Глава 48
Неувязки и нелепости в изложении истории того, как д’Артаньян познакомился с Миледи, сближался с ней в ночи под видом графа де Варда, завёл шашни с её служанкой Кэтти, после чего был приглашён на свидание к Миледи уже под собственным именем, где разомлел настолько, что решил изложить все перипетии своего обмана, выгораживая де Варда, имеет столько же общего с действительностью, сколько изображения божков, сделанные древними скифами с истинным ликом Божьим. Наш д’Артаньян, как всякий гасконец, по прошествии двух и трёх десятков лет излагал эту историю в дружеских попойках, обогащая её всё более и более цветастыми деталями, что простительно любому стареющему солдату, вспоминающему свою молодость не с той сладострастной ностальгией, какую испытывают большие в прошлом ловеласы. Придумывая различные повороты сюжетов, содержащие, в основном, признания в любви со стороны всевозможных красавиц, а также ответные признания со стороны рассказчиков этих историй, они сами начинают верить в них. Влюбиться в Констанцию, гоняться за благосклонностью и высшими знаками расположения со стороны Миледи, и её служанки Кэтти, это было вполне в духе д’Артаньяна. Юношеский пыл, заставляющий верить в то, что сильнее самой жизни любишь именно ту женщину, которую видишь в данный момент перед собой, вполне извинителен, и он, порой заставляет совершать крайне необдуманные поступки. Но совершеннейшая ложь кроется в том, что подобные поступки наш славный д’Артаньян обсуждал с Атосом, получая от него время от времени то осуждение, то одобрение, то ненавязчивый совет, в сочетании с утверждением о том, что Атос никогда никому не давал советы, если его об этом не просили (что является чистой правдой), все эти нестыковки делают эту часть мемуаров Гримо совершенно фантастической. Я догадываюсь об источниках, из которых Гримо почерпнул свои романтические бредни, знать которые ему самому не довелось.
Истина проще и скучней. Д’Артаньян узнал в Миледи ту даму, с которой беседовал Рошфор, встретив её случайно. Следя за ней, он попытался войти в доверие к её служанке Кэтти, и сделал это настолько успешно, что служанка предоставила ему все доказательства своего расположения почти тотчас, когда он выказал это желание, не особо надеясь на успех. Впрочем, победа дворянина над служанкой всегда была довольно обычным делом, так что если она и удивила д’Артаньяна, то лишь вследствие его молодости и неопытности. Будь Кэтти чуть умней, она сначала выяснила бы финансовую сторону вопроса, и, узнав, что за душой у высокого, нагловатого и стройного гасконца нет ни гроша, вероятно, была бы не столь покладиста. Ведь едва ли она могла рассчитывать на брак с дворянином, пусть даже и самым наибеднейшем гасконцем. Кэтти сама рассказала своему возлюбленному все тайны Миледи, не подозревая, что он выпытывает их с целью розыска пропавшей любовницы. Но д’Артаньян не был столь подл, как это описывается в мемуарах Гримо. Он не проникал в постель Миледи, намеренно претворяясь графом де Вардом. И он не был также и настолько глуп, чтобы, достигнув подобного успеха с подменой, выложить всё начистоту обманутой жертве. Всё было гораздо проще. Он занимался умиротворением Кэтти, Миледи же направила де Варду письмо, которое ему передано не было. Никакой двери из комнаты Кэтти в спальню Миледи не было и в помине, тем более, не было и перегородки, настолько тонкой, что были бы слышны любые разговоры. Сама Миледи не допустила бы такого. Разумеется, Кэтти проживала в комнатах поблизости, но не в столь непосредственной близости, которая давала бы ей возможность следить за госпожой и подслушивать её разговоры при ночных свиданиях, каковые были не редкостью. Миледи назначала встречи глубокой ночью и в полной темноте отнюдь не потому, что так потребовал д’Артаньян в подложном письме от имени графа де Варда, намереваясь подменить собой его. Сама Миледи опасалась, что её любовник невзначай увидит клеймо на её плече. Этим объяснялась полная темнота в её спальне во время любых свиданий. В этот вечер она ожидала де Варда, тогда как наш молодой гасконец, разгорячившись в своих бурных изъявлениях любви к Кэтти, наделал столько шуму, что Миледи, услышав мужской голос, решила, будто явился де Вард. Поэтому она позвонила в колокольчик, вызывая Кэтти, дабы она проводила де Варда в её спальню. Бедняжка Кэтти не могла признаться в том, что никакого де Варда нет. Но не могла же она сказать, что мужской голос донёсся из её спальни! Таким образом, она сама предложила д’Артаньяну зайти к Миледи под видом де Варда и, пожаловавшись на недомогание, ограничиться кратким разговором, после чего покинуть спальню.
Именно это пообещал исполнить д’Артаньян, и честнейшим образом намеревался так в точности и поступить. Никакой любви в этот момент к Миледи он не испытывал, а охотился за ней лишь в целях отыскать Рошфора, а через него и Констанцию Бонасье.
Постыдная, быть может, для д’Артаньяна правда состоит в том, что он не устоял перед нежным голосом Миледи и её ласковыми руками. Впрочем, то же самое было бы с любым из нас. Я даже полагаю, что окажись на его месте Атос, не устоял бы и он. Многолетняя ненависть легко плавится в сердце мужчины от ласкового женского голоса и нежных рук и губ. Он мог бы устоять лишь в том случае, если бы презирал её. Но Атос никогда её не презирал. Он продолжал её любить и ненавидеть всё это время. Таким вот образом, наш славный юный гасконец смог причислить Миледи в число своих немногих побед молодости и горячности, которых было, насколько я понимаю, в ту пору крайне мало, быть может, всего лишь две – сначала Кэтти, затем Миледи. С Констанцией он ещё не успел обменяться доказательствами любви, что, между прочим, объясняет его пылкость и страсть в отношении этой в целом неплохой дамы, в которой я, впрочем, не видел ничего особенного, и смотрел на неё лишь как на средство, с помощью которого Мария де Шеврёз и Королева Анна удовлетворяли свои прихоти, а Рошфор и Миледи осуществляли свою месть. Ей не повезло, она стала игрушкой в руках людей более сильных и более решительных, чем она могла предположить, что ошибочно называют игрушкой в руках судьбы.
Итак, д’Артаньян под видом графа де Варда обладал Миледи, ничуть не намереваясь заранее это делать, и ни коим образом, не планируя такого исхода.
Младший брат лорда Винтера, Эдвард Винтер, в своё время встретил Миледи в Лондоне и влюбился в неё настолько, что когда она заявила, что желала бы жить в Париже, обратил свою недвижимость в деньги, перевёл их французским банкирам на своё и на её имя, прибыл в Париж, где приобрёл обширные имения и добился того, что они были объединены в маркизат под названием Бренвилье. Таким образом, упоминаемый мной маркиз де Бренвилье был тем самым маркизом, который намеревался меня убить, полагая что я являюсь любовником его супруги, Миледи. Всё это затеяла Миледи, знавшая о том, что я был отличным фехтовальщиком и не менее выдающимся стрелком. Об этом я уже рассказал выше. Братом маркиза был, таким образом, лорд Винтер, смерти которого Миледи желала всей душой, дабы стать наследницей не только своего супруга, но также и его неженатого брата. Её нетерпеливость объяснялась тем, что она опасалась, как бы лорд Винтер не женился и не обзавёлся наследником мужского пола. Лорд Винтер был старшим братом, так что основная часть достояния семьи досталась ему. Кажется, находясь в Париже по делам, связанным с похоронами брата, а также с приведением в порядок его дел, поскольку маркиз назначил брата своим душеприказчиком, лорд Винтер, разумеется, не искал себе супругу среди знатных и красивых француженок. Но поскольку уже прошло немало времени со смерти маркиза, траур закончился, а лорд Винтер готовился к отбытию в Лондон. Миледи понимала, что если её деверь отбудет в Лондон, она уже не сможет осуществить задуманное, так что богатство деверя от неё ускользнёт навсегда. Вот почему она пришла в ярость, узнав, что д’Артаньян не убил лорда Винтера на дуэли, которая так кстати разгорелась между ними. А ведь она возлагала на неё большие надежды. Если не лорд Винтер, то хотя бы сам д’Артаньян, виновник неудачи её миссии в Лондоне по делу подвесок, кто-нибудь один из двоих обязательно должен был бы погибнуть. Тот факт, что они не только не поубивали друг друга, но ещё и стали друзьями, приводил её в ярость. Она предпочла бы, чтобы эти двое закончили свою дуэль так, как мифические Килкеннийские кошки, которые, согласно легенде, яростно и беспощадно дрались до тех пор, пока от обеих не остались одни лишь хвосты.
В связи с этими кошками я сейчас припомнил один эпизод, который произошёл примерно тогда же.
Кардинал Ришельё, любивший и кошек, и шахматы, однажды сравнил одну из своих шахматных партий с Рошфором, тоже любителем шахмат, с такой дракой Килкеннийских кошек. В результате этой партии на доске остались лишь два короля.
— Как шахматист, граф, вы добились ничьей, но как политик вы безбожно проиграли, — сказал тогда Ришельё, откидываясь на спинку своего высокого кресла.
— Я вас не понимаю, монсеньор, — ответил Рошфор.
— Вот потому-то вы и никогда не станете дипломатом, — продолжал кардинал. — Уж если добиваться ничьей, то вы могли бы оставить мне хотя бы коня. Результат был бы в точности таким же, но мне было бы не столь обидно. А если лицу, стоящему много выше вас, вы не доставляете огорчений, или максимально их минимизируете, то, поверьте, вы только выигрываете от этого.
— Я полагал, что шахматы… — проговорил смущённый Рошфор.
— Что это всего лишь игра? — подхватил Ришельё. — Друг мой, не может быть всего лишь игры с тем, кто держит в руках ваше благополучие и самоё жизнь. Не вздумайте обыграть Короля или хотя бы свести партию вничью.
— Я никогда не играл в шахматы с Его Величеством, — ответил Рошфор.
— Разумеется, и никогда не будете играть, ведь вы не выдержали испытания, — рассмеялся Ришельё. — Думаете, что я не заметил той вилки конём, которую вы поставили на пятьдесят втором ходу, надеясь на мою невнимательность? Я подумал испытать, насколько далеко зайдёте вы в своей дерзости. Вы не прошли испытания, Рошфор.
— Увы мне! — воскликнул граф.
— Не огорчайтесь, граф, — успокоил его кардинал. — Ваше место там, где ваши таланты будут блистать лучше всего и пригодятся в наивысшей степени. Шаркать ногами в приёмной Короля и поддаваться в любой игре, не только в шахматах, это не ваше. Я иногда предлагал Королю некоторых благородных молодых людей с безупречной внешностью, которые, как я полагал, бесконечно преданы мне, дабы укрепить своё и их положение. Но не всегда мой выбор был удачным. В отношении вас я сегодня лишний раз убедился, что вы не годитесь на роль королевского пажа или сокольничего, но вы нужны мне в качестве офицера по особым поручениям и великолепно справляетесь с этой ролью.
— Значит, я не стал новым де Шале? — спросил Рошфор. — Быть может, это к лучшему?
После этих слов кардинал очень внимательно и с уважением посмотрел в лицо Рошфора и задумчиво кивнул головой.
Что-то в лице де Рошфора напомнило ему одного молодого человека, благородного, достаточно знатного, стройного, красивого и весьма обходительного.
«Франсуа де Баррада, — припомнил Ришельё его имя. — Это то, что нужно. Впрочем, ставка на одного – это очень опасно. Надо приискать и других».
Франсуа де Баррада, был представлен Королю Людовику XIII кардиналом и занял опустевшее после казни де Шале место королевского фаворита.
Итак, д’Артаньян отыскал Миледи и умудрился смертельно поссориться с ней. Эта дама искала и моей смерти, но совершенно по иным причинам. Если бы она знала о том, что под именем Атоса скрывается её бывший муж, граф де Ла Фер, она бы непременно пожелала убить и его. Так что к этому времени единственным из нас, кто мог бы не опасаться её коварного покушения, был Портос.
Гримо сообщает, что д’Артаньян случайно обнаружил на плече Миледи клеймо в виде лилии и рассказал о нём Атосу, а также показал ему подаренный ей перстень, в котором Атос опознал свою семейную драгоценность, подаренную Миледи в день свадьбы.
Это не вполне так.
Миледи действительно подарила д’Артаньяну перстень, но совсем по иным причинам. Она прекрасно знала графа де Варда, ведь она влюбилась в него. Ей показалось, что голос человека, проникшего в её спальню и называющего себя графом де Вардом, не соответствует голосу того, кого она любила. Но она не могла проверить свои сомнения, велев зажечь свечи, ведь она боялась, что её гость заметит клеймо на её плече. В отношении этого разоблачения она испытывала просто животный страх после того, как такое разоблачение едва не стоило ей жизни. Взяв за правило заниматься любовью лишь в полной темноте, она боялась отступить от него. Поэтому она решила подарить своему любовнику перстень и взять с него обещание носить его всегда. Таким путём она решила удостовериться, что её гостем был именно граф де Вард. В потёмках она взяла по ошибке из выдвижного ящика прикроватной тумбочки не тот перстень. Она предполагала вручить совсем иной перстень, который был достаточно изящен, но не носил такой зловещей печати событий, о которых она не могла вспоминать без содрогания. Перстень Атоса она носила для того, чтобы подогревать в себе ненависть к нему, дабы не остывало желание расправившись с ним отомстить за себя. На этом перстне была одна острая грань, с помощью которой она перерезала верёвку, на которой её повесил Атос, так что перстень был также и талисманом, символизирующим защиту, которую Ад предоставил ей от мстительности земных врагов. С ним она не рассталась бы ни при каких обстоятельствах.
Отдав д’Артаньяну по ошибке перстень Атоса и обнаружив эту ошибку под утро, миледи сильно сокрушалась и рассчитывала обменять его на другой при следующей же встрече.
Случилось, однако, так, что Атос увидел это перстень на руке д’Артаньяна и сражу же узнал его. Сомнений быть не могло. Пришлось д’Артаньяну объяснить историю происхождения перстня, не вдаваясь в тонкости того, каким образом была организована эта встреча, чем, впрочем, Атос и не интересовался.
Атос спросил у юного друга, не обратил ли он внимания на плечо своей возлюбленной, на что д’Артаньян заявил, что встреча происходила в полной темноте.
— По чьей инициативе было договорено о таком условии? — спросил Атос и внимательно посмотрел в лицо д’Артаньяна.
Д’Артаньян смутился. Он вспомнил, что сам воспользовался темнотой, поэтому ему не следовало протестовать против такого поворота событий.
— Это было обоюдное решение, — ответил он смущённо.
— Вот вы уже и лжёте мне, — с грустью сказал Атос. — Подумать только, во что превращают женщины отличных мужчин!
— Простите, Атос! — воскликнул д’Артаньян, покраснев. — Инициатива исходила от неё, а я лишь воспользовался ей.
— В таком случае, друг мой, вы должны во что бы то ни стало добиться того, чтобы взглянуть на её левое плечо при свете хотя бы одной свечи, а ещё лучше – при свете солнца, — сказал Атос чрезвычайно серьёзно.
— И что же я должен там увидеть? — осведомился д’Артаньян.
— Молю Бога о том, чтобы вы не увидели у неё на плече ничего особенного, — мягко сказал Атос. — В этом случае я выставлю вам пять бутылок лучшего бургундского вина. А вы назовёте меня старым занудой, чья фантазия разыгралась от какого-то жалкого камушка.
— Но я вовсе не хочу оскорблять вас, Атос! — запротестовал д’Артаньян.
— Я прошу лишь успокоить мою непростительную мнительность, — мягко ответил Атос. — Можете вы сделать это для меня?
— Но как?! — воскликнул д’Артаньян, однако, взглянув в серьёзное лицо Атоса осёкся. — Я постараюсь. Я обещаю. Я сделаю это.
— Сделайте это как можно скорей, сын мой, — сказал Атос и прижал д’Артаньяна к своей груди. — Иначе сердце моё будет вечно болеть за вас.
Это был первый раз, когда Атос назвал д’Артаньяна сыном. Он делал это не часто. Очень редко. Не столь часто, как это можно заключить, читая записки великолепного фантазёра Гримо.
(Продолжение следует)