Александр Сергеевич Суворов
О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».
2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.
545. Жуткое воспоминание об Эллен. 8 октября 1973 года.
Понедельник 8 октября 1973 года. Северное море. Скорость ветра 15 м/с. По шкале Бофорта это «крепкий штормовой ветер» на 7 баллов. Волны на море с пенными гребнями, с которых пена срывается в воздух и стелется по волнам полосами, как в метель вьётся снежная позёмка. Максимальная высота ветровых волн достигает 5,5 м.
Сказать по правде, после того, как шквал пены, брызг и воды урагана Эллен сбросил меня с крыши ГКП (главного командного пункта) БПК «Свирепый» на палубу шкафута под лафет четырёхтрубного 533-мм торпедного аппарата ЧТА-53-1135 и поток морской воды смыл меня под леера правого борта, не было ни одной ночи, чтобы я не вспомнил те жутчайшие ощущения, которые испытал, беспомощно суча ногами за бортом корабля.
Меня тогда спас фотоаппарат «Зенит-Е» в кожаном футляре, который я держал у себя за пазухой бушлата. Этот «горб» на груди зацепился за трубы перекладин лееров под торпедным аппаратом и задержал меня на корабле. При крене на правый борт нахлынувшая вода со шкафута мощным потоком смывала меня за борт, в стремительно несущиеся подо мной тёмно-зелёно-серые и стеклянно-прозрачные волны урагана, но «горб» на груди и леера меня не пускали. Ноги в мокрых штанах и с тяжёлыми мокрыми прогарами болтались за бортом, бушлат задрался, задралась на спину тельняшка и я голой поясницей лежал на срезе борта корабля и ощущал спиной страшный смертельно-мокрый холод и ужас от моего незавидного положения.
Когда корабль кренился на левый борт, меня «ломало» в пояснице на срезе правого борта, так как стремительное движение корабля и тяжёлые ноги за бортом были противоположны по направлению. Тогда я брыкался всем телом, стараясь воспользоваться креном, выносившем меня из-под лееров. При этом я судорожно вцепился пальцами в трубы перекладин лееров, а так, как я боялся что мой «горб» на груди проскользнёт под перекладиной и меня следующим потоком с креном на правый борт вынесет в океан, я руками тянулся к перекладинам лееров, как на турнике.
Так меня то смывало, то ломало 2-3 раза, пока я не сообразил, что и как надо делать. По ночам, которые я практически не спал в полной мере, я раз за разом переживал все эти ощущения, мысли, картины, образы. Во сне я раз за разом пытался так взбрыкнуть ногами за бортом, чтобы при очередном крене на левый борт, выскользнуть из-под лееров и уже сознательно вцепиться в них, сидя на корточках под трубами торпедного аппарата.
Как это случилось фактически, действительно и реально, я, честно скажу, не помню, но во сне я постоянно видел одну и ту же жуткую картину: поток бурной воды с пеной стремительно и сильно тащит меня за борт; мои пальцы, сведённые судорожно от холода, не могут отцепиться от перекладины лееров; моя спина ломается в пояснице, потому что туловище здесь, а ноги мои – там, в пространстве за бортом корабля; гребни ужасных хаотичных волн, стремительно несущиеся подо мной из-за хода корабля, приближаются, хищно тянутся ко мне, стремятся унести мои ноги с собой, в океан, а позади меня, при крене на левый борт, образуется наклонная плоскость, скат горки, палубы шкафута, по которой я мог бы съехать спиной до барашек крышки грузового люка…
Мне бы только отпустить перекладину лееров под торпедными аппаратами и воспользоваться слоем бурлящей воды на палубе шкафута, устремившейся при крене на левый борт, в обратную сторону от моего правого борта корабля. Я бы тогда схватился бы за дуги барашков, переждал бы очередной вал и водопадный поток воды, брызг и пены с крыши ГКП, а потом, перескакивая лёжа на палубе от барашка до барашка, добрался бы до нижних ступенек большого трапа, ведущего с палубы шкафута на центральную площадку сигнального мостика и к дверям тамбура, ведущим в ГКП.
Я видел этот путь к спасению во сне раз за разом и каждый раз всё отчётливее, чётче, понятнее, расчётливее, а тогда я совершенно не помню, как это получилось, и как я оказался лежащим лицом вниз на палубе шкафута в слое бурлившей вокруг меня солёной и холодной морской воды, вцепившись заледенелыми пальцами в нижнюю первую ступеньку центрального трапа. Зато я очень хорошо и мучительно тяжко помню, как я полз со ступеньки на ступеньку этого трапа вверх, превозмогая жуткое желание сдаться, прижаться к этим ребристым и ячеистым холодным ступеням и замереть, остановиться, отдохнуть, заснуть хоть на минуточку…
Странно, но ни тогда, в реальности, ни в моих снах, никто из моих внутренних голосов моих друзей и наставников по жизни, ни моя Фея красоты и страсти, никто мне ничего не говорил, не подбадривал, не издавал ни единого звука; я тогда и во снах всегда в эти моменты был один на один с самим собой. Вот почему я полз со ступеньки на ступеньку трапа и выл… Выл надсадно, по-звериному, как раненый зверь, как настигнутый ужасом, который цеплялся за мои бесчувственные ноги, мешал мне отцеплять пальцы от спасительной решетчатой ступени и хвататься за очередную верхнюю ступень.
К тому же теперь мой «горб» на груди от кофра фотоаппарата за пазухой бушлата мешал мне, цепляясь, каждый раз за ступени трапа. Каждый раз я на него теперь страшно сердился, выл от страха и обиды, что этот «горб» мешает мне подняться ещё на одну ступень вверх, подальше от бурлящего потока морской воды на шкафуте. А на шкафуте с регулярностью кренов на правый и левый борта, носился, вертелся, крутился, неистово бурлил водоворот потоков океанской воды. Этот хаос воды и пены, брызг и потоков с крыши ГКП, обрушивался на меня и тащил вниз, в злобный водоворот на палубе шкафута…
Мне казалось тогда, а во сне я это видел и понимал совершенно ясно и чётко, что бушующая вода, пена и потоки на шкафуте – это живые существа из свиты, окружения батюшки Атлантического океана, что они не хотят меня отпускать, что они хотят утащить меня с собой туда в живую жидкую стеклянную толщу зелёно-серой прозрачной воды, которой сейчас сопротивлялся наш БПК «Свирепый» и я, непослушный матрос-рулевой, не исполнивший приказ «не выходить на верхнюю палубу» и тем самым сейчас терпящий настоящее бедствие.
Тогда, в реальности моей борьбы с потоками воды и морской пены, стаскивающими меня с трапа и слепящими меня брызгами с хлопьями морской пены, я ещё не чувствовал своей вины перед командиром корабля и перед экипажем БПК «Свирепый», потому что тогда я инстинктивно боролся, спасался, выживал. Теперь, во сне, я переживал почти осознанно те события и ощущения и умом понимал, что если бы меня смыло за борт, и это было бы обнаружено, то по всем морским законам и правилам меня начали бы искать, возможно, даже спасать. Правда в той круговерти урагана Эллен это было бы практически и даже теоретически невозможно.
Вот почему во сне, борясь с злобными потоками и бурунами морской воды под леерами, на палубе шкафута и на ступенях центрального трапа, я уже понимал, что подвёл экипаж корабля, командира корабля, замполита, всех. Вот почему мне не только было страшно и жутко от памятных ощущений, но и ужасно стыдно за мою гордыню, дурацкое ухарство, неисполнение приказа командира корабля и ту глупость, которая привела меня под леера под торпедным аппаратом. А всё почему?
А всё потому, что в начале, когда ещё светило солнышко, холодный воздух был прозрачный, облака и волны – красивыми, а волнение моря-океана было приемлемым и тоже красивым до моего восторга, мне хотелось сфотографировать эту красоту батюшки Атлантического океана и Северного моря, которые тогда казались мне добродушными, величественными, художественно прекрасными.
А потом пришёл азарт борьбы с тучами брызг, воды и пены от мощных бурунов, которые вскидывались огромными веерами-гейзерами, когда форштевень БПК «Свирепый» врезался в толщу основания очередного «девятого вала» урагана Эллен. Я казался себе героем-богатырём, справляющимся с мощным напором океанской стихии и даже теперь, удар мне в спину потока воды, брызг и пены на крыше ГКП, я воспринимал как подлость урагана, коварство Океана, месть Северного моря за моё «героическое» бахвальство и самонадеянность.
Теперь, когда в течение многих ночей я просыпался от ужаса в поту и с криком-воем, как тогда на ступенях центрального трапа, я уже не считал себя героем, но чувствовал себя дураком, глупцом и нарушителем корабельного устава. Тогда в тот день и после никто из командования БПК «Свирепый» меня не ругал и не хвалил.
Я догадывался, что ни командир корабля, ни замполит, ни старпом, ни вахтенный офицер, ни мои друзья-годки, никто не знал, что я забрался на крышу ГКП и фотографировал бушующий ураганный Океан. Только потом, через много времени и дней, когда я сделал отличные фотографии большого формата бушующего Океана и подарил их командиру корабля капитану 3 ранга Е.П. Назарову и заместителю командира корабля по политической части капитану 3 ранга Д.В. Бородавкину, открылась правда о моём пребывании и «приключении» на крыше ГКП во время урагана Эллен.
Евгений Петрович Назаров принял фотографии, внимательно их рассмотрел и тут же спросил, откуда я снимал. Я признался и всё ему рассказал. Евгений Петрович внимательно и строго на меня посмотрел, крякнул, хотел было что-то мне сказать гневное и резкое, но промолчал. Может быть потому, что всё обошлось и «победителей не судят». А вот Дмитрий Васильевич Бородавкин, тоже внимательно рассматривая мои фотографии, сразу же догадался, что я был на крыше ГКП, но он посчитал, что я был сплошь мокрый потому, что меня там «на крыше» просто окатило водой, брызгами и пеной. Он только спросил меня, не испортил ли я этими «брызгами» корабельный фотоаппарат…
Теперь же, 8-9 октября 1973 года я писал моим родителям большое письмо-отчёт о моей жизни-службе и вновь переживал случившееся. Теперь я старался представить себе и моим родителям мои приключения с юмором, легко и свободно, хотя каждый поздний вечер, укладываясь в мою постель между библиотечными стеллажами, я ужасался от предчувствия очередного ужасного сна, в котором я опять получал толчок в спину, хватался пустыми за пустоту вместо штормовых лееров на стенке надстройки на ГКП, летел сквозь сигнальные фалы куда-то в пространство, падал в водоворот на шкафуте и выплёскивался за накренившийся борт в бушующий океан вместе с потоком воды.
Первая часть моего сна, как правило, было панически ужасным, а вот во второй части, когда я переставал сучить ногами за бортом корабля, цеплялся за перекладины лееров под торпедным аппаратом, а потом дрыгался всем телом, пытаясь вытащить себя из-под лееров на палубу, я уже действовал как «герой», как человек, который хочет спастись и выжить любой ценой, даже ценой поломанной голой спины-поясницы.
Третья часть моего сна, обычно была самой «юморной», потому что я видел себя, ползущего со ступеньки на ступеньку «бесконечного» крутого центрального трапа, а бушующий водоворот на шкафуте и водопадные потоки воды с крыши ГКП тащили меня назад, обратно, в воду, в поток и вместе с ним – в океан. Вот тут-то во сне я и рычал: «Врёшь! Не возьмёшь!» и полз, полз, полз, цепляясь за холодные мокрые решетчатые ступени трапа.
А когда я вылез на центральную площадку-пост сигнальщиков-наблюдателей БЧ-4 и встал на дрожащие от напряжения ноги, то из темноты тамбура ГКП с открытой дверью, в котором кто-то курил, прямо мне в лицо, чуть ли не попав в мой заледенелый нос, пролетел, фыркнув табачным дымом, светящийся окурок сигареты. Я и тогда сказал и во сне всё повторял первую фразу, которую произнёс, вернувшись из ураганного ужаса: «Ну вы, блин, даёте!». Мне тогда и во сне отвечали тоже одинаково и одно и то же: «А ты, Суворов, не шастай, где попало, чтобы не попало!» и кто-то в темноте обидно засмеялся…
Как я был тогда и во сне счастлив от этого возгласа, этого смеха и этого окурка, который пролетел возле моего мокрого холодного носа! Потому что это была жизнь! Это был мой дом, родной корабль! Родной экипаж! Родные голоса и запахи. Это была свобода! Это было спасение! Только после этой картины во сне я наконец-то засыпал…
Утром и днём мои ночные страхи проходили, но я долго ещё не мог заставить себя выйти на верхнюю палубу, особенно в то место, где я барахтался, лёжа на голой спине на краю правого борта корабля под перекладинами лееров, ограждающих лафет правого торпедного аппарата ЧТА-53-1135. Вид стремительно несущейся на ходу корабля за бортом морской воды и близких волн неизменно вызывал во мне сложное комплексное ощущение и чувство. Внутри меня всё сжимались, руки-ноги холодели, мышцы деревенели и не слушались меня, а судорожно сжатые цепкие пальцы я не мог оторвать от ручек водонепроницаемых дверей. Доходило до того, что следующие за мной моряки вынуждены были толкать меня в спину и пониже, чтобы я наконец-то переступил комингс дверей и вышел на верхнюю палубу.
Я ещё долго не мог побороть свой страх, однако постепенно мои обязанности визуального разведчика, огромный любознательный интерес к окружающей нас действительности и, как ни странно, узкий формат видоискателя фотоаппарата, через который я чаще всего пристально наблюдал происходящее вокруг, а также, видимо, мой родовой суворовский характер, помогли мне справиться с жуткими воспоминаниями об Эллен – самом сильном тропическим ураганом 1973 года.
Фотоиллюстрация: 8 мая 1990 года. Ленинград. СКР «Свирепый» на Неве. Тот самый четырёхтрубный 533-мм торпедный аппарат ЧТА-53-1135, под леера ограждения которого меня смыло с палубы шкафута потоком воды, брызг и пены, поднятым в воздух от удара форштевня корабля в основание мощнейшего вала-волны урагана Эллен в Северном море. На переднем плане круглая крышка («грибок») блока грузовой стрелы, прикреплённая к ограждению центрального поста сигнального мостика. Над ней – вертикальный трап, ведущий на крышу ГКП (главного командного пункта) с которого меня сбросило ударом в спину вниз, на шкафут (средняя часть верхней палубы от фок-мачты до грот-мачты) на крышку грузового люка под лафет этого торпедного аппарата. До сих пор (прошло ровно 50 лет) я не могу понять, как я мог в полёте пронзить насквозь вертикально расположенные сигнальные фалы (тонкие тросы) правого крыла центрального поста, посредством которых сигнальщики поднимают сигнальные флаги на рею фок мачты…