Искушение. 07. 10. 1986

 
   Владимир Мизинчиков никогда не был оригинальным. Ни в школе, ни в институте,

ни на работе. Правда однажды, в детстве, на летней детсадовской даче, он

отличился: нашел огромный белый гриб, нисколечко не червивый! Он бежал сломя

голову на призывный рев воспитательницы, нечаянно свернул с проторенной дорожки

в заросли, споткнулся, больно упал, и неожиданно для себя оглянулся, чтобы

посмотреть за что же такое зацепилась нога, и ... увидел большущий- пребольшущий

белый гриб, который после показывали всем и каждому и, кажется, куда-то увезли,

но, конечно, без Володи.

   В свои двадцать шесть лет он достиг немногого, если сравнивать его с героями

газетных статей, и немалого, если посмотреть на него его же глазами. В самом деле,

при росте метр восемьдесят три он превосходно водит малолитражку, у него была

семья из трех человек, две пудовые гири, в районной поликлинике его медицинская

карта - от доски до доски - составляла неполных пять страниц, включая бланки-

квиточки анализов.  К тому же он был инженером среднего разряда одного не совсем

забытого учреждения. К тому же выписывал две центральные газеты и "Литературку",

и время от времени почитывал книги. Год с небольшим назад его единодушно приняли

в политическую организацию, и на том же собрании поручили быть редактором

стенгазеты, которая тиражировалась в уникальном экземпляре и являла собой едва ли

не точную копию шестнадцатой страницы писательского органа и изящный конспект

нескольких передовиц с вкраплениями учрежденческих реалий.
   
   Владимир был хорошим семьянином: зарплату отдавал жене, не оставляя себе

"подкожных" - так забавно называли его сослуживцы деньги, засовываемые за обложку

пропуска. Жил он в квартире, оставленной одинокими родителями, сумевшими на скате

лет выкупить у судьбы и сына домашний уют в виде хорошенькой кооперативной одно

комнатки.

   Что и говорить, Владимир считал себя не последним человеком на земле, однако

героем никогда не чувствовал. Впрочем, время от времени он ощущал, как что-то

приливало в душе, волновало и даже будоражило, всегда внезапно и как будто с

ничего. Как-то раз, по самому Владимиру неизвестной причине, разразилась у них с

начальником бурная сцена, и, Боже, с криком и размахиванием руками, сцена чуть

было не закончилась бедой. Владимир метнулся из начальничьего кабинета и махнул

дверью, но тут же кинулся ловить ее, да не совсем успел, и сразу четыре пальца

прищемило.
   

   И вот всегда так выходило, что порыв, если и случается, то неизменно сменялся

здравомыслием, спокойным и трезвым расчетам, молниеносным и никогда не подводившим

выходом. Однако, надобно честно сказать, что источник порыва, то ли по

несовершенной природе человеческой, то ли еще по каким сомнительным причинам,

оставался живоносным в душе Владимира. Страсти не были в чести у него, и

обуздывал он их без слез и ноты, но, вместе с тем, в каком-то переулке сознания

нечто радостное билось, приятно щекотало и холодило, и на мгновение это нечто

становилось дорогим и родным. Ну вот к примеру, вдруг споткнешься, миг летишь, да

все ж таки устоишь на ногах, и идешь дальше - вот что-то похожее случалось с

Владимиром. С одной стороны удовлетворила победа над собой, а с другой - под

лопатками шевелилось томительно-сострадательное к побежденному живому в сердце.
 

   Трудно сказать до какого стула докарабкался бы одаренный чутьем и

расторопностью редактор стенгазеты, в какой бы закоулок, выводящий к свету,

пришлось бы ему завернуть /опять же надобно честно заметить, что и у самого

Владимира на этот счет не было величайших надежд, хотя кое-что имелось/, одно

известно наверное: Владимир был убежден, что его ждет если уж не "участь", то

непременно "участье", что как-нибудь что-нибудь все таки произойдет, повернется,

хрустнет, и, наконец, блеснет на него немалым светом. Разумеется, он никому в этом

не признавался. Может быть, даже себе. Кто знает... Человек полагает, а жизнь

подкидывает.


   Однажды, возвращаясь с работы заполошным манером, то есть городским

транспортом, Владимир столкнулся на остановке лоб в лоб с прежним школьным

товарищем. Ни обойти, ни объехать друг дружку было невозможно, и старые знакомцы

оцепенели. Первым пошевелился Владимир и сдавленным голосом сказал:- "Вот ты

какой..." - " Да, гора с горой..." - попытался ответить школьный товарищ.


   Вряд ли бы они смогли еще что-нибудь сказать друг другу, если бы в природе

была, предположим, зима, а не лето, как теперь, или если бы водитель автобуса 

перед самой отправкой в очередной рейс вдруг не вспомнил бы о строжайшем наказе

своей супруги позвонить ей на работу.

   - Как дела,  - выложил великий вопрос Владимир.

   - Пока не родила, как рожу так скажу,  - брякнул товарищ, утирая ладонью нос.

   Что-то давнее-предавнее зашуршало в темных уголках памяти Владимира, и он,

подавшись вперед, прошептал на ухо товарищу: "Гуляй, Витя, жуй опилки, я -

директор лесопилки". И, странное дело, эта совершеннейшая глупость, нелепейшая

фраза, каким-то необъяснимым образом застрявшая в памяти, не то что не

показалась таковой, а, напротив, подействовала положительно и на товарища и на

Владимира. Друзья разговорились. Теперь им не угрожало даже то обстоятельство, что

водитель автобуса с женой пустились в обсуждение качества изнаночных швов чьего-то

постеленного белья.

   Поведя разговор бодро, Владимир скоро сконфузился. Жалкими и худосочными ему

представились его таланты, успехи, надежды на будущее. Подумалось даже, что и

принадлежность к политической организации мало что сулит. Поведав товарищу о своем

былом и думах, Владимир аж привстал на цыпочки, слушая ответный рассказ. А

товарищ, разогнавшись, брал умопомрачительные барьеры. Небывалый вихрь чувств

поднимался в тихом сердце Владимира. И в вихре этом схлестывались немалые силы:

зависть и любовь, радость обретений и горечь потерь, и многие другие известные и

неизвестные людям страсти. Владимир трепетал. И тут подошел автобус. Товарищ

неожиданно просто сказал:" в общем так : звони, обговорим твой переход к нам", -

и ущипнув Владимира за ухо, бросился приступом на автобус. Измученный Владимир

остался на остановке.

   Говорят, после бури наступает затишье. Верно, правильно говорят, но все же не

всегда именно так бывает. С Владимиром происходило как раз обратное. "Буря" вроде

бы умчалась на рейсовом автобусе. А затишье?.. Затишье не наступило. Владимир

переживал все заново и заново, и еще раз, и еще...

   Если предположить невероятное: скажем, в эти минуты рядом с Владимиром

оказалось существо, обладающее сверхъестественными телепатическими способностями,

настолько уважающее род людской, что может невозмутимо заглядывать в бездны души

человеческой, и, к тому же, по вдохновенной творческой мысли не уступающее

вычислительному центру союзного значения, то Оно - это самое существо, пожалуй,

сумело бы разобрать кое-что в сыр-боре Владимировых чувств и мыслей. А,

разобрав, Оно, верно пожало бы плечами /или чем-то... что там у него вместо плеч/,

глубоко вздохнуло и бесстрастно поведало бы:

  - Школьного товарища зовут Виктор. Девчонки его не замечали. Впрочем, школьницы

вообще глупы и слепы - дальше носа и зеркала не видят. Да и Владимир не разглядел

в Викторе чего-то очень важного. Но кто бы мог подумать, кто бы мог ожидать!?

После школы Виктор окончил какой-то техникум, чуть ли не помойного хозяйства

техникум, и на тебе! Работает теперь в У., которое Владимиру представлялось

столь же недосягаемым, как московская метрополия, годами живет с семьей за

границами закачивает в свой фундамент кое-что покрепче бетона. Владимир, конечно,

тоже не пузырь на своем месте, но все же...Все же Виктор на останкинскую башню

ближе к солнышку. Но что такое - этот Виктор? У него даже прыщики на лице со

школьной поры не вывелись! Может, меньше их стало, но такие же противные. Да что

прыщики! У Владимира их нет и не было почти, ну и что!? все другое тоже не хуже,

чем у Виктора, лучше! Даже сравнивать как-то неловко. Однако же Виктор сумел до

последней граммулечки выжать из того, что имел и обрел. И он в У..! А Владимир...

Эхма!

   В этом месте само сверхъестественное Оно, пожалуй, потеряло бы проникновенный

дар. Когда человек начинает сожалеть о невоплощенных талантах своих, и этот

человек еще молод и здоров, то никому лучше не соваться, даже сверхъестественному.

   Достоверно неизвестно, сколько времени прошло с той встречи. Владимир позвонил

товарищу, и приехал в назначенное время в названное место. Бродя по известному

всему миру месту, они вели приблизительно следующий разговор:

   Виктор: - И правильно решил, нечего сидеть в эдакой дыре. Член партии, голова

на плечах, а что ты там имеешь,что видишь...

   Владимир подумал: - вообще-то я не нищий. Но имею и вижу, верно, маловато.

Белых ночей, к примеру, ни разу не видел.

   Виктор: - Правда, поначалу тебе и у нас не покажется. Скучновато и монотонно.

Зато будешь знать - год-другой и уедешь... Туда. Потерпеть можно и нужно, есть за

что!

   Владимир: - Да-да, понимаю. Ну и как с этим?

   Виктор:  - Сам суди: за последний замес я сделал себе ... Мало не покажется!

   Владимир: - Лихо!

   Виктор: - Лихо... Это еще по-божески. Да всякие там благотворительные фонды

отсосали. Поближе посмотришь, увидишь настоящее "лихо". Впрочем, я не обижаюсь.

   Владимир/ не вслух/: - еще бы не хватало.

   Виктор: - Ладно. Вот держи - анкета и автобиография, напишешь в двух

экземплярах. Еще сделай три фото четыре на шесть. Как все будет готово, привози, а

я уж тут пошепчу начальству о тебе. Думаю, все будет пучочком-ремешочком.

   Они расстались как близкие люди. Во всяком случае, несмотря на все услышанное,

а может быть, наоборот - благодаря этому, Владимир вспомнил одно хорошее слово и

сказал его Виктору, и тот ответил вполне искренне: "Не за что".

   Как жаль, что людям нечасто приходится заполнять анкеты и писать автобиографии.

Владимир пережил несказанные муки и радости за этим занятием. Он жевал губу,

вписывая "нет" или "не имею" в соответствующие графы. Сладко мурлыкал, когда

створки графы не вмещали слов и дел,  раскрывая вопрос "какую партийную

или общественную работу выполнял / где, когда, в качестве кого/" - ему

припомнилось, как он был звеньевым октябрятской звездочки.

   На другой день Владимир встретился с первым начальником. Человек этот, без

особых примет во внешности, смотрел как-то сбоку, но вполне добродушно. Владимир

нетрудно  примирился с некоторыми словечками его, которые сам не решался

повторять, потому что не все из них понимал, хотя не раз слышал их от работяг и

вздорных баб. Первый начальник, микроскопически вглядываясь в бумаги, изучил

жизненный путь Владимира и остался бы совершенно доволен, если бы "не". Покачивая

головой, он резанул ногтем большого пальца один пунктик в анкете, и сказал:

- Не, брат, что это -"владею английским"! Эк тебя...мало ли чем я владею, но зачем

же об этом знать всем. Последним дураком я был бы если б всем рассказывал. Нам,

брат,  между прочим, неможно общаться с иностранцами там. И владеть тут не надо.

Допиши-ка - "только со словарем".

   Владимир тиснул приписку.

   -Ну, по-моему, ты сгодишься,- продолжал первый начальник, искоса заглядывая на

зубы Владимира, неизвестно чему заулыбавшегося.- Завтра поутру приезжай, пойдем с

тобой по стойлам. Само собой, с тузами держи уши на маковке. Простачком прикинься.

И еще - чтоб на прежней работе у тебя  все было в шоколаде: не то как придет туда

запрос на тебя, от одного нашего бланка у некоторых труселя до колен обвисают,

задрожит-запотеет и будь ты хоть ангелом в седьмом колене, не подпишутся где надо.

И того хуже, брат, если какое лицо зуб на тебя имеет. Так уж ты там ни-ни, ни

боже мой, понял?

   Владимир вздрогнул, вспомнил о несостоявшемся хлопке начальницкой двери, и

благодарно посмотрел на пострадавшую в тот раз руку.

   Как ни чисто и светло было на сердце Владимира до встречи с первым начальником,

Как ни радостно и приятно ему было услышать первое "сгодишься", но оставшись один,

он не нашел в себе ни утверждающей уверенности, ни бодрящей легкости. Напротив, то

ли лукавые заглядывания первого начальника, принятые Владимиром поначалу за

добродушие, то ли его придирка к пунктику анкеты, а может быть его словечки,

будоражившие молодое воображение Владимира своей остротой и несовсемпонятностью.

Бог весть что именно, но только Владимир, не то чтобы усомнился в своем шаге, а

как-то чуточку испугался его. Ведь что если он не сможет продержаться простачком

с ушами на маковке сколь необходимо долго? Что если ему придется козырнуть знанием

некоторых тайн жизни, скрытых в тех самых словечках? Что если на его теперешней

работе не все так хорошо и гладко, как хочется думать? Или, к примеру, в своей

газете он нечаянно обидел "лицо" /а за нечаянно бьют отчаянно/, что тогда???

"А тогда ты остаешься прежним, - вдруг услышал Владимир почти забытый голос. - Ты

и в самом деле не пузырь на своем месте, бояться тебе нечего". - "Молчи, дурак, -

зло ответил Владимир. - что ты можешь понимать?!" - "Положим, я - дурак. И мне

нравится, что, скажем, мое знание иностранного не то что бы не нужно, но даже

вредно. Это пунктик, пусть. А вот что ты скажешь им, если я вдруг скажу вслух об

истинной причине твоего шага в У.? За "лихо" продаешься".

   - Молчать! - вскрикнул Владимир. Голос исчез. Владимир, озираясь, брел и

бубнил: -"Никому я не продаюсь. Да и как иначе. У. - это У., что требуется, значит

надо. Почему -"продаешься". Глупость какая. Я что - проститутка? Меня никто и не

покупает. Если б и хотел продаться, разве смогу - кто купит? Нравится - не

нравится, а надобно считаться с порядками и уважать чужие уставы".

   Владимир ехал на представление, названное первым начальником "хождением по

стойлам", в костюме, в котором вступал когда-то в супружескую жизнь. В метро он

вошел в последний вагон и не сел на свободное место. Еще дома, стоя перед

зеркалом, он долго возился с галстуком, никак не мог определить: второй конец

заправить под рубашку или оставить снаружи. Вот если бы имелась строгая и

симпатичная защепка! Или хотя бы не такую теплынь обещали по радио,тогда бы он

мог надеть жилетку и под нее спрятать оба конца галстука. Стоя лицом к дверям

вагона, Владимир всматривался в свое отражение и находил, что, пожалуй, лучше

будет заправить второй конец под рубашку.

   По дороге от метро до большого дома У. Владимир несколько раз протирал носовым

платком мыски туфель, после чего украдкой ощупывал карман, где покоились его

документы.

   К назначенному часу встречи в бюро пропусков первый начальник легонько

запаздывал. Владимир уже начал извиняться глазами и щеками перед милиционером,

стоявшем по ту сторону деревянной, в метр вышиной, перегородкой. "Уж не перепутал

ли я чего?",- спросил себя Владимир, и увидел выходящего из-за милиционера первого

начальника. Тот, казалось, улыбался, как человек, вспомнивший скабрезный анекдот

в обществе женщин, и не рискующий, и одновременно жаждущий его рассказать.

   В просторном, мягко поднимающемся лифте первый начальник неожиданно строго

сказал Владимиру:

   - Надо бы постричься. Нехорошо, на уши наползает. - И искоса поглядывая по

сторонам, потянул Владимира за пуговицу пиджака, едва слышно, но уже ласково

пояснил: - Второй начальник у нас дурак-дураком, но страшно любит опрятненьких.

   - Так, может, я сбегаю, - промычал Владимир.

   - Да ладно. Он без очков почти не видит, а носить их стесняется, молодится.

   Второй начальник действительно производил впечатление слепого. Во время беседы

с Владимиром его дважды отвлекали, чтобы подписать какие-то бумаги, и он

подписывал их, не читая. На Владимира смотрел рикошетом, спрашивал его лениво,

Как бы между прочим, и, удивляясь своим вопросам, щурился на какой-нибудь предмет

на столе.

  - И детишки есть?! И жена работает?.. Добро, добро. Ну а с нашей работой поди не

знакомы? Как там у нас это? - - обратился он к первому начальнику.

  - Скучно и монотонно, - ответил тот.

  - Да-да. Именно. Трудно у нас. Здоровье-то как?

  -Прекрасно, - ответил Владимир.

  - Это замечательно, - он почмокал губами, поднял со стола анкету Владимира

и помахал ею. - Здоровье, дружок, на всяком месте надобно. Не то живешь и не

ведаешь, когда и чем расхвораешься. Н-да. Вы, Семен Архипыч,- обратился он к

первому начальнику,- все, поди,ему разъяснили. И хорошо. Я вот тут, в уголочке

пишу, что не возражаю, пусть потрудится на благо, пусть. Только непременно

покажите его Алексею Петровичу.

  - Разумеется,- ответил первый начальник, засовывав бумаги Владимира в папку.

   Алексей Петрович, как объяснил в коридоре Семен Архипыч, был мужик " с перцем"

Он - чистый кадровик и разговаривает с кандидатом один на один. С ним надобно

особенно внимательным быть. Он и похихикает, да все с умыслом. Так что ...

  - Ни пуха, - сказал Семен Архипыч у двери третьего начальника.


                II

   Алексей Петрович сидел за массивным, как колода, столом, и, не отрываясь от

своих бумаг, скомандовал остановившемуся у двери Владимиру:

   - Давай сюда.

   Владимир приблизился к столу, сразу убавившемуся в размерах по сравнению с

хозяином, и подложил на краешек папку. Алексей Петрович резко распахнул ее и всей

пятерней извлек бумаги.

   - Садись, коль пришел, - по-прежнему не глядя на Владимира, сказал он.

   Владимир упал на краешек сбитых рядком стульев и застыл.

   Алексей Петрович читал долго, по несколько раз возвращаясь, сравнивал в иных

местах анкету и автобиографию, то ли сличая почерк, то ли правильность выражений.

   - Ну, а отец жены русский что ли?

   - Да.

   - А откуда это видно? И теща русская, хоть язык не повернется назвать ее так,

Верно? - Алексей Петрович в первый раз посмотрел на Владимира и, казалось,

подмигнул.

   - Да. И теща... Кажется...

   - Жену-то любишь?

   - Вроде бы...

   - А что ж всего один ребенок? - спросил Алексей Петрович и так посмотрел сквозь

Владимира, что тому будто послышалось: -"ну, давай, скажи, что жить тесновато,

заработка недостает, еще что-то там неладно. Признавайся!"

   Владимир поежился.

   - То-то, "вроде бы", - сказал Алексей Петрович удовлетворенно.

   - Вообще-то мы думаем, - нерешительно предположил Владимир, чуть-чуть не

сорвалось с языка: - "сделаем второго".

   - Ну-с, с жильем у тебя не жмет, вижу. У нас этим не разживешься, своего не

строим. Так. А скажи, дорогой товарищ Мизинчиков, чем же тебе плохо на своем

месте?

   "И никто-то и не выручит", - пронеслось в голове Владимира.

   - Так ведь мне неплохо там, - неожиданно признался он.

   - Неплохо?! - спросил Алексей Петрович, и что-то доброе мелькнуло в его взгляде

или показалось Владимиру.

   - Понимаете, там у нас работа тихая и незаметная. А у вас, мне говорят, надо

работать засуча рукава.

   - Да-да, понимаю. У нас работают много и скрупулезно. Только деятельных

сотрудников мы отправляем в командировки. А не то -  посиди, голубчик, обожди. А не

нравится - увольняйся. Бездельники, просидиштаны всякие нам не требуются. Понимаю,

потрудиться хочешь. Это хорошо. У нас -дисциплина! У нас - порядок! Никто не

пикнет. Потрудишься годок-другой и ... с Богом. Возражений не имею. Давай.

   Алексей Петрович рамашисто расписался на анкете Владимира, побросал все

бумаги обратно в папку и прихлопнул ее ладонью. Закинув голову, он отечески

оглядел с головы до пояса стоявшего навытяжку Владимира и сказал:

   - Сгодишься. Потрудись... да внуши жене, что один ребенок - это слабо-о.

 
   В кабинете четвертого, не самого главного начальника, говорил больше Семен

Архипыч. Сам же четвертый начальник вклинил лишь несколько фраз, из которых

Владимир узнал, что в скором времени о доброкачественности его здоровья будет

заботиться персонал ведомственной поликлиники, что раз в год он сможет, если

захочет, прекрасно отдохнуть в неслишком жарком климате за неслишком удручающую

плату, и еще некоторые бодрящие душу простого смертного вещицы и штучки. Семен же

Архипыч закончил беседу как бы нечаянно взглянув на часы:

   - О, нам пора!

   - Где мне расписаться? - спросил четвертый начальник, и, последовав за пальцем

Семена Архипыча, приткнувшего краешек анкеты к столу, округлил свою подпись.

   У двери пятого начальника Семен Архипыч спросил у Владимира расческу.

Причесавшись и отправив галстук, он сказал:

   - Жди тут. - и поскреб дверь чем-то. - Разрешите, - наполовину из коридора,

наполовину в кабинет, сказал он.

   - Заходите-заходите.

   Владимир застегнул верхнюю пуговку рубашки. То, что ворот расслаблен, конечно,

не могло быть заметно под галстуком, однако, подумалось, на всякий случай... не

стеснит это.

   Через минуту-другую Семен Архипыч позвал Владимира в кабинет. Пятый начальник

стоял у окна.

   - Здравствуйте, - сказал Владимир.

   - Здравствуйте, - ответили ему.

   Пятый начальник, подойдя к нему, выбросил вперед руку, и тот радостно ощутил

мягкую теплую кожу объявшей всю его кисть ладони.

   - Прошу садиться, - сказал пятый начальник, и сел сам, но не за стол под

портретом, а напротив гостей. Некоторое время он с любопытством разглядывал

Владимира, потом медленно и внятно проговорил:

   - Семен Архипыч все о вас рассказал. У вас нет ко мне вопросов?.

   - Нет,- ответил Владимир.

   - Ваш отец, кажется, воевал?

   - Да, и награды... - начал было Владимир, но пятый начальник прервал его.

   - Хорошо-хорошо. Знаете, у меня тоже нет вопросов к вам. Все хорошо. Вот,

пожелание есть: появятся у вас вопросы или замечания какие-нибудь.. Не теперь, а

когда работать у нас станете, заходите, не стесняйтесь. Договорились?!

   Владимир усердно закивал головой.

   - А раз так, всего вам доброго,- сказал пятый начальник, и снова первым

протянул руку Владимиру. - Семен Архипыч, уж коли зашли, задержитесь еще на

минутку.
 
   Минут через десять Семен Архипыч вылизнул из кабинета пятого начальника.

   - Во жизнь: без ебуков, как без пряников, - сказал он, ухмыляясь. - Ничего! Нас

теснят, а мы крепчаем! Так-то...

   Они двинулись просторным коридором. Владимир на ходу снизу заглядывал в

обширные таблички на наглухо запечатанных дверях. Надписи возвышаели мысль и дух к

высотам орлиных полетов. Но и жутковато становилось: как же там... кто-то может

нести на своих плечах-крыльях всю ту махину, о которой подозревалось по надписи!

   Семен Архипыч сбросил марш и повернул в закоулок.

   - Покурим и в последнее стойло,- сказал он.

   - И все?!

   - Все... - Семен Архипыч перевернулся плечами, - отошлем твои бумаги куда

следует и будем ждать. Если и там "сгодишься", тогда еще парочку раз проведем тебя

По нашим комиссиям, это уж так... для проформы. Вот тогда "все" - попал в наш

табун.

   В туалете несколько дымочадцев расступились перед первым начальником, и тот

шмыгнул в кабинку. Владимир совсем было притерся к кафельной стеночке, как вдруг

заметил у окна Виктора, потянулся к школьному товарищу.

   - Ну и как тебе, - спросил тот громко.

   Владимир ощутил как взгляды курящих поползли ему запазуху. Нестерпимо

зачесались пальцы на левой ноге, и Владимир поскреб ими в ботинке, прислушиваясь,

заозирался по сторонам. Взгляд его нечаянно зацепился за руки выюркнувшего из

кабинки первого начальника. Розовые подушечки пальцев того путались в петлях и

пуговицах ширинки. Что-то трепыхнулось под ложечкой и заурчало по нутру, и

Владимир, суетливо пряча глаза, ответил, но не Виктору, а так просто, вслух:

   - Не слишком...

   И голос срезался. Что "не слишком", Владимир так и не досказал, а догадаться не

так-то просто. Вот если бы случилось теперь рядом сверхъестественное Оно, тогда,

быть может стало бы известно... что же именно " не слишком"...

 

      7 октября 1986г.