Глава 49
Разумеется, поход на Ла-Рошель было личным делом Ришельё, но лишь такой поверхностный «мыслитель» как Гримо, мог написать: «Ришелье знал, что, победив Англию, он этим самым победит Бекингема, что, восторжествовав над Англией, он восторжествует над Бекингемом и, наконец, что, унизив Англию в глазах Европы, он унизит Бекингема в глазах Королевы». Конечно, всё это было так, и, конечно, мы в своих разговорах не раз говорили именно это, но справедливо и то, что кардинал затеял этот поход отнюдь не для того, чтобы унизить Бекингема, и даже не для того, чтобы восторжествовать над Королевой. Он был не такой человек, чтобы ради собственных мелочных побед отправлять на войну собственных сограждан. Он сознательно приносил всего себя в жертву интересам Франции, которые ставил премного выше даже интересов Короля. Как ни был для него свят Людовик XIII, сама династия Королей Франции была для него гораздо более существенна, настолько более важна, что он умудрялся даже Короля воодушевить на некоторые личные жертвы во имя интересов династии и государства, чего никогда не удавалось сделать Мазарини по отношению к Королеве Анне или по отношению к Людовику XIV. Доказательством тому, что кардинал не задумываясь отдал бы жизнь ради Франции служит хотя бы то, что даже будучи глубоко больным, находясь на смертном ложе, он не переставал трудиться и принимать величайшие решения во благо страны, не испрашивая у судьбы и нескольких часов для того, чтобы отдохнуть в спокойствии и уюте. Даже его любимое занятие – гладить своих обожаемых кошек – было для него всего лишь одной из форм раздумья для принятия ответственных и важных решений. Поверьте мне, я знаю, о чём говорю, поскольку вся документация, написанная им лично или продиктованная им, у меня имеется, если не в подлинниках, то в копиях, и она занимает десять шкафов. Я дорожу этой документацией как собранием бесценных мыслей и свидетельств своего времени. Не уверен, что когда-либо Франция будет располагать столь богатым наследием этих документов, каким располагаю лично я, поскольку я отнюдь не намерен завещать ей все те документы, копий или подлинников которых не имеется в государственных архивах Парижа.
Разумеется, Ришельё довершал действия по созданию единой и крепкой Франции, чему мешал оплот гугенотов, готовый в любую минуту открыть порты для высадки англичан или флота иного любого недружественного нам государства, имеющего целью ослабление нашего влияния на западном побережье.
Вход со стороны моря должен был быть надёжно закрыт. Эту мысль я, к своей радости, нахожу и в писаниях Гримо, с чем я его поздравляю, что говорит о том, что далеко не все наши ценные мысли, которые мы запросто высказывали в разговорах, нисколько не стесняясь своих слуг, прошли мимо его ушей. Но Гримо, безусловно, ошибается в том, что истинной ставкой в походе на Ла-Рошель была Королева Анна, и что эту ставку разыгрывали между собой Ришельё и Бекингем.
Он понимает это дело так, как будто бы и вовсе не было Королей Карла I и Людовика XIII, а были лишь их первые министры, которые решали всё в своих государствах по личному усмотрению. В этом утверждении имеется лишь доля правды, но не вся правда. Захоти Людовик XIII устранить Ришельё, он сделал бы это с лёгкостью. Поэтому несмотря на то, что Ришельё руководствовался высокими целями, не связанными с личным благополучием, для их достижения и даже для возможности хоть как-то повлиять на их постановку он был обязан заботиться о сохранении своего влияния на политику Франции, и именно это является причиной его огромнейшего внимания к тем обстоятельствам, которые могут создать опасность его физического или политического устранения. Впрочем, времена были такие, что вслед за политическим устранением фигуры такого значения непременно последовало бы устранение физическое.
Д’Артаньян первым из нас оказался на поле боя, отправившись туда в составе войск под руководством герцога Орлеанского. Поскольку Королю мешало поехать туда состояние здоровья, мы, мушкетёры Короля, оставались некоторое время в Париже.
В целом Гримо довольно точно описал события, которые происходили с нами во время осады Ла-Рошели в 1627-1627 годах.
К этому времени Франсуа де Баррада уже получил отставку из фаворитов, а его место занял Клод де Сен-Симон, который, как правильно описал Гримо, доставил в Париж шестьдесят знамён противника, захваченных в качестве трофеев. Все потери обеих сторон точно подсчитаны, так что нет никакого смысла обсуждать это здесь.
Надо сказать, что Баррада сослали в собственное поместье не за те крупные грехи, которые нельзя было утаить, а за те мелкие недостатки, которые раздражали Короля. Людовик настолько увлёкся молодым красавцем, то с учётом, что это уже был далеко не первый и не второй фаворит, Короля стали всё чаще сравнивать с Генрихом III, а гугеноты так и вовсе говорили, что коль скоро итальянский грех распространился во Франции, то вскоре в ней распространится также и реформаторская ересь. Действительно, с каждым новым фаворитом круг развратных забав Короля расширялся, что непременно становилось известно, поскольку двор Короля кишел шпионами не только от кардинала, но и от Королевы-матери, так что те грехи Людовика, которые выгодно было замалчивать Королеве, распространялись в виде слухов по указанию кардинала, а те его грехи, которые бросали тень на монархию как таковую, и которые кардинал всячески покрывал, распространялись в виде сплетен и памфлетов уже по указанию Королевы-Матери, глубоко уязвлённой на своё недостаточно высокое по её мнению положение, которое её попросту унижало. Самыми крупными недостатками Баррада была чрезвычайная восприимчивость к сплетням самого мерзкого толку, которые он передавал Королю. В основном он передавал сплетни, порождённые фантазией Королевой-матери в отношении Королевы Анны, хотя, впрочем, они имели под собой некоторую почву, но, разумеется, совсем не в том масштабе, как это докладывали Королю. Бедная Анна Австрийская не могла просто взглянуть на мужчину при дворе без того, чтобы её и его тут же не объявляли бы любовниками, или, по меньшей мере не приписывали бы ей влюблённость в него. Так в любовники зачислили даже Монморанси, и многих прочих. Королева, надобно сказать, была отнюдь не такова. Единственная её вина перед Королём была в том, что до сих пор не родился наследник. Более неё в этом был виновен сам Король, и его любовники, включая того же Баррада, но вина эта была, действительно, велика, что позволяло многим презирать её за глаза, хотя она беспрестанно молила Господа о желанной благодати, приносила жертвы многим святым. Быть может, правы были те, кто утверждал, что для рождения наследника требуется не Господь, а кое-кто ближе и ниже его, и коль скоро Король не выполняет своих обязанностей в этом вопросе, Королеве лучше было бы попросить помощи у тех, кто мог её оказать в существенно большей степени, нежели Господь, который, по-видимому, не склонен повторяться в своём чуде беспорочного зачатия, полагая, по-видимому, что одного такого события достаточно на все времена вперёд. Преимущества Сен-Симона перед Баррада были в том, что он был лучшим охотником, знал множество рассказов про охоту, был в курсе всех новостей в этой области, умел отличить качества гончей, был знатоком соколов и соколиной охоты, умело трубил в охотничий рожок, не напуская туда слюны. Разумеется, при таких достоинствах, он оттеснил Баррада на второй план, после чего неудачника изгнали прочь с глаз.
Возвращаясь к описанию жизни мушкетёров во время осады Ла-Рошели, я вновь повторяю, что Атос никогда не написал бы того, что написал негодник Гримо. Без зазрения совести он сообщает: «Что касается мушкетёров, то они, будучи не особенно заняты во время осады, содержались не слишком строго и вели весёлую жизнь. Это давалось им, а в особенности нашим трем приятелям, тем легче, что, находясь в дружеских отношениях с г-ном де Тревилем, они часто получали от него особое разрешение опоздать в лагерь и явиться туда после тушения огней».
Он полагал, что если вместо «господ мушкетёров» он написал попросту «мушкетёров», никто не узнает его слога? С чего это он решил, что мы были не особенно заняты во время осады? Даже в мирное время мушкетёры строго и добросовестно несут службу по охране Короля и выполнению его личных приказов. Недаром Король, который любил кардинала и ненавидел одновременно, боялся его потерять, но и боялся попасть в окончательную зависимость от него, хвастался тем, что на монсеньора кардинала у него всегда отыщется управа в лице господина де Тревиля. Правда и в том, что в конце концов победил-то кардинал, по чьему наущению де Тревиля отправили в конце концов в почётную отставку, но это случилось позже, много позже. Теперь же мушкетёры были необходимы и к их услугам прибегал не только сам Король, но и другие вельможи, с согласия Короля. Так что без дела мы не оставались, причём поручалось нам порой самое опасное и самое ответственное дело, которое требовало не только умения сражаться и храбрости, но также и холодного расчётливого рассудка, недюжинной смекалки и отличной наблюдательности. Я уже рассказывал, как ранее нас высылали в разведку. Теперь же, зная об этой нашей способности, де Тревиль поручал нам аналогичные дела, которые мы с честью выполняли. Повторяю, что описывать трудовые военные будни – занятие скучное, а читать об этом скучно вдвойне, по этой причине и я не буду излагать это здесь, на этих страницах. То, что Гримо считал праздным шатанием и весёлой жизнью, было порой лишь прикрытием, поскольку де Тревиль прекрасно знал, что среди обычных солдат и даже среди гвардейцев кардинала могут быть и вражеские лазутчики, или попросту сочувствующие гугенотам люди, поскольку ведь в этой войне сражались граждане одной страны, так что кое-кто из солдат мог иметь родню в Ла-Рошели. В отношении мушкетёров можно было не сомневаться в их преданности, де Тревиль был уверен в нас, как в самом себе, зная каждого не только поимённо, но и зная семьи из которых мы происходили, подкрепляя мнение о нас памятью о совершённых нами подвигов, среди которых дуэли или стычки с гвардейцами кардинала едва ли занимали хоть какое-то существенное место. В этом отношении не следует доверять воспоминаниям Гримо, которому подобные дуэли казались верхом благородства и мужества, и чуть ли не единственным занятием мушкетёров. Будь это так, мушкетёры и гвардейцы давно бы уже истребили друг друга. Во время военных действий отношение к дуэлям было крайне нетерпимым даже со стороны Короля и де Тревиля, которые в мирное время пару раз проявили снисходительность, подпитываемую гордостью за честь воинского подразделения, главой которого формально числился сам Король.
Смешно звучит фраза Гримо о том, что «д’Артаньян нёс караул в траншее». В траншеях не несут караул, это вам, господа, не штаб и не склад боеприпасов. Из траншеи палят по врагу, в то время, когда враг в ответ стреляет по тем, кто засел в траншеях. Слуги, чьё место было бы в передовых рядах пехоты, разомлели на должностях лакеев при господах мушкетёрах, что позволило им переложить почти всю тяжесть воинских сражений на своих господ, оставив за собой лишь функции снабжения провиантом, ухода за лошадьми, оруженосцев и денщиков. Впрочем, справедливости ради скажу, что наши слуги умели при случае воевать не хуже солдат и даже почти столь же успешно, как офицеры и дворяне, но действовали при этом шпагой словно ухватом для горшков или косой, или лопатой, тогда как стрелять из мушкетов и пистолетов они были выучены вполне сносно, а Мушкетон даже овладел таким экзотическим видом боевого искусства, как метание лассо.
(Продолжение следует)