Битва егерей с пастухами. Россия не Индия

 


    Большинство колхозных пастухов жили с директором охотничьего хозяйства в согласии и, подобно Петрухину, находили для Новожилова гнезда. Но попадались и несговорчивые, кто новожиловские правила считал чистым самоуправством и глупостью. С этими и шла война из-за собак. Новожилов требовал, чтобы скот пасли без них, доказывая, что собака рыщет по угодьям и давит всё живое: фазанят, куропаток, зайцев, а пастухи утверждали: может, какие другие собаки, но только не их. За своих чистокровных они выложили по двести целковых, псины культурные.

    Пока наверху не прислушались к Новожилову и не согласились с тем, что местные выгоны особые — находятся на территории охотничьего хозяйства, самые твердолобые и знать не хотели Краснокнижника. А теперь, когда власть приняла запрет, председатели колхозов, нанимая пастухов, прежде уговаривались: «Чтобы без собак!» Один даже наглядной агитацией обнародовал свою поддержку природе. Повесил у себя в кабинете: «Дорога цивилизации выстлана пивными жестянками» — плакат, впрочем, к непьющим собакам отношения не имел, зато говорил о сознательности гражданина. Нанятые соглашались: ла-а-адно-ладно, зная, что проверять начальство не будет — не до пустяков ему. Скандал разгорался, когда наезжал Новожилов. «С нас за хлеб спрашивают! За продовольственную программу!» — отбиваясь, кричали пастухи и отворачивались, закрывали лица фуражками. Однако Новожилов не терялся, фотографировал их, лишь те улучали момент, чтобы выкрикнуть:

– Ваши дикие свиньи нам житья не дают! Перерыли поля!

    - Не мои, а государственные,— поправлял Новожилов, щелкая. И опять, удивляясь своему терпению, учил: — Охотничье хозяйство охраняет государственный охотничий фонд. — Говорил он легко, весело, не позволяя себе сбиться на тон нарушителей. — Читал Конституцию? Про обязанности каждого гражданина страны? Почему нарушаешь? Вот и пусть покрасуется твое фото на стенде в станице. А для начала составлю протокол.
   
         Не всегда встречи заканчивались клятвенными заверениями пастухов: «Завязал, начальник, кранты!» Чаще Новожилову отвечали: «Ой, кум! Катись, гавкучий, до кучи. В гробу видел тебя. Отзынь!»

    Новожилов помнил и похлестче столкновения, чуть ли не рукопашные, тогда егеря защищали от нашествия скотины заповедные острова. Пастухи обозлились дико. Их  колхозные заступники тоже. Но сколько ни обивали они пороги районной власти — ничего не вышло. Пасите скот — было решение, но после того, как выведутся птенцы. Единственную в области колонию больших бакланов удалось отстоять. Где теперь чернокрылые бакланы, где серые гуси, каравайки, колпицы, которых тоже уберегли той весной? В глухих зарослях, на заломах прошлогоднего тростника остались их ажурные гнезда из размочаленных стебельков, утоптанные длинными голенастыми ногами  этих аистообразных созданий.

    Похоже, пастухи, к которым правил сейчас Петрухин, не собирались сдаваться на милость Новожилова. Они кликнули своих матерых овчарок и, выпрямившись в седлах, ждали, когда Новожилов подъедет ближе. А машина пока огибала кусты, давя  колесами комья голой низины.

          За форму капота Новожилов называл свой газик толстолобиком, но переваливание по кочкам давало машине сходство с кряквой, а, сидящему за рулем Петрухину - настрой мытаря. Меньше всего желал он везти Новожилова к таким же, как сам, пастухам. Совмещать свои должности лучше подальше, где навстречу тебе не процедят сквозь зубы: «шестерка!». Однако деваться некуда. Разве пропустит Новожилов какой-нибудь непорядок?! Нарушителей он чует за километр. А этих и чуять не надо, этих любой распознает: возле стада свободно бегают овчарки, хотя строго-настрого велено держать собак на привязи. «Тормози. Левее выгона. Я их сейчас обую в лапти», - говорит Новожилов, вылезая из машины, остановленной Петрухиным с аккуратной инерцией.

        И долго еще коровы, потесненные всадниками,  слышали звук человеческих голосов и, дивясь на пришельцев, просто чумели от перебранки, ведь они привыкли к уважению своих личностей даже со стороны противных визгливых овчарок. Этих натасканных, самых настырных  - немецких, восточноевропейских, каракачанских!!! Но лучше - вспомнить  мирных добрых индусов. Тут ни говорить, ни мычать. Вроде такие же люди, как все, а  почитают корову-кормилицу как мать родную, называют священным животным.  Да не по меркам парнокопытных, а человеческим, языковым. Что по-русски «корова», по-индийски «го-мата», будь ты хоть черной, хоть белой, палевой, или пестрой  голландкой,  холмогоркой или вообще голштинкой. «Корова-мать» и всё!  Масть и порода не имеют значения. И многоликий индийский Кришна среди своих воплощений, имея образ Говинды,  смуглого любвеобильного пастуха с флейтой в руках - защитника и смелого воина,  так держит порядок, что при корове не то что пьяной бранью драть глотку, а даже пикнуть  не смей. Не случайно и композитор Александр Скрябин, гений космического огня,  считал Индию самым высоко духовным местом планеты, где можно выстроить храм, а в нем разместить гигантский оркестр и хор из семи тысяч голосов. Здесь  в лучах заката, мерцании звезд, веянии ароматов энергия исполняемой музыки спровоцирует уничтожение старого мира и переведет человечество на новый этап бытия.  Приобщит  к вечной красоте, даст радостную сущность во имя всеобщей любви. Так некогда и  Бетховен из своей эпохи Просвещения призывал обняться миллионы. А если вспомнить, что до него, двумя столетиями раньше, что-то о поцелуях к поцелуям,  объятьях к объятьям и наготе к наготе говорил бывший монах Мартин Лютер, то можно смело утверждать, что эрос присутствует даже в высших проявлениях человеческого духа. Но, как  выяснилось, драйв высоковольтного пафоса с установкой на «сон золотой» лучшее средство  для утраты адекватного восприятия. Что ж, наив полезен искусству. Ведь игра это отношения с не-старением, любопытством и желанием идеала и новизны. Может, за это  победная поступь  Светлого Будущего не слишком жалует своих фигурантов. Ломает судьбы, губит творения. «Я есмь жизнь. Всё и Ничто» начертано на могильной плите одного из них. Под плитой -- композитор   Иван Вышнеградский,  последователь Скрябина, внук министра финансов царской России. Обрел покой во Франции на  кладбище Баньё, а его симфония   «День Бытия» для чтеца, хора и оркестра (1916-1917гг., ее второе название «День Брахмы») донесла до слуха интересантов свои  идеи Космического Сознания лишь в 1976 году в Париже в Доме радио. Заметим, что Россию Вышнеградский специально не покидал.  Он подался в Париж с идеей нового музыкального инструмента, искать соратников для его создания, но получилось так, что  чекистский террор 30-х годов вынудил его остаться.  Конечно,  художественная ценность произведения не зависит от времени, а вот признание и  общественный интерес очень даже зависят.  Потому что  связаны с шумом и хрустом купюр, а также  настроением их меценатствующих владельцев. Тут и случается, что благословенные Гималаи и прочие холмы Грузии осваиваются стадами коров и разных других  животных напод

      Здесь кстати заметить, что и холмы Швейцарии не обошла идея грядущего преображения человечества.  И тоже через возведение храма, но не поющего, а танцующего. И русские тут ни при чем, а  при чем психические эпидемии, которые правят миром.

     Некто Лабан, венгр, проведший детство в Боснии, где навсегда запал на ритуальную магию деревенских обрядовых танцев,  организовал в  швейцарской деревушке Монте Верита арт-коммуну и стал заниматься с учениками ритмом и постижением гармонии пространства. В массовом коллективном переживании танца  он увидел ту самую  возможность преображения человека и надумал превратить эти танцы в движущиеся хоры, форму естественную и доступную, где роль слова поручена телу. Поднаторевший на балетных выступлениях в Париже, Берлине, Цюрихе, Лаблан к 30-м годам наработал сотни представлений под открытым небом самых разных стран. Танец преподносился как мистическое послание, как медитация к природе и космосу. Сам мэтр называл такое действо формой молитвы. В 1936г. на его генеральную репетицию явился Геббельс. Претензии масс на интеллектуальное переживание показались министру пропаганды недопустимым аполитичным бредом. Герр изрек, что в Дойчланд есть нотвендигкайт (необходимость) только для одного движения – нацистишен хайль. Лабан, как выяснилось, придерживался другого мнения, но спорить не стал, а предусмотрительно перенес свою  дальнейшую  деятельность в Англию. Отсюда он наблюдал, как его хореографические идеи превращаются в успешный инструмент политического воздействия. В Советском Союзе, например, этот жанр принял вид демонстрации единого коллективного тела, состоящего из тысяч парадных гимнастов, выделывающих в воздухе умопомрачительные кренделя, а на земле уподобляющих себя живым наступательным абсолютно одинаковым супрематическим квадратам и линиям. В постановках участвовал Игорь Моисеев. Своего послания миру, стране он не скрывал до последних своих дней. «Абсурд – это то, что обожает публика. Посмотрите, как логично и хорошо одно абсурдное движение проистекает из другого», - сказал Игорь Александрович, герой, кавалер, лауреат, а в целом великий хореограф, проживший гастроль длиною 101 год.

        Возвращаясь к священным коровам, а  с них начался разговор о высоких гималайских материях,  хочется спросить: «А что было бы со Скрябиным, доживи он хотя бы до 30-х годов?» - как раз тогда «чудотворец всего, что празднично», Маяковский покончил с собой.

      А тем временем пастухи травили свое:

       - Никаких протоколов подписывать не будем! Езжайте к главному зоотехнику, там разбирайтесь! – не унимались пастухи.

    Новожилов привык к ярости и упорству бузотеров. Знал, что отстаивали собак не из любви к ним, а чтобы самим поменьше работать. Собака заменяла недостающего пастуха: он значился при колхозном деле, а сам в это время заправлял дома. Известно и почему ссылались на главного зоотехника. Старый знакомый, «киногерой». Где мог, там отыгрывался. И других настраивал против Новожилова.