Дождь начался неожиданно. Капли сразу же застучали о жестяный слив окна, издавая противный, звенящий стук – как по пустому ведру. Какое-то время Виктор Николаевич ворочался в постели с боку на бок, пряча голову под подушку, но поняв, что это бесполезно, откинул одеяло, сел на кровать и посмотрел на часы. Стрелки показывали начало двенадцатого. Виктор Николаевич сунул ноги в тапочки и, подойдя к окну, отодвинул штору. Дождь разошёлся не на шутку. Крупные капли падали сплошной стеной. В свете уличного фонаря это было хорошо видно.
– Дождался? – произнёс вслух Виктор Николаевич.
Ещё неделю назад, когда вот также, с вечера лил дождь, он решил, что завтра непременно заменит оцинкованный слив на деревянный или пластиковый. Но руки не дошли, и теперь он проклинал себя за лень и нерешительность. Стало понятно, что этой ночью поспать уже не удастся. Беда заключалась в том, что у Виктора Николаевича был чуткий сон – наследие долгой армейской службы. Частые дежурства выработали в нём чувство внутренней настороженности. Когда в редкие ночные минуты выпадало «прикемарить», организм продолжал внимательно отслеживать внешнюю обстановку и реагировал на любой звук, колебания воздуха или света.
– Идиот, – снова вслух произнёс он, обращаясь к самому себе. – Завтра же купишь новый материал для слива, и всё переделаешь.
– Коля! Включай сирену и гони! – услышал Александр Александрович, и открыл глаза.
– Как вы себя чувствуете? – спросил, наклонившийся над ним, врач. – В груди болит?
– Болит, – сморщившись, прошептал Александр Александрович и повернул голову набок. По матовому автомобильному стеклу текли струйки воды.
«Дождь бился в плотно закрытое окно, словно напоминая, что за солнечной погодой рано или поздно приходит ненастье.» – вспомнил он строчку из своего недописанного романа.
«Интересно, – подумал Александр Александрович, – а после четвёртого инфаркта люди выживают? А то будет обидно, умереть не закончив труд последних двадцати лет»
Роман был почти закончен. Оставалось дописать несколько завершающих фраз, но именно эти фразы не хотели ложиться на бумагу. Окончив многолетний труд, он не мог поставить точку, каждый раз находя этому оправдание: то усталость, то здоровье, то настроение. Но откровенно говоря, ему просто не хватало решительности завершить дело, ставшее смыслом большого отрезка его жизни.
Александр Александрович где-то вычитал, что заключённые, просидевшие долгие годы в камере, проходившие от стенки до стенки одинаковое количество шагов, выйдя на свободу, и пройдя такое же количество шагов, останавливались и не могли сделать очередной шаг, испытывая острое желание развернуться.
С ним происходила почти тоже самое, но с точностью до наоборот – находясь долгие годы в творческом пути, он не мог остановиться. Перекладывая окончание романа «на завтра», он надеялся, что на свежую голову сможет найти правильный вариант, но «завтра» не оправдывало ожиданий, и вот, недописанный роман остался на столе в кабинете, а его везут в больницу с четвёртым инфарктом.
«Завтра же попрошу жену привезти в больницу последние страницы и допишу, чего бы мне это не стоило»
«Решение было принято, – пронеслась в голове одна из последних фраз романа. – Завтра или никогда!»
Вдруг, Александр Александрович почувствовал слабость этой фразы. Он мучительно пытался понять причину возникшего у него чувства. Разгадка была где-то рядом, но она ускользала от него. Что-то очень простое, очевидное. В чём-то, с чем он сталкивается каждый день. И снова в голове поплыли фразы из романа:
«…Командир разошёлся не на шутку.
«Ещё чуть-чуть, и он перейдёт на крик» – подумал Александр и, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятного чувства, огляделся. Помещение, в котором проходило офицерское собрание, было комнатой досуга личного состава. Здесь был телевизор, шкаф с книгами, гитара. На стенах стенды с выписками из устава, так как в этой же комнате проходили занятия по боевой подготовке и инструктажи заступающих в караул.
Он прибыл в эту часть после окончания училища недавно, и для него всё было в новинку. И на офицерском собрании, по поводу окончания проверки вышестоящим командованием, он присутствовал впервые.
О крутом нраве командира части Александр был наслышан, и в начале его речи не придавал ей особого значения – обычный «разбор полётов». Такого он и в училище наслушался, но тон командира и особенно его фамильярность, с которой он обращался к офицерам, ему не нравились. Его учили с достоинством нести звание офицера. Не пятнать самому, и не позволять пятнать другим честь мундира. Но офицеры сидели молча, потупив головы, и он не понимал – почему они не реагируют на прямые оскорбления? Постепенно раздражение, от такого поведения командира части, росло.
– Вы не офицеры! –уже почти кричал командир. – Вы стадо баранов! Я бы с вами ср…ть на одном поле не стал!
«Он что, пьяный?» – недоумевал Александр.
Наконец командир закончил свою речь.
– Есть вопросы?
Александр поднялся:
– Да.
– Слушаю.
– Почему вы разговариваете с нами в таком тоне? – стараясь сдерживать нарастающее возмущение, произнёс он. Вы не барин, а мы не ваши холопы. – Мы такие же офицеры, как и вы. Если провинились – накажите. Но не смейте оскорблять и унижать!
Александр говорил твёрдым и решительным голосом. Чтобы не взорваться, он опустил голову и не видел командира, сосредоточенно разглядывая свои руки. И только замолчав, поднял голову и посмотрел ему в глаза. Наступила долгая, до неприличия, пауза. Командир смотрел на Александра не мигающим взглядом.
– Собрание закончено! Все свободны! – наконец выпалил он и быстрым шагом вышел из помещения…»
«Завтра или никогда! Завтра или никогда! Завтра или никогда!» – Александр Александрович несколько раз мысленно прокрутил эту фразу.
«Что же мне здесь не нравится? «Никогда»? Нет. Это решительность. Мой герой именно такой. Он может. Силы у него для этого есть. Тогда «Завтра»? А, что такое «завтра»? Лень? Неуверенность в себе? Слабость? Что-то ещё. «Завтра», это то, что было вчера, и позавчера, и месяц назад. Это было всегда. Вот! Оно приучило нас к тому, что будет всегда! А если его не будет?.. Ну, конечно! Я знаю, как закончить роман!» – «Сейчас или никогда!»
Боль усилилась. Стало трудно дышать. он понял, что теряет сознание. Склонившийся над ним врач что-то говорил, и вдруг, до Александра Александровича дошёл смысл только что выведенной им аксиомы: – «завтра» может и не быть…»
Виктор Николаевич открыл холодильник и стал рассматривать его содержимое. Какое-то время в нём боролись – желание заполнить ночное безделье чаепитием и отсутствие желания есть и пить. В конце концов второе взяло верх, и он захлопнул дверцу холодильника. Прошаркав из кухни в комнату, он подошёл к балконной двери, резко отдёрнул штору, открыл дверь и вышел на балкон. Застеклил он его недавно и был очень доволен тем, что уличный шум уменьшился до приемлемого.
Виктор Николаевич открыл окно, вдохнул свежего воздуха и осмотрел слив. Вода, каплями скатываясь с верхнего балкона, падала в самую середину слива.
«Делов то…», – подумал Виктор Николаевич и снова ощутил раздражение из-за своей беспечности.
Чтобы успокоиться, он стал разглядывать открывающийся перед ним ночной пейзаж. Квартира была на одиннадцатом этаже и часть города лежала перед ним как на ладони. Его шестнадцатиэтажка была самым высоким домом в этом районе. После демобилизации он долго искал подходящее жильё. Эта квартира, в строящемся доме, была четвёртая из предложенных в квартирном агентстве, и сразу ему понравилась. Ещё продолжалась внутренняя отделка, но окна уже были на месте, и он отметил, что уличные звуки долетают сюда приглушёнными, а ему, после бурных лет службы, хотелось покоя.
Кроме того, после смерти жены, он стал ощущать в себе потребность в уединении: реже встречался с друзьями, перестал посещать общественные мероприятия, отказывался от приглашений на торжества и пикники. Но самое страшное, что он стал отдалятся от своих детей. Валерке – четырнадцать, Светке – шестнадцать. Самый трудный возраст – а он ничего не мог с собой поделать. Дети раздражали его своей болтовнёй, никчёмными проблемами и капризными, как ему казалось, требованиями. Он не ходил на школьные собрания, даже если его вызывали учителя, не интересовался учёбой и поведением своих детей, не знал и не хотел знать, чем они занимаются после уроков.
Однажды Валерка пришёл домой среди ночи, пьяный. Виктор Николаевич ничего не сказал сыну, ни сразу, ни на следующее утро, и только с удивлением отметил, что Валерка повзрослел.
После окончания школы Светка заявила, что уезжает в другой город – поступать в институт. Он не возражал. Дал денег и пожелал удачи. Валерка ушёл в армию, да так и остался в чужом краю.
Со временем боль от потери жены проходила, и Виктор Николаевич стал чувствовать одиночество. Всё чаще у него появлялось желание позвонить детям, поговорить, объяснить. Но каждый раз его останавливала гордость и страх, что дети могут не понять, и не простить. Бывало, что он подолгу сидел с телефонной трубкой в руках, и не решался набрать нужный номер.
Виктор Николаевич осмотрел комнату. Ещё вчера он был доволен своей работой по благоустройству квартиры. «Двушка» получилась уютной. Ничего лишнего, но всё необходимое в ней было. И где поспать, и где поесть, и разместить детей, которые могли бы приехать в гости. И вот, надо же тебе – такой прокол.
«Ничего, завтра всё переделаю, и порядок»
Где-то вдалеке завыла сирена «скорой помощи».
«Кому-то не повезло, – подумал Виктор Николаевич. – В такую погоду угодить в больницу».
Звук сирены нарастал. Виктор Николаевич пытался угадать откуда появится «скорая», но вдруг сирена оборвалась, и только шум дождя и барабанная дробь за окном заполняли ночную тишину.
«Вероятно они включают сирену, когда возникает необходимость уступить им дорогу», – догадался он. Но через некоторое время, из-за поворота выехала «скорая», и остановилась перед красным сигналом светофора. Это означало, что она больше никуда не торопится. Виктор Николаевич задумался:
«Если они ехали на вызов – его отменили, а если везли пациента, то…»
Внезапная мысль заставила вздрогнуть: «Завтра» может и не быть».
«С чего это вдруг? – попытался успокоить он самого себя. – Мне ещё жить да жить.» Но чувство тревоги, вызванное этой мыслью, уже не покидало.
«Да нет. Бред какой-то. Это всё «скорая» и злость на самого себя»
Он продолжал подыскивать оправдания неизвестно откуда взявшейся мысли, но уже точно знал, что надо делать. Проследовав решительным шагом до кладовки, он взял гвоздодёр, вернулся на балкон и несколькими резкими движения сорвал слив.
– Вот и всё! – с облегчением произнёс он и прислушался. Капли с лёгкими шлепками падали на освобожденный от слива бетонный проём окна. Виктор Николаевич вошёл в комнату и, закрыв балконную дверь, прислушался. Ни каких раздражающих звуков. Он сел на кровать и взглянул на часы.
«Без четверти двенадцать.» – И уже вслух, неожиданно для самого себя, произнёс, – сейчас или никогда.
Он подошёл к телефону, набрал, уже ставший ему родным, номер и застыл в ожидании.
– Пап? – услышал он в телефонной трубке. –Что случилось?