Глава 53
Если бы я ещё не понял, что мнимые мемуары Атоса написаны Гримо, то главы, рассказывающие о наших действиях при осаде Ла-Рошели, убедили бы меня в этом окончательно. Стоит почитать хотя бы рассказ о том, как мы обедали под огнём неприятеля в бастионе Сен-Жерве, и все сомнения испарятся. Этот геройский подвиг, судя по описанию, мы бы не совершили, если бы не Гримо. Но прежде я процитирую предыдущую главу. Обратите внимание на то, что Атос приучил повиноваться Гримо без слов, и Гримо великолепно понимал его. Нигде и никогда не сказано о каком-то непонимании со стороны Гримо, хотя я могу припомнить не менее десяти ситуаций, когда Гримо делал совсем не то, что требовал Атос, что вызывало у нас живейший смех, поскольку жест, который безусловно указывает на требование принести ещё одну бутылку шампанского, никак невозможно истолковать как просьбу принести горчицу. А когда Гримо походил с горчицей и видел перед своим носом кубок, который протягивал ему Атос, его удивлённая и виноватая гримаса вызывала у нас такой смех, который сдержать было решительно невозможно. Жест, чтобы Гримо замолчал и закрыл свой рот, бедняга Гримо истолковывал, что ему следует закрыть окно или двери в комнате. Когда Атос указал на плащ, намекая, что хочет, чтобы Гримо подал его и помог одеться, непонятливый слуга схватил щётку и принялся очищать плащ от пыли, чем вызвал ярость Атоса и приступ веселья у нас. Кстати, это веселье защищало Гримо от затрещины, которую иначе Атос непременно влепил бы недостаточно сообразительному слуге. Впрочем, после нескольких месяцев тренировки Гримо, действительно, стал понимать жесты Атоса великолепно, и так же точно научился отвечать на них. Можно сказать, что Атос и Гримо изобрели особый язык жестов. Но никто объективный, кроме самого Гримо, никогда бы не охарактеризовал общение Атоса и Гримо как успешное, во всяком случае, во времена осады Ла-Рошели. Гримо, помимо прочего, не объясняет причину того, что Атос запретил ему говорить. Дело в том, что Гримо ранее был чрезвычайно болтлив, что вызывало наши дружеские подшучивания над Атосом. Мы предположили, что Атос при всей мрачности своего характера выбрал себе слугу, который развлекает его пустопорожними разговорами и рассуждениями о том и о сём, словно шут. Атос возразил, что ему разговоры Гримо также не по душе, как и нам, и заключил с нами пари о том, что меньше, чем через месяц полностью отучит Гримо от болтливости, настолько, что даже приказы будет отдавать ему знаками, и ровно также будет получить от него всю необходимую информацию. Ставкой в пари было то, что в случае, если мы проиграем, тогда мы все трое должны будем…
Впрочем, это к делу не относится. Атос, выиграл пари, вы выполнили его требования, и надо отдать должное чувству юмора Атоса, выглядели мы нелепейшим образом. Ни за что больше не надену женское платье! Чёрт подери, я проболтался об условиях пари. Плевать, всё равно эта книга не для чтения на досуге какими-нибудь болванами, которые используют эту информацию для того, чтобы надсмехаться над нами. Ближе к теме.
Итак, Гримо солгал о том, что он блестящим образом понимал бессловесные указания Атоса. Далеко не так.
Далее по тексту, как вы помните, Атос напросился на пари о том, что мушкетёры проведут целый час в бастионе Сен-Жерве, где и позавтракают. Если вы внимательно прочитаете дальнейшие описания этих событий, то признайтесь честно, не создалось ли у вас впечатление, что мушкетёры только болтали и завтракали, тогда как Гримо сделал всё дело чуть ли не в одиночестве? Он собирал ружья, отстреливался от врагов, наконец составил трупы солдат, убитых ранее в этом бастионе, придал им живописные позы защитников бастиона, вставил им в руки оружие, чем, собственно, и задержал тех, кто пытался атаковать бастион. Попутно Гримо успевал прислуживать мушкетёрам, накормив их обедом, который собственноручно принёс в корзинке, разливая им вино, а сам удовольствовался лишь небольшой долей пиршества, которую Атос соизволил ему разрешить «прихватить хлебец, две котлеты и бутылку вина». Какая точность! Видно, что Гримо был не вполне доволен таким скудным обедом, коль скоро запомнил всё в деталях.
К тому же Гримо довольно грубо передаёт речь мушкетёров. Чего лишь стоит фраза Атоса: «Вы глупы, друг Портос!». Неужели Атос мог бы столь грубо общаться со своими друзьями? Так разговаривали между собой наши слуги, которые задирали друг друга, но не обижались на это, поскольку у людей простого звания грубые шутки друг над другом воспринимаются как проявления доверия и дружеской близости, тогда как среди дворян это неприемлемо. В диалогах, выписанных Гримо, мы часто называем друг друга на «ты», чего никогда не было.
Далее я не могу пройти мимо следующей фразы Гримо: «Между тем королевская армия, которой были чужды тревоги его единственного и настоящего главы, вела веселую жизнь. И съестных припасов, и денег в лагере было вдоволь; все части соперничали друг с другом в удальство и различных забавах. Хватать шпионов и вешать их, устраивать рискованные экспедиции на дамбу и на море, затевать самые безрассудные предприятия и хладнокровно выполнять их — вот в чем армия проводила все время и что помогало ей коротать дни, долгие не только для ларошельцев, терзаемых голодом и мучительным ожиданием, но и для кардинала, столь упорно блокировавшего их».
В этом описании королевская армия выглядит разухабистыми бездельниками, пьяницами, игроками в карты и в кости, которые находили забавы в том, чтобы ловить шпионов и вешать их. Это явная клевета, за которую я проткнул бы любого дворянина, который позволил бы себе так отзываться о мушкетёрах Короля или даже о гвардейцах. Правда состоит в том, что любой из нас понимал, как скоротечна может оказаться наша жизнь, которую в любой момент может оборвать шальная пуля, ядро, картечь или даже обычный камень, выбитый из своего места пушечным ядром. Наше показное безразличие к своей судьбе, которое мы порой скрывали даже от себя, никак нельзя назвать весельем. Для игр и пьянства у нас не было времени, поскольку, как я уже говорил, де Тревиль часто говорил: «Солдат, не имеющий поручения – это потенциальный нарушитель дисциплины, а в военное время – потенциальный преступник». Так что без поручений нас не оставляли. И поручения эти были опасными. Кроме того, если говорить о нашей четвёрке, то опасность нам угрожала не только со стороны Ла-Рошели, но и со спины, что намного страшней. Нашими врагами были Миледи, которая могла подослать к нам наёмных убийц даже с учётом того, что сама она была в это время в Англии, а также Рошфор, и, что хуже всего – кардинал Ришельё. Одного лишь кардинала было достаточно для того, чтобы за нашу жизнь нельзя было бы дать и су. Кардинал мог просто направить нас в самую горячую точку сражения, даже на совершенно бессмысленную операцию. Мы не могли обсуждать приказы и отказаться выполнять их, тем более, когда речь идёт о приказах, отданных первым министром Франции, фактическим главнокомандующим французской армией. Если бы он сказал: «Атос, Портос, Арамис, д’Артаньян, идите и умрите под стенами Ла-Рошели!», мы были бы вынуждены сделать это, и постарались бы при этом захватить с собой на тот свет как можно больше врагов, только и всего. Я думаю, у нас даже не было бы времени, чтобы написать последнее прости своим близким, да это и не делалось в таких случаях. То, что кардинал не дал нам такого приказа, столь явно демонстрирующего его неприязнь к нам, доказывает лишь то, что он обладал изрядным чувством справедливости, уважал в нас храбрых и честных противников, но не считал нас врагами. Да, я делаю разницу между этими понятиями. С врагами сражаются до конца, не считаясь с этичностью методов, противников побеждают лишь в честном бою, в сражении умения, интеллектов и даже порой в противостоянии благородства. Мы отказались бы выполнить приказ кардинала лишь в том случае, если бы он приказал нам арестовать Короля или де Тревиля. В этом случае мы арестовали бы его самого. Если же приказ его был направлен против врагов Франции, мы его бы выполнили, поскольку и сам де Тревиль подтвердил бы его, о чём мы, разумеется, знали, ведь кардинал командовал военной кампанией.
Вот ещё интересный образчик нелепости в текстах мемуаров Гримо. Он описывает как «кардинал выехал из дому в сопровождении только Каюзака и Ла Удиньера, выехал без всякой цели, лишь затем, чтобы прокатиться». Чтобы Ришельё делал что-либо без всякой цели, такого не бывало. Каждая минута его времени была предназначена для какой-либо цели. Кардинал никогда не прогуливался. Если он куда-либо направлялся, он имел чёткую цель. Иное дело, что он мог представить свои перемещения как прогулку, не имеющую никаких целей. Но это ни одно и то же. Разумеется, у Ришельё была цель, и она была, как минимум, в инспекции состояния дел на фронте. Далее Гримо сообщает: «Неторопливо поднявшись на холм, он увидел невдалеке за изгородью семь человек, которые лежали и грелись в лучах солнца, редко проглядывающего в это время года, причем вокруг них валялись пустые бутылки. Четверо из этих людей были наши мушкетеры, приготовившиеся слушать чтение письма, только что полученного одним из них. Это письмо было настолько важно, что из-за него они оставили карты и кости, разложенные на барабане».
Мы уединились для того, чтобы обсудить важные известия из Парижа, и принять решения о дальнейших действиях, а карты, кости и вино были взяты для отвода глаз, именно для того, чтобы на случай, если бы кто-нибудь спросил, чем мы занимались, мы ответили бы, что воспользовались свободным временем для того, чтобы отметить перевод д’Артаньяна в мушкетёры. Впрочем, «свободное время» у солдат во время сражения – это почти мифическое понятие. Иногда после очень трудной вылазки или кровавой битвы мы могли получать в качестве поощрения час-другой на отдых и восстановление сил. Но военное время – не время для пикников, распития вина, игр в кости или в карты. Лишь недалёкие слуги могли решить, что жизнь мушкетёров во время войны состоит в бесконечных пикниках, попойках, играх и застольях. В отношении отлавливания шпионов и развлечений в том, чтобы повесить их, это обычное злословье. Как правило, шпионов отлавливали те, в чью обязанность это входит. Мы не принадлежали к отряду по вылавливанию шпионов и дезертиров. Не принадлежали мы и к числу их палачей. Так что мы не отлавливали шпионов и не казнили их. Если кардинал или Король желал, чтобы казнь проводилась прилюдно, на неё полагалось являться. Это могло происходить лишь в том случае, если казнили дезертира или изменника в назидание тем солдатам, с которыми он служил. Поскольку среди мушкетёров таковых не было, мы ни разу не были свидетелями повешения какого-либо шпиона за всё время осады Ла-Рошели. Думаю, что наши слуги воспользовались своим свободным временем, которое у них также было очень нечасто, когда-то, раз или два, развлеклись тем, что наблюдали подобную казнь. Это так впечатлило бедного Гримо, что он решил описать нечто подобное в своих мемуарах, давая волю своей фантазии.
В то время, когда мы собрались, чтобы прочитать письмо, полученное мной, мы обставили дело так, что попросту сидели на пикнике, разбросав вокруг пустые бутылки и разложив кости и карты. Трое наших слуг должны были предупредить нас о приходе посторонних.
Разумеется, первым заметил приближение кардинала именно Гримо, и он не мог упустить случая сообщить об этом в своих мемуарах. Он предупредил нас своим возгласом: «Офицер!» За это он получил выговор от Атоса, а когда выяснилось, что это был Ришельё, Атос после ухода кардинала выговорил Гримо за то, что он слишком поздно предупредил нас о приближении посторонних. Сообщив оба эти факта, Гримо выразил свой протест против противоречивых требований Атоса, при этом постарался сделать это как можно более деликатно, не обвиняя Атоса напрямую в несправедливости, но эта несправедливость барина по отношению к слуге просто выпячивает из этого описания. Бедняга Гримо таким образом запоздало ответил на нанесённую ему обиду. Признаюсь, что Гримо был великолепным слугой, так что он несколько десятков лет не подавал виду, что обиделся, и служил верой и правдой своему хозяину, но всё же не удержался и втиснул шпильку в свой текст в адрес Атоса.
Что ж, подобные шпильки лишь оживляют мемуары.
(Продолжение следует)