Я был на глухарином токовище гостем...

               
Друзья!

В Свердловской области...лесные пожары.Выгорел почти полностью северный поселок Сосьва. "Вторые сутки пожарные пытаются ликвидировать крупные возгорания в шести населенных пунктах Свердловской области. По данным регионального МЧС, в поселках Сосьва, Таежный, Висим, Неустроева, Карпинск и Прогресс сгорели 178 строений, в том числе 134 жилых дома. Без крова остались 659 человек, включая 148 детей. В Сосьве пожар уничтожил 110 жилых домов, магазины, школу, больницу, а также лечебно-исправительное учреждение УФСИН. По данным регионального МЧС, в поселке погиб один человек, пламя пока не удается ликвидировать. На борьбу с огнем брошены все силы региональных МЧС и Росгвардии, а также пожарные вертолеты и поезда".https://news.ru/
А ведь вокруг этих отдаленных поселков в опасности и дикая природа. Те же звери и птицы!КТО СПАСЕТ ИХ?
ПО СВИДЕТЕЛЬСТВУ ПИСАТЕЛЯ-НАТУРАЛИСТА О.П.КАПОРЕЙКО, УЖЕ В СЕРЕДИНЕ ВТОРОГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ XXI ВЕКА..." порою не успеваешь следить, с какой быстротой рушится и пустеет дом лесной. Резко падает численность глухарей в уральских лесах".
Да, так на наших глазах  умирает ПРИРОДА!
Увидят ли наши уральские дети токующего глухаря лет этак через 10-15!

Вл.Назаров

******************

Вместо эпиграфа:

 " ...Так уж получилось, что друзья и знакомые часто спрашивают, почему в моих книгах главные герои — птицы? Почему среди других животных именно им я отдаю предпочтение? Причин тому немало. Главная, пожалуй, в том, что для меня птицы — любимейшие творения живой природы. Кто из нас не замирал, прислушиваясь к пению соловья, крику перепелов, коростелей, чаек; кто не всматривался в голубую даль, когда по небу проплывал караван гусей, журавлиный клин, утиная стая?..
    Птицы живут на всех широтах: и за Полярным кругом, и в жарких странах. Мир пернатых отличается большим разнообразием. Если бы вдруг увидеть рядом орла, фламинго, сову, кулика и глухаря, их внешние различия бросились бы в глаза. Всякая птица интересна по-своему, особенно если знаешь о ней многое, в течение многих лет ведешь за ней наблюдение... И невольно захотелось рассказать об этом, поделиться своими мыслями и впечатлениями.
**********
   "Тропы путешествий вели меня через кочковатые болота, полем, по раскисшей от весенней веды земле, а то и по озерным камышам... И так год за годом, шаг за шагом, километр за километром, ранним утром, ночью, жарким днем. Как бы тяжело и трудно ни было, они неизбежно приближали меня к намеченной цели — увидеть еще не увиденное, интересное, любопытное.
   Где бы мне ни приходилось бывать — в тундре, степи пли тайге, каждый раз, входя в мир природы, в ее огромный дом, я твердо знаю одно: здесь я не хозяин, а всего-навсего гость и вести себя должен, как положено гостю.
 ***
Бежит время, идут годы, и когда я достаю с полки, что стоит возле моего рабочего стола, лесные дневники с потертыми переплетами, где в написанных наспех, на ходу скупых строчках, пометках упрятаны будущие газетные, журнальные, книжные публикации, то будто слышу вечерний разговор перепелов, скрипучие крики коростелей на пойменных лугах, шумные посвисты болотных курочек-погонышей в июньской ночи, глухие стоны выпи в озерных камышах, сердитое урчание сов возле гнезд, рявканье косуль-самцов, слышу игру глухарей...".

Олег Капорейко.

******************
ГЛУХАРИНАЯ ВЕСНА


Итак, работа моя началась с той самой минуты, когда я устроился в своем ночном домике-скрадке, сшитом из старых мешков, продуваемом всеми ветрами.
Я лежу на спине, на постеленном поверх досок спальнике, подложив под голову свернутый полушубок. Лежу и слушаю, как неугомонно выкрикивают свои песни дрозды. Когда ближний ко мне певец замолкает, чтобы передохнуть, издали откликаются его соперники. Для птиц это не просто красивая весенняя песня, с ее помощью они метят свои будущие гнездовые территории. Чтобы их границы были как можно шире, дрозды поют не на земле, а посылают свои звуковые сигналы, взобравшись повыше, на макушки самых высоких елей, что темными пирамидами поднимаются среди кочковатого болота.
Когда лежишь на земле, еще мерзлой, не успевшей оттаять, согреться после зимних холодов, любые звуки —будь то песня дрозда, зяблика, стук дятла, мышиный писк, шелест ветра — слышатся и воспринимаются по-особенному...
Среди постепенно затихающего на вечерней заре весеннего шума мой слух уловил необычный звук, скорее  похожий на легкий шорох. С каждой минутой он становится все ближе. Кто-то шел в мою сторону, но осторожно. Ступит два-три шага — и тишина, молчок. Странный звук приближался. Кто же это? Чуть приподнявшись со своего настила, припал я глазами к редкой мешковине. Глухарь! Идет осторожно, поднимет лапку, подержит ее в воздухе, словно обдумывая, куда ступить, чтобы не хрустнула лишний раз сухая веточка, травинка. Каждое движение птицы словно бы говорило: будь осторожен в сложном лесном мире, где у тебя десятки врагов.
   Когда глухарь подошел к скрадку так близко, что можно было бы, вытянув руку, дотронуться до его оперения, я узнал птицу. Ну, конечно же — это Черный, мой давний знакомый.
   Так состоялась очередная, пятая по счету, встреча с моим знакомым глухарем. Свое имя он получил неспроста. Среди всех птиц токовища этот глухарь выделялся не только размерами, но и оперением — темным, почти черным.Со стороны казалось, что одет петух в концертный фрак.
И впрямь, на току глухарь был и дирижером и артистом. А как он играл! Остальные петухи буквально преклонялись перед ним. Уважая в Черном силу, с ним никто не пытался вступить в бой, разве что чужак, залетевший случайно на токовище.
    Глухарь, постояв возле моего скрадка и не изменив курса гордо, но осторожно, не убыстряя шага, подошел к сосне. Когда до дерева оставалось несколько метров.он замер, чуть присев, напружинился, взмахнул крыльями, но не взлетел, а  лишь подпрыгнул и тут же очутился на нижней ветке.Пройдясь по ней,птица прыгнула  на следующий сук, и так по сучкам вверх, словно по лестнице. Так она поднималась до той самой удобной ветки. которую облюбовала, на которой собиралась провести нынешней весной немало ночей и утренних зорь.
Со своего места, как с трона, глухарь-токовик должен был видеть всю территорию токовища и руководить им, он должен был первым открывать игрище и последним его заканчивать.
Черный был на дереве. Осмотревшись, он решил подкормиться. На первое, на второе и на третье в его птичьем рационе была молодая сосновая хвоя, за которой ему приходилось тянуться, доставая ее с самых кончиков веток. Понаблюдав за своим подопечным, и я решил перекусить за компанию. Правда, мой стол был куда богаче: несколько варенных в мундире картофелин, горячий чай из термоса, пряники.
Время шло, сгущались сумерки. С разных сторон покосной поляны доносились шумные посадки глухарей. Птицы собирались на токовище с вечера, чтобы до полуночи начать свой концерт.
Насытившись сосновой хвоей, мой глухарь закряхтел, прочищая горло, и заиграл сразу, без подготовки. На го- лос токовика дружно откликнулись другие птицы... В лес пришла ночь. Выкатилась из-за леса огромной тарелкой луна и сразу раздала тени деревьям, кустам. Заблестели по темным уголкам неба яркие звезды, а птицы не умол- кали. Укутавшись поплотнее в свою одежку, я задремал иод глухариную песню.
Впервые за многие, многие весны, проведенные на глухариных токах, снились мне играющие птицы. Их было много, будто кур в хорошем курятнике, они заполнили собою всю поляну от речушки-ключика до сосняка, что возвышался стеной перед старым вырубом. Они крутились в весеннем танце, порою затевая шумные бои.
Смотрел я через оконце скрадка на птиц, пытаясь сосчитать их. Но вот беда! Глухари не стояли на месте, постоянно двигались, делали короткие перелеты. Я то и дело сбивался, начинал снова и опять сбивался. Да тут еше отвлекали мое внимание копалухи-глухарки. А не обращать внимания на них было просто невозможно. Они были очень крупные, походившие на огромных черепах, у которых вместо панциря на плоской спине держалось,
красуясь, ярко-коричневое с желтым отливом оперение. Глухарки топтались на одном месте не в изящном танце, а делали неуклюжие движения с покачиванием из стороны в сторону. Вытянув шеи без того длинные, птицы шипели, заглушая песни глухарей. Надо сделать снимок — мелькнула мысль. Где же фотоаппарат? Он лежит, завернутый в махровое полотенце, в переднем углу скрадка. Пытаюсь дотянуться до него, по не могу. И тут проснулся.
Темно. Теперь это уже не сон. Сквозь редкую стенку своего укрытия вижу, как на холодном небе поблескивают звезды. Под самым ухом попискивает, шебуршит мышь. Нашла же место! Забралась мне под шапку, вот и возится. Маленькая, а сколько шума. Где ты там, негодница? Не приподнимаясь, протянул руку, нащупал, поймал, вытолкнул наружу. Беги! Шлепнулась на землю, прошуршала по сухой траве бисерными шажками, и вновь тишина.
Набросив на себя постоянно сползающий полушубок, пригрелся и задремал... И опять они, глухари, много глухарей. Пошли, затанцевали, побежали, полетели...
А теперь уже настоящая побудка: сработали мои биологические часы. Те, что никогда еще за все долгие времена лесной жизни не подводили меня. Хоть время совсем раннее и до первого солнечного луча еще далеко, наступал тот самый час, та минута, которую жду не только я, но и мои глухари.
Всякое утро, ночуя на токовище, я пробуждался вместе с ними, а случалось, и раньше. В предчувствии начала лежал в скрадке, вслушиваясь в тишину апрельской ночи. Я не ждал чего-то необычайного, а только того момента, когда мой петух-токовик робко обронит в ночную тишину первое колено песни, которое так похоже будет на звук крупной капли воды, упавшей на дно пустой деревянной бочки. И потом, словно испугавшись своего же голоса, замолкнет и будет выжидать, вслуши-
шиваться в лесные звуки, прежде чем начать свою таинственную песню.
С чем сравнить этот звук? Похожий найти еще можно, но  в точности такой же подобрать трудно. А подражать ему? Скажем, как скворец подражает голосу сойки, синицы, стрекотанию сороки, даже лаю собаки? Тоже нет! Только сами глухари могут точно воспроизвести его. Но и тут опытное ухо разберется, старая или молодая птица играет,— настолько отличны звуки у разных глухарей.
Птичья песня несложная, но молодой глухарь усваивает в первую свою весну лишь одно, первое, колено, выговорить же все сразу ему пока не дано. Надо еще к тренироваться. Вот поэтому молодому петуху не отводятся на токовище места, не дается никаких прав. Но что интересно, опытные птицы не прогоняют первогодка с токовища, не вступают с ним в бой. Они разрешают ему наблюдать игру издали, учиться ее премудростям.
Здесь, на току, все строго, вся его территория делится по справедливости. Главу здесь не выбирают на общем собрании, всякая птица вправе завоевать первенство и удерживать его, если сможет, несколько лет подряд, а то и всю жизнь.
Вот и мой Черный был на токовище главой, командиром, вожаком. А эти роли не давались просто так, их необходимо было отстаивать.
...Не ударила еще из-под крыши проливным дождем звонкая капель, а до того момента, когда полностью сойдет снег, откроется земля и, отогреваясь на солнце, оденется изумрудной дымкой зелени, далеко-далеко. Но уже дана могучая команда природы, и глухари, пережившие зиму, начинают собираться к месту будущего тока. Первыми прилетают сюда птицы старшего поколения, за ними тянется молодежь. И всегда среди всех этих птиц есть те, кто
готовится возглавить весеннее игрище. Прилетев на место будущего тока, глухарь этот не спешит покинуть его, как другие птицы. Подолгу сидит на облюбованном им дереве, греется в лучах скупого предвесеннего солнца и кормится хвоей. Весну эта птица углядывает раньше других, даже не по капели, а по едва улавливаемому дуновению южного ветра и по крепкому утреннему насту, на который можно опуститься с дерева, не боясь провалиться. По твердому насту можно смело походить, расправив крылья, распустив их, точь-в-точь как на току, покружиться самую малость в весеннем танце, просто так, без аккомпанемента музыки талых вешних вод; если выпала пороша, наделать загадочных выкрутасов на снегу, наставить крестиков от лап и, потренировавшись, взлететь на облюбованную сосну.
Не раз в преддверии весны спугивал я средь бела дня такого вот глухаря, любовался замысловатыми рисунками его лап на снегу. На охотничьем языке это называется: глухарь начал чертить. Первым чертит, словно бы метит свою персональную территорию, именно токовик. Пока менее опытные птицы разберутся, что к чему, центр токовища им уже застолблен. Хотя придется еще потрудиться, отстаивая свой титул в боях и мастерстве игры...
Набравшись смелости, Черный после первого колена песни разом перешел на второе и, рассыпавшись в азарте, теперь уже безудержно зачастил. Глухариная песня — это и побудка, и сигнал всему окружающему: «Мы первые, мы открываем утро, слушайте нас».
Всматриваясь в темноту, я едва различал птицу — темный комок, и только, но он шевелился, жил. Даже если бы я не слышал глухариной песни, по движению ветки, на которой была птица, мог бы легко определить, как она играет, какое колено закладывает в своем концерте. Ветка, на которой играл петух, от первого колена раскачивалась, от второго часто-часто вздрагивала.
Небо постепенно светлело, менялись краски на его огромном шатре. Опять, как и на вечерней заре, захрумкали, зацыкали над лесом вальдшнепы. Их утренние полеты, непохожие на спокойные вечерние, были быстрыми. скользящими, воздушные трассы пролегали лишь до болотной грязи, где можно было не торопясь поковырять длинным клювом оттаявшую землю и достать на завтрак личинок.
От земли потянуло холодной сыростью скопившейся  снеговой воды, которая поблескивала маленькими озерин-ками среди сосен. Заря разгоралась, ширилась, росла,захватывая весь восточный край неба, и свет ее пришел, добрался до глухариного токовища. Птицы заиграли  дружно. А мой Черный, кажется, вот-вот захлебнется в  песенном ритме. Не зря птицы выбрали его главой тока.
Причиной их птичьего азарта был не только свет зари. пришедшей на поляну. На токовище пожаловали |самочки-глухарки. Оборвав игру, мой глухарь комом свалился на землю, тут же под сосной распустился, будто цветок, и, вытянув шею, пошел важно по поляне. Следуя  примеру токовика, один за другим слетели на землю со своих деревьев другие петухи.
Токующий глухарь совсем рядом. В руках холодеет сталь фоторужья, палец лежит на спусковом крючке. И сквозь длиннофокусный объектив хорошо видно весеннее оперение птицы. Света достаточно, пора начинать съемку, но мешает маленький кустик, торчащий из-под снега.
" Шагни на метр вправо или влево, дорогой мой»,— мысленно обращаюсь к глухарю. И петух, словно услышав. подпрыгнул, ударил впереди себя крыльями и очутился на чистом месте.
Теперь нельзя медлить. Щелчок сработавшего затвора фотоaппаpaтa — будто звук обломившегося сучка. А петух молодец, словно специально позируя, застыл на пятачке. Ему до меня и моего скрадка нет никакого дела.
Птица по весне теряет свою осторожность. В азарте игры она может не заметить, как подберется к ней лиса,рысь... В чем же причина этого? Во время второго колена песни глухарь открывает клюв настолько широко, что закрываются ушные раковины. Несколько секунд он, хоть кричи, стреляй из ружья, ударь в колокол, ничего не услышит. Но только ли из-за этой природной глухоты во время игры птицы теряют на какой-то миг осторожность? Нет. Словно опьяненные разгулявшейся весной, брачными ритуалами, они оставляют «лесную бдительность».
В связи с этим вспоминается случай, когда провести эксперимент: что же будет делать глухарь, если я незаметно лягу на землю поперек игровой тропы.
Взял вот так просто выполз из скрадка по-пластунски на глухариную тропу и замер, будто бревно. Лежу. Глухарь все ближе, ближе подходит, лапами по земле шаркает, подпрыгивает, крыльями гремит. Сам-то я птицу не вижу, лежу лицом к земле, но слышу — петух совсем близко. Подошел он. не мешкая взобрался на спину, постоял и давай топтаться, кружиться туда-сюда, туда- сюда. Поиграл на моей спине, спрыгнул.
Ну, думаю, эксперимент удался. Глухарь отойдет подальше, уползу я незаметно в скрадок. А он вернулся обратно и снова топчется, играет. Видно, принял меня, лежащего на земле, за черное обожженное бревно, каких в лесу валяется немало.Не раз примечал я, что любят токующие птицы взобраться на пень, на обрубок дерева,оттуда просмотр хороший, видно далеко. Вот и моя спина превратилась в такую вышку.
Я быстро спрятался в укрытие. Глухарь, так и не разобрав, что же произошло, опустился вновь на землю. Ток продолжался.
Чего не случается с птицами в азарте игры! Бывало, глухарь с лета садился прямо на замаскированный  прошлогодней травой скрадок. Матерчатая крыша под тяжестью полупудовой птицы провисала, и петух уже сидел в полном смысле слова на моей голове. И не было  ничего удивительного и сверхъестественного в этом. Я был на глухарином токовище гостем и занимал территорию,на которой все принадлежало им, птицам.:

...Черный, казалось, не шел ко мне, а плыл темным шаром. Вот он перешел лесную дорожку, по которой  возили зимой сено, вскочил на твердую снежную бровку и здесь распустился этаким цветком. И пошел,пошел прямо к скрадку. Сшибет! Нет, отвернул,но спущенным крылом  шумно задел стенку.
Подумалось, уйдет птица. Неужели сегодня не угадал центр токовища? Да нет...Черный отошел от скрадка,постоял, словно раздумывая, и вновь пошел в мою сторону. Не успел я подготовить фотоаппарат и  сменить оптику, как птица оказалась совсем  рядом.Оставалось только затаиться, затихнуть в мешковине. Глухарь принял угрожающий вид, точь- в -точь такой,какой принимает, собираясь отпугнуть конкурента  со своей  территории. Петуху явно не нравилось моей укрытие.
Осторожно поднимаю фоторужье. Объектив его смотрит  в оконце. Но, увы, бесполезно,птица настолько  близко, что находится вне фокуса.Едва подумал о насадочном кольце, как почувствовал тряску.Удар мощного клюва пришелся  по резиновой бленде объектива. За ним последовал второй, третий. Всякое случалось на глухарином токовище, но такое!.. Похоже, мой старый знакомый Черныш принял  скрадок за противника.
— Вот ты какой драчун! — протянул ему в оконце руку в меховой рукавице. Петух и тут не спасовал, ударил клювом no ней несколько раз, пытаясь при этом ущипнуть.
Не знаю, чем закончился бы мой поединок с глухарем, если бы тот не усмотрел на поляне настоящего соперника. Забыв обо мне, он бегом пустился к незнакомцу. Но это был всего-навсего первогодок, который хотя и встречал свою первую весну, но успел узнать, что такое драка, и поэтому предпочел поскорее скрыться в густом сосняке. Черному оставалось одно — торжествовать легкую победу.
Затем петух опять двинулся в мою сторону. На этот раз он обошел меня вокруг, словно отыскивая дверь в матерчатом домике. Я слышал, как осыпается под его лапами не успевший отсыреть сухой зернистый снег. Совершая обход, Черный постоянно задевал мешковину опущенными к земле крыльями. Так и не найдя двери, напоследок он все же набрался храбрости, заглянул в оконце. Мы встретились взглядами. Встреча длилась секунды.
Конечно, если бы глухарь заранее увидел меня, спрятавшегося в скрадке, то никогда не подошел бы. В его птичьей крови, во всей его плоти заложен был природой страх перед человеком. А тут какой-то четырехугольный ящик, обтянутый материей, необычной, незнакомой формы, не шевелится, не шумит, не убегает, даже если принять самую страшную, угрожающую позу...
Заканчивалось утро. Солнце уже не пряталось, а открыто смотрело на лес. Запели дрозды, зяблики, затрубили на Березовом болоте журавли. Глухари один за другим покидали токовище, последним улетел мой старый знакомый Черный. Выбрался и я из своего укрытия. Начинался новый день.
Припоминаю времена, когда велась охота на токах. Мне довелось застать ее. Встречал я знатоков-глухарятников, которые за одно утро брали по нескольку петухов. И не было в том ничего аморального и противозаконного, так как глухарей в наших уральских лесах водилось тогда предостаточно.
...Глухариная гора — так назвали мы это место. Здесь было настоящее птичье царство: встречались в изобилии рябчики, лесные кулики-вальдшнепы сотнями собирались на осенних высыпках перед отлетом и, конечно же, водились глухари. Природа здешних мест будто специально позаботилась об этих птицах. Светлый сосновый бор с богатым черничником, с сырыми зарослями липняка, тенистых папоротников, с полянами, с сосновым подростом, с речушкой, бегущей по оврагу, с коренастыми лиственницами, с крупноствольным осинником. Лесные дороги, по которым многие годы возили дрова, сено, были продавлены узкими тележными колесами, местами обнажившими россыпи мелкого галечника, так необходимого птицам, особенно в зимнюю пору. И корм, и дом, и покой имели здесь разные птицы.
Нет, не собираюсь я утверждать, что совсем тихим и недоступным был этот лесной уголок. В пору, когда поспевали травы, здесь, как и во всем окружающем лесу, начиналась покосная страда, затем грибная, ягодная. Гора, добрый лесной уголок, всем раздавала свои щедрые дары...
И вот шесть лет из весны в весну приезжал я на свой глухариный ток, о котором рассказал. И каждую весну на его центральной территории площадью около трех гектаров токовало обычно не менее четырнадцати петухов.
Охотники ближайшего села Шогрыш называли токовище не только старым, но даже более того — старинным. Тамошний директор охотничьего хозяйства Иван Иванович Скутин рассказывал, как он сам охотился здесь еще в молодости, а узнал про токовище от своего деда.
Но порою не успеваешь следить, с какой быстротой рушится и пустеет дом лесной. Резко падает численность глухарей в уральских лесах...
Так уж получилось, что одну весну не был я на знакомом токовище. Носила меня судьба в другие края. И вот я снова в этих местах. Шофер рейсового автобуса по моей просьбе притормозил у лесной обочины. Я не вышел, а со своим тяжелым рюкзаком за плечами буквально вывалился в узко раскрывшиеся гармошкой двери. В салоне автобуса зашушукались:
— Геолог, наверно.
Сколько раз на станциях, в вагонах поездов или когда голосовал на дороге, принимали меня то за геолога, то охотника, а случалось — и за браконьера. Я не пытался  разубеждать, объяснять, что еду к птицам. Все одно не поверят, лишь посчитают за чудака.
Геолог так геолог. Автобус покатил дальше, а я уже шел знакомым лесом, по которому вовсю гуляла весна. Ее голос был слышен в шумном чавканье оттаявшей земли под ногами, в разноголосом пении птиц, в перезвоне ручьев, что перекачивали скопившуюся снеговую воду из одной дорожной колеи в другую.
Но странно, шел я по давно знакомым местам и не узнавал их. Передо мной тянулась лесная дорога. Но как она изменилась! Ныне она ходко растоптана тракторами. И чем дальше уходил я в лес, тем тревожнее становилось на душе. Возле дороги были свалены железные бочки и груды пластмассовых воронок-кружек. Значит, пожаловали сюда вздымщики, сборщики живицы — сосновой смолы.
Вот и место давно знакомого глухариного тока... Но что с ним! Через все токовище пролегла вырубка. Не снимая тяжелого рюкзака, опустился на огромный пенек, оставшийся как память от той величественной сосны,  которая служила токовым деревом не только Черному, но и другим птицам. По всей делянке валялись годные в дело лесины, сучья. Нет токовища, но остались ли птицы? С этой мыслью брел я к своей избушке.
Вот оно, лесное жилище... Сколько раз я возвращался сюда уставший, промокший, голодный. И избушка согревала меня, давая надежный кров и относительный уют. А теперь я стою перед ней и не узнаю. Дверь сорвана с петель, внутри —- грязь, битые бутылки... Исчезла «летучая мышь», нет чайника, из всей посуды уцелела лишь кружка. Сохранился и топор, потому что спрятан был надежно. Мог ведь я спрятать все остальное, но кто знал, что придет в избушку недобрый человек.
Делать нечего, понемногу навел в домике порядок, навесил дверь, заготовил дров. А ночью вышел послушать глухарей. Шел по той же дорожке, которой ходил все годы, часто останавливался, прислушивался, не ли где петух. Лес словно вымер...
И все же услышал: глухарь играл хоть и в одиночестве, но играл. Может, Черный?Велико было желание увидеть токующую птицу.
Глухарь играл без остановки,меняя колена за коленом
песни. И мне не составляло труда подойти на "выстрел". Так же под песню отыскал на ощупь сухую валежину, присел на нее в ожидании рассвета.
Солнечный луч просочился в лес сквозь густые кроны сосен и высветил глухаря. Птица восседала на самой вершине дерева. Оперение петуха показалось мне темным, но на его мундире проблескивали перья с коричневым отливом, они говорили о молодости птицы...
В избушку возвращался кромкой вспаханного с осени поля. Голубая синь неба висела надо мной, и маленькой, едва заметной точкой звенел в нагретом, теплом утренним воздухе жаворонок.
Весна гуляла, жила, пела, трепетала. Все было хорошо. Но глухари не давали мне покоя. Где же те птицы,
что из весны в весну собирались на свое старое токовище? Ведь это была их земля, их территория, которую им природа выделила на долгие годы.

Хотелось спросить о глухарях у леса, что тянулся вдоль полей крепкой стеной. Но он молчал, и если разговаривал, то разве что с ветром, понятном им одним языке.
Что же, спросите, подобные истории случаются сами по себе? Да нет! Повинен в этом не кто иной, как сам человек. Но вот беда: когда начинаешь разговаривать с виновником, он всегда оказывается прав. Ведь на счетах иных хозяйственников, людей, не болеющих душой за природу, за ее сохранение, глухарь просто ничто. «Какая там может быть польза от него,— скажет он,— в пересчете на кубометр древесины или тонну добытой живицы?»
Попробуй переломить такое убеждение, доказать иное — все будет напрасно, потому что нет на руках у того, кто призван охранять фауну наших лесов, четкой и ясного документа, запрещающего хозяйственную деятельность на местах основных токов и в прилегающих к ним лесных угодьях. Должен заметить, что ресурсы природы, какой бы богатой она ни была, не беспредельны. Если использовать их безоглядно, то рано или поздно кладовая оскудеет. Практика подсказывает, что поддерживание численности птиц — задача нелегкая, но все же выполнимая. Восстановить же исчезнувший вид невозможно.
Остается только сожалеть, что не получил до сих пор наш глухарь охранной грамоты. А жаль, время бежит очень быстро, и работает оно пока что не в пользу птиц

Олег Капорейко
Из книги "Территория жизни".
***************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
26 апреля 2023 года