, и без обиняков мне призналась в своих чувствах»,- подумал я.
В день приезда в лагерь 2-ой смены я поспешил в клуб к началу танцев, и увидел Юлю. Она танцевала с давней подругой, Леной Гороховой. И меня сразу подхватил вожатый 2-го отряда.
- Пойдём, разобьём, такая девчонка! - зашептал он мне.
Я не знал: о ком он ведёт речь, но к счастью, восторг у него вызвала Горохова Лена, и я получил в партнёрши Юлю. Наконец, я с ней танцевал, да ещё под саксофон, в исполнение гениальной мелодии: «Маленький цветок», и голова у меня шла кругом. На третьем танце она прервала молчание и спросила меня:
- Вить, ты писал мне письмо?
- Писал, - ответил я.
- А что ж ты обратный адрес не указал?
«Вот оно что. Снова я свалял дурака. Но с другой стороны: я же узнал её адрес, если захотел, а почему она не знала мой, если я был ей интересен». Пока я так размышлял, танец закончился, а вожатый больше ко мне не обращался, когда я уже собрал свои мысли, и четвёртый танец, на который я рассчитывал, не состоялся. Я, как обычно, не решился к Юле подойти. Глупый мальчишка, я опять про себя подумал: «Ну и пусть». Ничего не изменилось в наших отношениях: на танцы я приходил редко. Юля была избрана председателем пионерского Совета лагеря, и принимала на трибуне рапорты отрядов на вечерней линейке. Я иногда, наблюдал с террасы столовой за этим, с линейки Юля одна шла в корпус, отдельно от своего отряда, выходя, как раз, к столовой. Я подойти боялся, терялся и всё. Вот, такая иезуитская любовь для меня. Так продолжалось до конца августа, когда наступила кульминация: последний вечер перед закрытием лагеря.
Я должен был преодолеть себя, и перестать цепенеть перед Боткиной. И она мне в этом помогла. Перед танцами у танцплощадки она обратилась ко мне:
- Вить, у тебя есть расчёска?
Радуясь в душе, я дал ей свою расчёску. Всё в порядке было у неё с причёской, волосы до плеч были аккуратно уложены. Она, поблагодарив, взяла её, и пошла на открытую веранду. А дальше происходило всё, как всегда: я не танцевал, прислонившись к стене клуба у его входа, и наблюдал за танцующими парами. Вскоре, с другой стороны двери, также у стены встала Юля. Точно на том месте, где стояла она, когда я её впервые увидел. И она не танцевала. «Вот, пригласи её», но я так и не смог себя преодолеть, чтобы подойти к ней. Вечер шёл к концу, уже за деревья закатилось солнце, а я себя уговаривал: «Вот на следующий танец её приглашу». Так, мы с Боткиной последние четыре танца лишь вдвоём не танцевали, стояли, как два одиночества. Я боялся получить отказ. «Ладно, поговорю с Юлей после танцев, когда она мне вернёт расчёску», - успокаивал я себя. Но, дали команду сразу на отбой, без вечерней линейки, и она не подошла. А на выходе парнишка из 1-го отряда остановил меня, и протянув мне мою расчёску, - сказал:
- Вот, тебе Боткина передала.
Я стал лихорадочно искать Юлю глазами в толпе, но не нашёл, было уже темно. «Идиот, - корил я себя - ведь, я её больше никогда не увижу. Завтра мне в 7 утра надо будет ехать на работу, а она после обеда уедет с лагерем в Москву. Из пионерского возраста она тоже уже вышла, и больше не приедет.
Что она могла думать обо мне? Скорее всего, не иначе, как «недотёпа».
_________________________________
*- Слова из гимна СССР
**- М.К.Мамонтова - дочь К.В.Рукавишникова, московского предпринимателя,
общественного деятеля и благотворителя.
*** - «Рок круглые сутки», М.Фридман и Д.Майер