Опубликовано в журнале "Смена" апрель 2023г.
Глава 2
***
Этот гость вёл себя фривольно и нагло, хотя его никто не приглашал. Он поклевал оконную решётку, потом вспорхнул, полетал и сел на кровать. Благо спальных мест здесь было достаточно, а потому птенец стал выбирать, то за железную душку усядется, то приземлится на грязный матрац. Наконец, он оказался на полу в проходе рядом с Мироном. Тот, не вставая с постели, схватил свой башмак и со всей силы кинул его в воробья. Несчастный взлетел и зачирикал на весь барак.
– Заткнись, гад – отвернулся заключённый в сторону и снова закрыл глаза.
Теперь, когда он отдыхал, ему никто не должен мешать, даже эта мелкая тварь. Тем более, сейчас, когда Мирон не просто медитировал, а думал о своих мертвецах…
Говорят, что покойники не возвращаются, однако это было не так, он не только их видел, но и с ними болтал. Продолжал издеваться и там, на грани тонкого мира и реалии. Теперь его, например, забавляла тётка с длинной косой и в грязном бюстгальтере. Она всё время рыдала и рыдала, наверное, потому, что он срезал ей её патлы вместе со скальпом? А нечего было ему угрожать и говорить, что он мразь, поддонок и падаль. В общем, сама виновата…
А иногда Мирона навещал один пленный солдатик. Азовец его допрашивал ещё в 15-ом, а тот всё твердил, что ничего не знает, просил оставить жизнь, всё говорил о матери. Вот и лежит теперь с распоротым брюхом в море-океане…
Но больше всего Мирон любил разговаривать со школьным учителем – промокашкой. Щуплый такой, какой-то корявый, всё старался вернуть собеседника на путь праведный, спорил, разные истории рассказывал, до тех пор, пока дознаватель не отрезал ему язык скальпелем. А теперь вон постоянно молчит, да слушает внимательно. «Говорю, никто не найдёт тебя, старик. Всё ясно?»
Мирон открыл глаза, посмотрел в потолок и заулыбался. Сколько у него было таких рашистов продажных, и он никого не щадил, потому что дело своё знает. К тому же сержант был силён, обучен профессионально, а главное, верен своим нацистским идеалам, которые позволяли ему русских убивать безнаказанно. Орков ведь не жалко…
Конечно, он сейчас здесь, но его же когда-нибудь обменяют? И тогда Мирон всем отомстит, всех покарает…
– Слышь, Мироша, а ты на допросах что рассказываешь? – вдруг спросил его сосед по кровати Куценко Марик, совсем ещё молодой харьковчанин.
– Ничего, хрен им, а не мои показания…
– Значит, не раскалываешься?
– Конечно. Или ты что думаешь, если они меня в больничке подлатали, беседы ведут и кормят кашей, я им чистосердечное накатаю? Плохо ты меня знаешь…
Марк поразмыслил самую малость.
– А я сказал, что поваром был на гражданке, ну и в армии…
– Ну, да – вздохнул нацист, – вы все сейчас повара, да прачки. Ради того, чтобы пожизненное не получить…
Отвернулся мужчина в сторону, чтобы не видеть эту скверную харю.
«Ну что, старикашка? Всё мочишь?»
***
Он родился в Советском Союзе в далёком 55-ом, в стране большой и многонациональной. Годы «оттепели» Антон, конечно, не помнил, мал был. А вот времена «застоя» хорошо отпечатались у него в памяти. Да и могло ли быть иначе?
Люди тогда жили все небогато, но дружно и правильно. Вместе отмечали праздники, вместе трудились на предприятиях. И не было между народами разногласий. Все воспитывали детей на примерах отцов и прадедов, уважали старших и помогали слабым.
Антон был тогда совсем ещё юным парнем, окончил школу, потом техникум, отслужил в армии, а после устроился работать на шахту. Как-то ему дали путёвку в санаторий «Чайка» и именно там, на берегу Азовского моря, он и встретил своё счастье. Сонечка Исаева работала в доме отдыха администратором, такая полненькая, вся ладная. И парень потерял самообладание.
Поженились они практически сразу. Антон отправился на завод трудиться наладчиком, а жили молодые в Мариуполе вместе с Сониной мамой. Вскоре в семье появился первенец, потом дочка красавица, а через год грянула «Перестройка», будь она не ладна. Союз стал разваливаться. А ещё время спустя они уже оказались в отдельном государстве. Именно тогда и началась вакханалия…
Правда, в первые годы перемены были не заметны, а вот дальше. С лёгкой руки новой власти, постепенно вытеснялось всё русское, стиралась вековая память. И уже украинские хлопцы воевали на Кавказе против бывших братьев. В Киеве проходили факельные шествия в честь фашистской сволочи и Бендеровской мрази. Народу насаждалась чуждая идеология, история перевиралась. Несогласные наказывались, многие из них без вести пропали. Некоторые, чтобы спастись, в Россию бежали. А остальные боялись и молчали. И даже, когда со стариков ордена в День Победы срывали и оскверняли воинские мемориалы, и во время Майданов тоже молчали. И, лишь непокорный Донбасс, высказал негодование и начал воевать с этой нечистью разномастной. Но ведь он тоже был из Донбасса, а значит вместе с земляками, ну и конечно он тоже за священную правду…
Антон Андреевич вздохнул: «Ну, ничего, обязательно справимся…»
Ну а теперь ему нужно было детей накормить завтраком. Хозяин снял с плиты сковородку с омлетом, поставил её на стол рядом с чайником, нарезал хлеба, масла и стал ребят дожидаться. Они, несмотря на далёкую канонаду, в это время гуляли. А что делать, надо же малышам как-то развлекаться. Кстати, на днях за ними должны были заехать из администрации и увезти в Донецк, а оттуда в Крым или Адлер, чтобы ребятишки от войны отдохнули малость. Ну, а потом определят его подопечных в детский дом в Краснодаре. Временно, конечно, пока тут всё не уляжется. А после он их заберёт обязательно. А сейчас нельзя детям здесь оставаться, опасно…
– Деда, Антон! Там Владик на мине подорвался!
Вдруг очнулся мужчина от воспоминаний и увидел девчат, что по улице бежали. Они размахивали руками и визжали…
– Опять в войнушку играют – подумал про себя старый, но девочки не унимались.
– Ему ноги, ноги оторвало!!! Аааа!!!
И тут Антон Андреевич подскочил и выбежал из хаты.
– Где он? – спросил мужчина Кристину и Олю в запале.
– За гаражами! Он там лежать остался…
И старик, не помня себя, что есть мочи помчался. Вот и улица закончилась, и шоссе, и стоянка, а вот и кооператив гаражный. Мужчина покрутил головой и вдруг увидел то, что его испугало. Неподалёку лежало тело ребёнка, вернее то, что он него осталось. Ровно половина, а остальное кровавое мясо. Одна нога в стороне валялась. Старик подошёл ближе, присел и стал мальца осматривать. Зрелище было ужасным. Антон Андреевич опустил голову и заплакал.
– Говорил же я тебе, лепестки укропы разбросали. А ты не верил мне, не слушался, окаянный. Не уследил я за тобой, не уберёг, прости меня, паря…
***
За окнами мелькали поля, курганы, проплешины леса. Солнце припекало, зеленела трава. И если бы не раскаты орудий на Авдеевском направлении, то могло показаться, что и войны вовсе не было.
Вика вспомнила сегодняшний день, который стал для неё бесконечным. С утра они с Володей навестили на позициях ополченцев, передали им квадрокоптер и бронежилеты, а ещё продукты, которые парни просили привезти до этого. Ребята были уставшими, небритыми, загорелыми в камуфляжах и в касках защитного цвета. На костре кипятили чайник, кашу с тушёнкой ели, ну и, конечно, беседовали. Ни о трудностях, ни о тяжёлых боях и потерях, а всё больше о мирной жизни, о жёнах и детях. Шутили, смеялись, фото смотрели, прекрасно понимая, что каждый день для них мог стать последним. Потом они попросили гостей позвонить своим близким и передать приветы, а после отправились на передовую, где без конца что-то гремело. А волонтёры, записав телефоны, двинулись к Донецку. Правда, сначала до безопасного места их всё же проводили парни на БТР. А уж дальше Вика и Володя покатили без сопровождения. По дороге им встретилась колонна с российской техникой, она шла на помощь ополченцам. И как-то сразу стало легче…
В общем, в город ребята прибыли только к обеду, там уже вовсю выла сирена, а потому Вика с напарником во время обстрела сидели в бомбоубежище. Потом, когда всё успокоилось, забежали в кафе, бутербродов поели. Дальше загрузились в Центре распределения и снова поехали.
И вот уже третий посёлок, где ребята раздали продукты питания и вещи. Людей здесь, кстати, из-за постоянных обстрелов, практически не было. Многих убило, некоторые перебрались в Россию временно. А остальные по каким-то причинам просто уезжать не захотели. Среди них многодетная семья с маленькими детками, старик-инвалид, супружеская пара, да три пожилые женщины. И всех волонтёры знали в лицо, и со всеми беседовали. А потому гуманитарную помощь привозили буквально для каждого человека. Кто что просил. Кому детские сапожки, кому крупы, кому лекарства, а кому и больше хлеба, ведь люди здесь не просто плохо жили, а буквально бедствовали. Без света, воды, отопления. И сердце сжималось у Вики от этого. Сколько же она видела таких обездоленных, голодных, больных, которые терпели лишения и, конечно, ждали победы…
Девушка вздохнула, в окно посмотрела. Газель медленно двигалась по узкой улочке, потом повернула налево. Вика начала рассматривать окрестности.
Станица утопала в зелени, но выглядела всё равно плачевно. Везде мусор, разбитые снарядами дома, дыры в заборах, сады в запустении. Внимание Виктории привлекли одинокие качели, наверное, их чей-то заботливый отец для своих ребятишек сделал. Где он сейчас? И где его дети?
– Слушай, Вов, а ты почему не женишься?
Парень пожал плечами, надавил на газ.
– Да, не на ком…
Виктория внимательно взглянула на водителя, который отчего-то занервничал, Он свободной рукой почесал затылок, покашлял, поправил в машине зеркало. Конечно, внешность у него обыкновенная – невысок, лысоват, к тому же Володя после ранения хромал. Зато он весёлый и преданный. Ну, не могло у него не быть женщины…
– Да, я уже был женат, – вдруг признался Владимир – до первого ополчения. А когда в 16-ом из госпиталя вернулся, её уже не было…
– Как это?
– А так. Ждать меня не захотела. Уехала…
– А куда? – Виктория вдруг смутилась – Извини, это, наверное, не моё дело…
Парень улыбнулся.
– Да, ладно. Ничего. К родителям перебралась. Не любила. Вот так…
Владимир вздохнул, а Вика помрачнела.
– Знаешь, а меня тоже муж бросил. Я когда забеременела, он вдруг собрал свои вещи и рванул на Майдан. Сказал, что без него там никак и что жить в нищете надоела. Ну, ещё рассказывал про Европейский выбор, про то, что протестующим платят деньги. Я его спросила, мол, а я-то как? А он говорит, жди меня, скоро вернусь, детка. В общем, не дождалась. И если бы не Лёша-брат, не знаю, что бы я одна с ребёнком делала?
Володя улыбнулся.
– Зато у тебя теперь есть защитник Степан…
– Это да – засмеялась Виктория. – Да, только защитник мелковат…
Наконец, Газель за село отъехала и покатила по ухабистой дороге, объезжая ямы и вмятины от гусеничной техники. До дома ребятам оставался где-то час, как вдруг позади что-то засвистело и рвануло так, что машину подбросило, развернуло, и она загорелась. Вика от удара кое-как пришла в себя, болело всё и тело, и голова. А Володя в это время уже открывал ей двери.
– Бегом! – крикнул он. – Бак пробило! Надо уходить скорее!
Он помог выбраться из кабины девушке, и они сразу побежали по полю вместе. Залегли в какой-то овраг и стали ждать, потому что это было только начало обстрела.
Снаряды беспорядочно стали ложиться на деревню, дома разлетались в щепки и столбы дыма потянулись к небу.
– Зачем укропы это делают?! – вдруг в запале крикнула Вика и ещё сильнее вжалась в землю. – Там же нет военных, там же дети!?
– Развлекаются, наверное – посмотрел парень на девушку. – Лежи, не вставай. Думаю, людей запугать хотят…
И тут очередной Град разнёс местную ферму, что находилась от ребят примерно в пятидесяти метрах. На головы несчастных посыпался песок, камни, щебень. Володя закрыл собой Викторию, чтобы её не задело, и так и лежал, пока всё не стихло наконец-то. Потом выбрался из-под завала и взглянул на девушку.
– Ну, что, Викуль, жива?
Напарница открыла глаза, пошевелилась, покашляла, молча села и на своего спасителя посмотрела. Такая вся грязная, потерянная…
– Кажется, да…
– Вот и хорошо – вздохнул Володя. – Сейчас немного успокоишься, и домой поедим. Жаль, что добираться нам с тобой теперь не на чем…
Вика глянула на дорогу, туда, где всё ещё Газель горела.
– Это ничего – улыбнулась она. – На попутках даже веселее…
***
Вечер сегодня был жарким, да и ночь прохлады не обещала. Лето стремительно приближалось, обещая много солнечных дней и впечатлений незабываемых. Однако ни зелень, ни первая радуга Донецк не радовали. Здесь не слышался детский смех, в парках не гуляли мамочки с колясками, не прохаживались по проспектам влюблённые пары. Тут не было толкотни, суеты, очередей. Здесь всё словно бы опустело и замерло…
Они встретились сегодня случайно, когда Алексей с работы домой возвращался. В маршрутку втиснулся широкоплечий светловолосы парень с вещмешком, в форме и сел рядом. Ополченец вдруг улыбнулся сразу.
– Слышь, братан, мы раньше с тобой не пересекались?
Лёша пожал плечами.
– Может быть. Кто знает? Ты где воевал?
– Под Илловайском…
– И я…
– А то я гляжу старый знакомый! Это же надо! Ты ж Лёха «Гитара»?
– Ну да…
– А я Димон «Лётчик», неужто не признал?
– Прости, брат. У меня провалы в памяти. Контузия была…
– Понятно – многозначительно кивнул солдат. – А я до конца жизни не забуду, как ты меня тогда в плен брал. Подумал, что диверсант. Пока разобрались. Ну, что, где ты сейчас?
– В МЧС…
– А я снова добровольцем записался. Вот домой на пару дней приезжал к матери. А теперь обратно…
– Ну, и как там?
– Да, вроде всё нормально. Люди нас встречают, плачут. Натерпелись они от этих нациков – Димка помолчал. – А вот воевать тяжелее стало. Эти укропы поганые так окапались, что с 15-ым даже нечего сравнивать. Да, ещё штуки у них там появились натовские, связь. А ещё заходят скоты в города, из танков по жилым домам шмаляют, вроде как это мы там террор устраиваем. Да, чего я тебе рассказываю, сам всё знаешь…
– Это да… – вздохнул Алексей.
Однако не успел он спросить ещё о чём-то, как вдруг раздался взрыв, и маршрутка встала.
Лёха глянул в окно. Из девятиэтажки на соседней улице вырывались языки пламени, валил чёрный дым, и дыра на уровне седьмого этажа зияла.
И парни, не сговариваясь, выскочили из транспорта и в сторону дома побежали. Навстречу им под вой сирены уже спешили растерянные горожане, многие укрытие искали. Вскоре раздался второй хлопок, но уже где-то в Пролетарском, однако друзей это не останавливало. Через минуту они были в злополучном подъезде и по лестнице мчались. Вниз навстречу им спускались испуганные женщины, дети визжали, старики еле ковыляли. А вот, наконец, и место попадания, однако пройти туда было не реально. Между седьмым и шестым этажами пролёта как не бывало. Дым кругом, горы бетона, арматуры, разного хлама. Выше в панике метались люди, из-за обрушения наверху застрявшие.
– Простыни, простыни вяжите! – крикнул им Лёха – Сюда их давайте!
И через мгновение к нему уже опустилась вереница связанных пододеяльников, парень дёрнул их и стал наверх карабкаться. И вскоре уже был с несчастными рядом. Сначала он спустил маленькую девочку, следом её маму, потом и остальных так же. Димка внизу людей принимал и отправлял их к выходу дальше. Наконец, на лестничной площадке никого не осталось, и Алексей, кашляя и задыхаясь от едкой гари, спрыгнул к товарищу. Языки пламени уже давно облизывали подъезд, на стенах начала лопаться краска. Лёха посмотрел выше, потом на приятеля.
– Там больше нет живых. Без вариантов. Буду своих ребят дожидаться…
– Хорошо – кивнул Димон, и парни, буквально на ощупь, стали вниз пробираться.
Наконец, они вышли на улицу, какое-то время ещё стояли, наблюдая за жильцами. Люди были испуганы, подавлены, кто-то стонал, кто-то, надышавшись угарным газом, кашлял. Одна молодая женщина всё рыдала, говорила, что там, в квартире, у неё остались отец и мама. Другие ей подвывали, проклиная киевские власти. А в это время спасатели уже выдвигали лестницу, шланги разворачивали…
– Ну, всё, я пошёл, ехать надо… – вдруг протянул Димка свою руку приятелю – Давай, брат…
– Давай – ответил Алексей, и однополчане обнялись – Ты уж отомсти там за всех за нас. Ну, в общем, сам всё знаешь…
– Обязательно – улыбнулся Димка. – Даже не сомневайся…
***
Район Санкт – Паули со своими граффити, речными причалами и потрёпанными временем зданиями разительно отличался от остального Гамбурга. Он был прибежищем для многочисленных бездомных, нелегальных мигрантов, чернокожих дилеров, сутенёров и прочих маргиналов. А ещё здесь легко можно было встретить застрявших в 70-ых хиппи и рокеров с цепями, ковбоев и транссексуалов, индусов и, конечно же, китайцев.
Жила здесь и она. Вместе с подругой Олеся снимала квартиру в убогой многоэтажке и там же клиентов принимала – заезжих моряков, системных наркоманов, туристов, арабов, гастарбайтеров, разных извращенцев и неадекватов. Благодаря сутенёру были у неё и постоянные связи, но, в основном, мужчин она искала самостоятельно, часами ошиваясь в барах, в клубах, на улицах и на вокзалах.
В общем, жизнь у Олеси была ещё та! В вечном угаре она частенько нарывалась на неприятности, много скандалила, и не только с клиентами, которые удары на ней отрабатывали, но и с соседями, обычными прохожими, продавцами магазинов и хозяевами баров. Потому и привязалось к ней обидное прозвище «Schlampe», что означало «шалава». А молодая женщина и не обижалась. Да, и чего на правду обижаться?
Но иногда Олеся приходила в себя. Примерно раз в неделю выходной себе устраивала. Скидывала вызывающие наряды, надевала скромное платье и отправлялась гулять по городу туда, где её никто не знал.
Там она в каком-нибудь кафе покупала пиццу, кофе заказывала, долго сидела и размышляла. Вспоминала детство, отца и бабушку, которая любила Лесю больше самой себя. Старушка опекала внучку, баловала, учила читать и писать, провожала в школу, носки шерстные вязала, сладкие пироги ей стряпала. А ещё о многом рассказывала. Как пережила когда-то подростком в Мариуполе оккупацию, как ненавидела фашистов и как Победу ждала. А потому часто водила Лесю к вечному огню и, стоя там, горько плакала. Всё это Олеся помнила, как и то, как умерла бабушка. Она поругалась со своей дочерью, Олесиной мамой, потом долго переживала, а после из дома ушла. Обнаружили старушку мёртвой на лавочке, куда она присела и больше уже не встала. Так и осталась девочка одна. Конечно, у неё были сестра и братья, но Мирон уже давно из дома уехал, а двойняшки были ещё маленькие. И лишь отец дочь понимал, к сердцу принимал все её тревоги и переживания. Как бы ей хотелось сейчас к его плечу прижаться. Но видно уже не судьба…
Леся после этого обычно вздыхала, брала себе бутылку коньяка и вновь возвращалась в свою убогую квартирку в Санкт – Паули. Так и неслась её жизнь под откос всё быстрее день ото дня…
Кстати, сегодня у Олеси тоже был уик-энд, но она в последний момент изменила планы. Напиться жрица любви всегда успеет, а вот разнообразить досуг ей удастся вряд ли. А потому, молодая женщина решила провести этот вечер вместе с земляками.
На митинге в центре города, который устроили разгорячённые украинцы, было много местных зевак и людей с фото и видеокамерами. Репортёры то и дело у беженцев интервью брали, а те в свою очередь, тряся плакатами и жёлто–блакитными флагами, что-то орали. Наконец, молодёжь разлеглась на асфальте, и парень с баллончиком в руках начал всех обливать чем-то красным. Олеся, затуманенным от хмеля взглядом, посмотрела на этот маскарад и решила присоединиться к флешмобу по-украински. Она неожиданно сняла с себя футболку и прямо на камеру голой грудью встала.
– Нет войне! – истошно заорала она – Долой оккупантов!
И тут же вокруг неё защёлкали фотоаппараты, вспышки засверкали. По площади понеслось восторженное на английском, французском, испанском. И это была её минута славы. Парень с баллончиком тут же оказался рядом и стал поливать и обнажённое тело, и лицо, и волосы пьяной куртизанки то ли кетчупом, то ли соком томатным. А Олеся, обтекая, так и стояла. С неё бы сейчас портрет написать, да выставить где-нибудь в Версале. Мадонна окровавлена, не иначе…
***
Солнце теперь поднималось рано, освещая израненный город своими лучами, словно бы хотело порадовать его, разукрасить. Однако ничего не получалось. Руины оставались руинами, а свежие захоронения во дворах домов и в многочисленных парках могилами с наспех воткнутыми табличками и крестами.
Но так было раньше. А теперь, как только отгремели последние канонады, Мариуполь постепенно начал преображаться. Люди вышли из подвалов, взяли мётла и лопаты. И вот уже шумела строительная техника, и экскаваторы убирали завалы. Всё, как когда-то в 43-ем, после фашистской оккупации.
А вот она сейчас считала оккупантами российских военных и новые власти. Конечно, они старались облегчить мариупольцам существование. Подключали в квартирах воду, газ, нуждающимся временное жильё предоставляли, ремонтировали разрушенные дома, раздавали продукты питания, пособия и пенсии выплачивали. Тем, кто хотел из города уехать, организовывали эвакуацию.
Но она-то знала, что всё изменится ни сегодня, завтра. Вернётся её сынок и прогонит этих наглых самозванцев, и с каждым из них ещё поквитается. А потому бежать Софья Михайловна никуда не собиралась. Жила в уцелевшей квартире, как и раньше, пекла себе круассаны, читала Ремарка, по выходным ходила гулять в парке, не замечая вокруг ни горя людского, ни страданий…
Сегодня, например, когда она сидела у подъезда на лавочке, во дворе её многоэтажки раскапывали захоронения после боёв оставшиеся. Рядом толпились соседи, женщины плакали, и Софья Михайловна решила на покойников тоже глянуть. Она подошла в тот момент, когда военные достали из земли молодого мужчину и девочку маленькую. Зрелище было ужасным, тела начали разлагаться, и тут же все ощутили тошнотворный запах. Софья Михайловна прикрыла нос рукой в кружевной перчатке, и посмотрела на солдата, что стоял с лопатой.
– Ну, что любуешься на плоды своих деяний?
Парень поёжился и опустил глаза.
– Как ты сказала? – вдруг повернулась к Юрченко немолодая женщина, что ещё минуту назад тут рыдала.
Звали её Татьяна и именно она здесь родных потеряла. Несчастная презрительно на недовольную глянула.
– Ты кого убийцами назвала? Тех, кто нас защищал? Ах, ты поскуда продажная! – стала приближаться соседка к модной даме – А не твой ли азовец Мироша в спины людям стрелял? А ну отвечай!
И Софья Михайловна начала пятиться, а соседи, что стояли рядом и не думали её защищать.
– Он не такой. Он с хлопцами Мариуполь спасал…
– От кого? От нас? И поэтому они людей из квартир выгоняли и в подвалах держали?! А ещё лупили по домам? Почему не объявили эвакуацию?! За спинами нашими хотели спрятаться?! А ну, иди сюда!
Вдруг схватила убитая горем за грудки Софью Михайловну и к захоронению поволокла.
– На, смотри, это внучка моя Анечка, а это мой племянник Николай. Что нравиться, гадина?!
Вдруг толкнула Татьяна соседку да так, что та чуть на покойников не упала.
– Это твой сыночек их убил, значит, и ты виновата!
Пожилая женщина чуть помолчала.
– И чтобы не трогала русских! Понятно?! Мы сами все русские и больше не дадим над собой издеваться! А вернуться «азовцы», каждый из нас у них на пути встанет! Пошла отсюда, гадина!
И Софья Михайловна, ничего не ответив, молча, отправилась с дворового кладбища.
«Это мы ещё посмотрим чья возьмёт, проклятые коллаборанты…»