Часть 5. По ту сторону решетки
Глава 3. Тюремная этика
После СИЗО колония кажется раем. За санитарным состоянием общежитий пристально следили санитарно-бытовые комиссии. Они не пропускали никаких мелочей, таких как захламление прикроватных тумбочек, хранение одежды под матрасами, развешивание постиранных носок под кроватями, учитывали наличие цветной одежды у осужденных. В казармах – двуярусные кровати. Лучшими местами считались те, что у окон, и по нижним рядам. Их занимали авторитеты. В спальнях светло и уютно, хотя горничные по штату не предусматривались. Порядок поддерживали сами осужденные. Раз в неделю постельное белье сдавали в стирку. Этим делом занимались шестерки. Белье помечалось каждым пользователем, поэтому при раздаче выстиранных простыней, наволочек и полотенец неразберихи не было. Туалет многоместный, имелся душ и умывальник с зеркалами для бритья. При столовой – кафе-бар, правда, без алкогольных напитков, опять польза алкашам в освобождении от пагубной зависимости. В распоряжение интеллектуалов отдавался культурно-досуговый центр «Исток». Был даже зимний сад, что не всегда встречалось на воле, и клуб аквариум-мистика.
Официальные свидания с родственниками происходили в специальном помещении гостиничного типа, оборудованном двуспальной кроватью. Для детей имелись игрушки. Встречи с родственниками для заключенных – великий праздник, который требовалось заслужить.
Ко мне приносишь ты тепло
И запах дома, запах поля,
И мне становится светло
Во мраке горестном неволи.
Как я скучаю! Как я жду
Твоей животворящей ласки,
А без тебя душа во льду,
И меркнут солнечные краски.
За массой заключенных охране нереально и невозможно было уследить, поэтому во всех зонах назначались тайные «смотрящие», которые докладывали начальству, что творится в отрядах, как и кем. Начальники отрядов к зекам относились терпимо, помогали в разрешении их проблем, касались ли они заявлений об условно-досрочном освобождении, характеристик, содействия в трудовом режиме и других. Злобность была им не с руки, они ходили по баракам без оружия и охраны и рисковали получить пику в бок.
Дважды в день заключенных выводили на прогулки по двору. Летом на нем же футбол, волейбол и утренняя зарядка. Желающие повысить уровень образования, не теряя времени, поступали в училище. Многие занимались самообразованием, пользуясь библиотечным фондом. Хорошая библиотека – это счастье для образованных и просто нормальных людей, а там, где она пустое место, хоть вешайся с тоски. Заключенным ИК-3 опять повезло на счастье, ведь здешняя библиотека хранила многие издания с первых лет Советской власти и даже с царских времен. Беседы и дискуссии с профессионалами своего дела и учеными на общественно-политические и познавательные темы также способствовали развитию малообразованных людей. Беглое знакомство с условиями колонии настраивало новоселов на некий оптимизм – сиди, трудись, учись и исправляйся. Как-то отпустило у Скалова в душе после тягомотных допросов с пристрастием в ужасающей обстановке хабаровского СИЗО.
Наступала осень, первая осень тюремного заточения. На горизонте дальний гористый берег Ангары покрывался золотыми мазками, шалые ветра забрасывали с воли на тюремную территорию охапки желтой листвы, но казалась она, иркутская осень, унылой и печальной, не такой, какой представала на славном и вольном Алтае:
Шорох ветра. Шелест капель.
Бродит осень в желтом платье,
Точно пламень по бурьянам.
Оттого и грусть под сердцем,
Что сгорает лето рано
И уходит в неизвестность
За кипящие туманы
В тень невидимого леса.
Я смотрю в промозглый сумрак:
Шелест ветра. Шорох капель.
На траве роса как пудра,
Плачет осень, осень плачет.
***
Прошло несколько дней и недель, когда новичок ближе познакомился с условиями заключения и распорядком дня, который исполнялся строго, как в армии, никаких тебе отклонений и послаблений.
Охрана любит строевую,
Силовое принужденье
И, от радости ликуя,
Отменяет воскресенье.
Подъем в 6.00. Поверка, зарядка и завтрак. Поверки состава заключенных проводились на дворе при любой погоде, если только их не отменяли ливни и сильные морозы. Зеки выстраивались рядами в синтетических куртках, которые не столько грели, сколько остужали, с тоской вспоминая о добрых старых ватниках, прозванных фуфайками и вышедших из моды.
Нет радости на зоне от зимы,
Еще тоскливей от природы голой,
И на просчетах из тюремной тьмы
Нас достают холодные уколы.
В довесок ко всему зарядка-пытка
Для дряхлых стариков и пожилых,
И только для дохлятиков есть скидка,
Чуть ползающим на своих двоих.
Зима, зима, не в радость Дед Мороз,
А в чудо-куртке холодно и летом,
И тянет зек свой неподъемный воз,
И замерзает медленно при этом.
После утренней переклички и общеукрепляющих движений руками и ногами зеки шли строем на завтрак в столовую. Строевые песни приветствовались, но не приживались, а кто-то напевал про себя песню музыкальной группы «Нэнси» (слова А. Бондаренко):
Дым сигарет с ментолом, пьяный угар качает,
В глаза ты смотришь другому, который тебя ласкает.
А я нашел другую, хоть не люблю, целую,
Когда я ее обнимаю, тогда о тебе вспоминаю…
Пища оставляла желать лучшего, какой довольствовались избранные зеки через магазины, посылки с воли и другие неведомые пути. Покупки в магазинах осуществлялись не наличными средствами, а по вычетам денежных сумм в специальных реестрах, если они имелись. Шестерки и проигравшиеся в карты сидели за отдельными столами, а педерастам вообще отводили место в глухом конце барака. Им составляли компанию обиженные, значит, «опущенные», проще говоря, изнасилованные зеки, они же петухи или неприкасаемые. Быть петухом – это ад для заключенного. Спали они в петушином углу, разговоры с ними не поощрялись, и не удивительно, что «петухи» чаще других накладывали на себя руки. Опущение было распространено до 2000 года и обычно происходило за грубые нарушения арестантской этики, иногда и по взаимному согласию сторон. В новом веке мужеложеству была объявлена борьба, и случаи беспредела в половых отношениях существенно сократились.
Там же завтракали «крысы», разоблаченные в воровстве у своих, и особо презренные заключенные, осужденные по позорной статье 135 за развращение несовершеннолетних. Этим изгоям тюрьма оборачивалась настоящим адом; пинки и тычки были наиболее легкими из «воспитательных мер». Знатоки поговаривали, что редким насильникам удавалось выйти на волю. Их причисляли к касте опущенных и неприкасаемых, лишали общения с сокамерниками.
Чуханы – опустившиеся мужики, грязные, рваные, утратившие силу воли, чтобы следить за собой. Глаза мутные, отчужденные, словно люди находятся в каком-то другом, бессмысленном и диком, мире. На производстве их направлял на тяжелые работы. Чуханов ставили на атас возле бараков и в цехах; их назначение – доложить о появлении лагерного начальства, а если прозевают, их ждали побои. Избитые чуханы шли в санчасть, а там уже знали, какой будет ответ на вопрос о причине увечий: упал и разбился. На волю выходить они боялись, там им делать было нечего и обеспечить себя не могли.
Перечисленные бедолаги в тюремной публике составляли низшую касту, в них трудно было найти хоть какие-то положительные черты. Такие люди, если их еще можно так назвать, даже у зеков вызывали чувство брезгливой жалости и сочувствия. Герои горьковской пьесы «На дне» выглядели аристократами в сравнении с опустившимся тюремным людом.
Наркоманам в колонии тоже было не легче. Они какими-то неведомыми путями добывали наркоту, от которой впадали в кому и теряли ощущение боли. Когда охранники, а чаще собаки, находили наркотические средства, то весь отряд лишался каких-нибудь привилегий, за что наркоманов били сами зеки. Однажды такого сбили с ног и пинали, он же, не ощущая боли, только хохотал от забавы и удовольствия. И какой был смысл мутузить мазохиста? В каждом отряде такие изгои выполняли грязные работы, чистили туалеты, стирали чужие носки, даже в непогоду работали дворниками. Симулянтов всякого рода в психушках раскалывали быстро. Там с ними не церемонились, так что пациенты старались поскорее «вылечиться», чтобы выбраться от докторов-психиатров подобру-поздорову.
***
После завтрака – кому куда, выбор большой, по назначению или по желаниям. Работяги, а это основная часть заключенных, шли в цеха исправительного учреждения – на деревообработку, изготовление мебели, одежды и обуви. Производственная база в колонии была хорошо оснащенной, поступали крупные заказы, и не случайно ИК-3 считалась финансово обеспеченной и образцово-показательной по всем направлениям. В мебельном цехе почитались краснодеревщики. Особо одаренные мастера занимались резьбой по дереву и кости, изготовляли шахматы высочайшей художественной отделке, где каждая фигура – произведение искусства.
Те, что моложе, были озабочены исполнением статьи 112 уголовного кодекса, предписывающего обязательное общее образование для осужденных, не достигших тридцатилетнего возраста. Они, подобно детишкам, шли в школу, некоторые в техникум. Наиболее честолюбивые из них посещали курсы подготовки для поступления в институт, а то на воле для повышения уровня образования всё как-то времени недоставало.
Остальные направлялись в культурно-досуговый центр «Исток», а это в одном здании со столовой, для встречи с группами приезжих артистов или на концерты с участниками тюремной самодеятельности, ценившихся не хуже театральных профессионалов. Здесь же осужденным читали лекции по разнообразной тематике и знакомили с новыми законами, предостерегая слушателей от рецидива. Были и любители занятий по физической подготовке и формированию атлетической фигуры, ведь жизнь не заканчивалась уголовным наказанием. В распоряжении атлетов имелся спортивный уголок с тренажерами и прочими приспособлениями для укрепления и совершенствования тела. Больные двигались в больницу на медосмотры и за лекарствами.
Зачем мы тут? И что со мной?
Вокруг стеной окружены,
По кругу движемся толпой
Под гимн запуганной страны.
Забот на воле целый рой,
И люди гнутся там спиной,
А здесь порядок и режим,
За наше «завтра» не дрожим.
На вышках нас страна хранит
От черной воли и зверья.
Какой с небес прекрасный вид!
Безоблачна здесь жизнь моя.
А за стеной страна-тюрьма,
У каждого долгов сума,
Там расцветает нищета,
И жизнь опасна и страшна.
Обед в 12.00, а после – личное время, просмотр телевизионных передач, чтобы быть в курсе событий страны и не отстать от жизни на свободе. Для других наступало время уборки бараков и камер. Случалось, человек уходил в себя, замыкался, не поддерживал разговор, уклонялся от общения и стремился остаться наедине. Такое бывало после встреч с родными, когда человек вдруг переносился в покинутый мир, ощущал себя в прежней родной стихии, а близкие люди уезжали и опять оставляли его на тягучей, изнуряющей зоне. Письма с воли тоже будоражили и тревожили сознание, и чем они ближе и роднее, тем труднее и болезненнее переживались. Но переболеет человек и вновь возвращается в свою ипостась.
Снова снег мохнатой лапой
Переплел кусты, деревья,
Замирает белым зайцем
Тихая моя деревня.
Сбила с ног меня стихия,
Одолела ностальгия –
Помню на коне себя я
Деревенским пастухом,
Как, бичом своим играя,
Гнал коров на водоем.
Как легко дышалось тут!
Как фантазии плодились!
Рухнуло все в пять минут,
Жизнь моя остановилась.
Сбитый с ног я на бегу,
И теперь стою за дверью,
Без свободы не могу,
Ни во что уже не верю.
В течение дня начальники отрядов принимали заключенных по жалобам, просьбам и заявлениям. Шмоны проводились в любое время суток, плановые или по доносам стукачей. За обнаруженные средства связи объявлялись выговоры и штрафы, а для злостных нарушителей дисциплины и возмутителей спокойствия всегда были распахнуты двери карцера или штрафного изолятора (ШИЗО), самого страшного места в колонии. Оставалось не забыть об ужине и вечернем просчете в 21.00.
Как легко сегодня мысли
По извилинам скользят,
Нитями мечты повисли,
В радуге волшебный сад.
Вольно я лечу сегодня
На крыле воображенья,
Здравствуй, Ангел новогодний,
Символ долгого терпенья!
День за днем ведет к свободе,
Эх, заснуть бы лет на пять,
Чтобы праздник на природе
После сна я мог встречать!
Радостей вам всем, сидельцы!
Малой радостью живя,
Мы прокладываем рельсы
До свободного житья.
Радости зоны выражались в самых простых делах. Перекусили утром кислой капустой, зато ждал основательный обед. А после свободный час, когда тепло, уютно и никто тебя не гоняет. День тянется легко, беззаботно и спокойно, а такое на воле бывает редко. Если повезло на товарища и на табак, а ночью – крепкий сон, то, что еще желать? Никакой спешки и суеты, никого не надо догонять и обгонять, нет планов на день, на неделю и на год, голове долгий отдых. И кто поверит, что уголовники тоже бывают счастливы? Так день за днем и год за годом, но деятельную натуру Скалова не устраивала тихая, мерная жизнь.
Протрубите, зеркальные трубы!
Отворись, потайное окно!
Сомкнуты серебряные губы,
И молчит проклятое стекло.
Зеркала, опасные как мина,
Их разбитые осколки – сердцу лед,
В зазеркалье прячется судьбина,
Взгляд ответный в никуда зовет.
Взгляд угрюмый в злости стекленеет,
Полыхает яростным огнем,
«Черный человек» времен Сергея
Поселился в зеркале моем.
Основной мотив поэмы Сергея Есенина «Черный человек» - разочарование. Поэт остро ощущал свое ничтожество, ненужность таланта для новой России, относившей его лирику к потребностям обольщенных девиц. Эта поэма – исповедь перед уходом в мир иной, когда второе «я» поэта представлял поселившийся в нутро «черный человек» во всей его ужасной, но правдивой сущности.
На зоне «черный человек» вселяется практически в каждого. Приведем выдержку из книги Губермана «Прогулки вокруг барака: «После пересыльной тюрьмы Челябинска я оказался в поезде в одной клетке со своим почти ровесником, много лет уже отсидевшим, ехавшим куда-то на поселение. Очень быстро мы разговорились, а вечером он вдруг сказал мне запомнившуюся фразу: «Ты в лагере нормально будешь жить, но если ты, земляк, не бросишь говорить «спасибо» и «пожалуйста», то ты просто до лагеря не доедешь, понял? Раздражает меня это». Я тогда засмеялся, помню, а потом вдруг ясно и ярко сообразил, что началась совершенно новая жизнь и действительно от многих привычек следует отказаться».
Смысл этого наставления в том, что в зоне не принято соваться с добром, оно в условиях критического выживания не только не приветствуется, но и отторгается тюремным сообществом. Здесь не принято обмениваться рукопожатием. И никакой сентиментальности и откровенных, душевных признаний даже доброму приятелю. Голая корысть быстро вселялась в каждого нового поселенца, скрытность овладевала заключенными, ведь они или выживут, или пропадут ни за понюшку табаку. Когда тот же Губерман заступился за слабого, то в ответ услышал от молодого оппонента конфликта неожиданную угрозу: «Дядя Гоша, не драться же мне с тобой, я тебя просто зарежу». Сказано было спокойно, даже обыденно, и оттого угроза прозвучала страшной и неотвратимой.
Ницше, пожалуй, один усомнился:
- А хорошо ли Добро?
Он разглядел, что идеи Добра -
Только обман и каменный идол,
Это труднее свержения Зла
Тем, кто прощает обиды.
С личности требуют множество жертв,
Но ничего взамен,
Всем обещают призрачный хлеб,
Сладкую песню Сирен,
Но все это - только на небесах,
Только на лживых словах.
Великий немецкий философ Фридрих Ницше в эпохальной книге «По ту сторону добра и зла» выразил сомнение в пользе добра для человека. Он выступал против равенства, признание которого лишает человека возможности стать великим. Среди равных великому не место. В конце концов, Ницше пришел к убеждению, что дух человека растет и укрепляется под гнетом, что жестокое человеку необходимо и служит цели выживания, а эгоизм – признак здоровья и основа благополучия. По Ницше, зло – это средство к самоутверждению человека за счет других, а идеал человека – сильная личность, стремящаяся к власти. Законы морали, по которым живет основная масса (толпа) существуют не для избранных, живущих по ту сторону добра и зла.
Я бродяга, сын кукушки,
Я один стою на льдине.
А на льдине надо выжить,
Не пропасть на скользкой нише,
Братьев сталкивать в пучину,
В набегавшую стремнину.
Не трудно видеть, что идеи великого мыслителя можно признать теоретической основой тех тюремных законов и правил, которые были выработаны насилием и кровью, долгой практикой, царившей на огромных пространствах архипелага ГУЛАГ. Естественно, советские философы подвергали идеи Ницше категорической критике. Советские идеологи недолюбливали также Федора Достоевского, глубоко вникавшего в душевные тайники героев своих гениальных романов и вскрывавшего в их глубинках темные, не богоугодные силы и брожения.
На зоне всегда выпадал час для тихих и неторопливых бесед, жарких дискуссий, анекдотов, поддерживаемых глотками чифиря. Чай на зоне – это роскошь, вторая ценность после табака. На кружку чифиря, незаменимого бодрящего напитка, уходило полпачки черного чая. Собравшись за круглым столом, собеседники поочередно отпивали из кружки по два глотка, передавая ее по кругу. Крепкий напиток повышал настроение, создавая иллюзию духовного единства с товарищами по несчастью, которого по факту не было и в помине, да и не беда, если появлялась его иллюзия. Оптимизм Скалова и его бесконечные байки и стишки помогали собеседникам приглушить въедливую тоску.
Смерть – явление стихийное –
Выберет кого она?
То не одолеет хилого,
А то сбивает и слона.
- И все-таки, тюрьма – это бесценный опыт, который больше нигде не получить, - послышалась чья-то свежая мысль, заставившая присутствующих призадуматься.
- Значит, мы не зря сидим? – отозвался бывший стоматолог, погоняло «Айболит», работавший на свободе в поликлинике МВД, у которого что-то не сошлось в расходных материалах для алмазных напылений зубов.
- Ребята, вы здесь точно не зря сидите, хоть есть с кем в шахматишки сыграть, а то без вас мне было бы совсем хреново, - отозвался на реплику заядлый шахматист.
***
Тюрьма меняет всех. Кого в какую сторону, но меняет. В учреждениях СИЗО и колониях часто происходит ломка их мировоззрения, вызванная гнетущей обстановкой и жестоким обращением сотрудников. Следователям всегда надо без особых промедлений доказать виновность подозреваемых и сбыть их в судебные инстанции. К несговорчивым применялись угрозы, провокации и запрещенные методы воздействия. Измученные физически и морально, многие обвиняемые утрачивали веру в справедливость, в критических ситуациях проявляли слабость, неумение спокойно и хладнокровно вести себя, не поддаваться панике и депрессии, считая, что жизнь теряет перспективу.
Погрузился в думы, словно в омут,
Оценяя пройденный свой путь,
Показался сам себе я гномом,
Слабым гномом, не познавшим суть.
Заключенные превращаются в негодяев там, где правила насаждают надзиратели, превратившиеся в истязателей. Им под стать администрация подбирает бригадиров, причем точно и безошибочно. Проигрывать тоже надо без истерик, без суматохи и озлобленности на всё и всех, на весь мир. Истинные паханы останавливали таких паникеров одним только «мертвым взглядом». Их мертвящее спокойствие, подчеркнутая пустота небытия, негромкая речь мгновенно утихомиривали буйных сокамерников.
Есть в тюрьме величие особое –
Время для раздумий и для мыслей.
Куются здесь железные особы,
И отсюда вышли коммунисты.
Когда Мишку Япончика (Вячеслава Иванькова) осудили и отправили в магаданские лагеря, он начал проявлять свой строптивый характер. Не нравились ему география поселения, условия содержания и вообще ничего не нравилось после роскошной жизни на свободе. Знаменитый вор в законе владел приемами джиу-джитсу, хитрость которых состояла в заманивании противника в ловушку, где сила и напор врага оборачивались против него самого, и многое еще, чем он владел.
На зоне ценят не столько физическую силу, сколько крепость духа. Мишка не боялся ничего и никого, тем более магаданского «ссученного бугра», который в наступивших суровых морозах заказал новичку сшить рукавицы, но просчитался, не понимая, с кем связался. Вместо теплых рукавиц он получил острые ножницы, воткнутые в глаз, а Япончика, не прижившегося на крайнем севере, переправили на перевоспитание в зловещую тулунскую тюрьму, находившуюся опять же в Иркутской области.
Тюрьмы отличаются между собой сложившимися правилами, традициями и, главное, составом начальства и надзирателей. В Тулунской тюрьме криминальных лидеров ломали побоями, голодом, добиваясь их отречения от воровского клейма. Бесчинствовала в тюрьме и банда оборотней в погонах, впрочем, разоблаченная и разгромленная. Япончика пытались приучить к труду, что глубоко претило воровским понятиям, и все попытки трудового перевоспитания терпели неудачу, хотя упрямца непрестанно водворяли то в ШИЗО, а то и в карцер. Но настал момент, когда тюремная администрация, будучи не в силах преодолеть межведомственные бюрократические барьеры между производителями и потребителями отопительной продукции, сама обратилась к знатному зеку за помощью:
- Гражданин Иваньков, не сможешь ли ты оказать содействие в доставке угля для нашей котельной? Возникли проблемы с поставщиками, и создалась угроза того, что под Новый год тюрьма будет заморожена.
- Ваши проблемы, гражданин начальник, меня не интересуют, а уголь будет, но при одном условии, - вы отмените досмотр грузовиков при въезде на территорию тюрьмы.
Нет на свете невозможного!
Есть неуверенность свершения!
Однако в невозможно-сложном
Простые прячутся решения.
С условием криминального авторитета пришлось согласиться, и Новый год весь заключенный народ встречал со спиртом Тулунского гидролизного завода, завезенным вместе с углем. Древесный, он же метиловый, спирт, по запаху и вкусу ничем не отличался от пищевого, этилового, а потому пользовался спросом любителей зеленого змия. Токсичные свойства гидролизного зелья, опасные для здоровья, зеками во внимание не принимались. Опьяняющей жидкости хватило всем тремстам заключенным, даже осталось, но остатки тоже допили, не пропадать же добру.
В кабинете знаковом деловой развод,
Как в тюрьме сегодня встретить Новый год:
«Надо бы порадовать осужденный клон,
Устроить им в награду новогодний шмон.
Наварить баланду как из ресторана,
Дубакову банду бросить на охрану.
Всем смотреть, подглядывать,
Нюхать пар из двери,
Водочку угадывать, сонные тетери!
Дед Мороза с автоматом
Можно запустить на хату,
И Снегурочку-дубачку,
Елку, бубен и собачку,
Что натаскана на зверя.
Всем понятно? Марш за двери!
Не забудьте Гимн пропеть!
Исполнять, едрена медь!»
Шмон, конечно, провели,
Посылки с воли принесли.
Наконец-то мы в покое,
Новогодний пир готовим,
Трое давят на кровать,
Их не стали привлекать.
Новый год в тюрьме чем славен?
Срок он нам чуток убавил,
А вот тост за Новый год
Здесь, ребята, не пройдет.
Тост уместен тут о воле,
О семье, родителях,
И о детях наших в доме,
О святых Спасителях.
Признанным вором в законе, каким был Япончик, мог стать человек незаурядный, обладающий сильным духом и умением управлять людскими массами. Его командам подчинялись не только заключенные местной тюрьмы, но и содержащиеся в лагерях и колониях по всей северной ветке. Убедившись в поразительных организаторских способностях Япончика, тюремное начальство сообразило, что столь ценного сидельца следует перевести, себе на пользу, в касту неприкасаемых, чем тот воспользовался в интересах самообразования. Он стал завсегдатаем библиотеки, сменив карцер на храм знаний и книжной мудрости, много читал, любил поэзию Есенина и с удовольствием декларировал его стихи сокамерникам, приобщая мрачных сидельцев к материи возвышенных чувств.
Заметим, что было что-то общее между Скаловым и Япончиком. Оба поджарые и отменные бойцы, оба «бешеные» по характеру и любители поэзии, но это к слову.
Мать моя! Моя Земля!
В чем же цель была моя?
Для чего я жил? Как жил?
Кто маршрут мне проложил?
Не встряхнуть мне чью-то память,
Пролетел я метеором,
Вот сверкнуло в небе пламя
И потухло перед взором.
Странно лишь, что короли тюремного мира крайне неуютно ощущали себя на воле, становясь жертвами жестокой конкуренции и убийц. Япончик, освободившись, убрался подальше из криминальной России, но был экстрагирован из США за какие-то мелкие прегрешения и убит из мести давним врагом.
Об осторожности не забывай
Нигде, ни с кем и никогда,
Опасен не собачий лай,
Опасна тихая вражда.
Дед Хасан, другая знаменитость воровского мира, после десяти лет отсидки также вел себя сверхосторожно, разъезжал на бронированном автомобиле, даже отрекался от криминальных дел, что не помогло ему спастись от киллера. Установилась такая закономерность, что воры в законе на воле почему-то долго не живут. Им бы лучше сидеть за решеткой под охраной государства, не высовываясь оттуда.
Вокруг тебя лишь волчья стая,
Где каждый ждет оплошности,
Нижестоящий зек мечтает
О высшей в зоне плоскости.
Не верь ты в бескорыстность дружбы,
Всегда, везде, во всем расчет,
Ты присмотрись – кому ты нужен?
Тогда поймешь, что ты – не тот.
Друг настоящий просьб не носит,
Ничем он не обязан мне,
Но если враг нагрянет в гости,
С мечом примчится на коне!
В советские времена Тулун славился далеко за своими пределами самой жестокой «крыткой» (тюрьмой, на блатном жаргоне) и знаменитой продукцией гидролизного завода, вырабатывающего древесный спирт. Однако в начале третьего тысячелетия знаменитые тулунские учреждения, тюрьма и спиртзавод, закрылись одно за другим. Оставшись без достопримечательностей, город Тулун в 2021 году погрузился в грандиозное наводнение, тем самым всплыв на поверхность общероссийского интереса. Тулунская история продолжается.
***
В 2013 году беспорядки произошли и в образцовой иркутской колонии № 3. Начались с того, что на вечерний просчет один из заключенных, провоцируя конфликт, явился не в летней рубашке, как того требовала форма, а в рубашке с длинными рукавами. Его отвели в дежурную часть для взятия объяснения, но в поддержку провокатора явились еще пятнадцать человек, умудрившихся подать трансляцию устроенной акции в интернет. Через день уже четыреста человек вышли на плац, где тридцать девять особо недовольных протестующих демонстративно перерезали себе вены, тут же перевязав порезанные руки, чтобы не кончилось худо. И снова протест был заснят на камеру и подан в интернет, что было невозможно без влиятельной руки извне. Главную ударную силу мятежников составляли заключенные отряда № 10, в котором числился Скалов, но он в бунте не участвовал, года были уже не те, да и проку в том не видел.
Осужденные прокуроры, полицейские, судьи и чиновники, у которых проснулась тоска по прежней сладкой жизни, требовали улучшения питания, медобслуживания и повышения заработной платы. Пока озабоченное начальство пыталось разобраться в слабостях лагерной медицины и искало новых поставщиков продовольствия, саботажники уставленного порядка, изображая видимость протеста, день за днем вели переговоры в руководящих кабинетах в поисках консенсуса.
Удивительнее всего то, как быстро и бесповоротно вчерашние блюстители права перевоплотились в роль матерых преступников. Они даже побили экс-мэра одного из сибирских областных центров за то, что он не поддержал протестующих, а напротив, ходил на работу, придерживаясь установленного порядка и дисциплины.
Здесь особый контингент:
Сидит на зоне бывший мент.
Удивляет эта масть:
Как доверили им власть?
Их сужденья не сложны,
Разговор послушай их -
Как душой они ничтожны,
Они – предатели своих
И в презрении у всех,
Даже вор не даст им руку.
Не смываем этот грех -
Им, иудам, - те же муки!
Восемьсот заключенных исправно исполняли трудовые обязанности, от имени которых бунтари, видите ли, требовали повышения зарплаты. Начальство, обеспокоенное нежелательными последствиями событий, искало уступки, но через неделю бунтарский дух протестующих сам по себе угас, словно его и не было. Десятый отряд, как рассадник крамолы, расформировали, раскидав заключенных кого куда. Скалова, перенесшего в колонии инсульт, разместили в «инвалидный» барак для заключенных с ослабленным здоровьем. Сказалась травма, нанесенные топором в схватке с Благиным, и избиения, полученные в хабаровском СИЗО, когда он лишился зубов.
Воет ветер что-то унылое,
Замерзая в осенней тоске,
Звезды, словно глаза совиные,
В мираже на лазурном песке.
Что за город прилег между сопок?
Неужели мне здесь зимовать?
Тополиные листья хлопают,
Дабы буйному ветру под стать.
И волна океанская горечью
Заливает изрубленный мыс,
В звездном небе летит над полуночью
Маяка тьму пронзающий хлыст.
Заблудился я в жизни этой,
Как в тумане тяжелом путник,
Я как лист, унесенный ветром,
Никому не нужный, по сути.
Вот и дождь бесконечный, мрачный
В барабаны земные стучит,
Отгоняя, как пес, удачу,
Пробивая прозрачный щит.
В горе я и в кручине смертельной,
Груз тоски не удержит нить,
Мне пора уже в мир запредельный,
На земле стало тягостно жить.
Как осколок, лечу я по свету,
Чья-то пуля стучит в виске,
Ни ответа нигде, ни просвета,
Замерзаю в осенней тоске.
В такие грустные минуты мысли неслись на волю, к той единственной, которая ждала.
Как устал я свой крест в одиночку нести,
Как мечтаю о встрече с любимой,
Как хочу повстречаться я с ней на пути
И обнять черноглазое диво.
Липнут мысли на сердце моем,
Изнываю, тоскую, страдаю
И мечтаю с тобой оказаться вдвоем,
Оторвавшись от бешеной стаи.
Жди, надейся! Я скоро вернусь
Из зверинца, из клетки стальной,
Крепко-крепко тебя обниму,
Назову берегиней-женой.