СТРАННИЧЕСТВО.
1.
От своего метафизического двойника – Камира, - одновременно странствующего сразу в нескольких пространственно-временных измерениях, - я регулярно получаю письма: иногда с нарочным, но чаще «до востребования».
Вот и сегодня я получил от него письмо.
В свойственной ему ироничной и чуточку назидательной манере, Камир высказался о текущих событиях, - которые, по сути, - требовали от меня прямо сейчас, - принять жизненно важное «решение».
Чтобы настроить меня на нужную волну, - брат-двойник напомнил о давней «памирской истории», - приключившейся со мной где-то в середине восьмидесятых годов.
Тогда тоже надо было принимать решение – экзистенциальное.
«Экзистенциальных» историй у каждого «горника», - на случай лясы поточить, - прикопилось с добрую дюжину.
У меня – не исключение.
Но неспроста Камир вспомнил именно о том случае. Оказавшись в ситуации безвыходной, - я вынужден был совершить переход из физического измерения в пространство метафизическое – улётная история.
После чего Камир, - учитывая мою всегдашнюю тягу к «экстриму», вывел формулу, - надо честно признать – из ряда вон.
И то верно: способ жизни на грани «срыва» стал моей второй натурой.
Впрочем, если вспомнить детские годы, - откуда я, собственно, родом, - все мальчишки усть-нарвские, - мои друганы, - были «сорвиголовы».
У нас во дворе возвышалась над другими деревьями огромная черёмуха. Мы, шести-семилетними пацанятами, забирались на самый верх, - а затем с вершины прыгали вниз, изредка цепляясь руками за ветви – ощущения запредельные.
Тот, кто был «второй натурой» – «экстримал», - с раннего детства втягивал меня в разные истории.
Умчаться куда-то, - на его зов, - я всегда был готов.
Поэтому, как только случай представился, - я «намылил ноги».
Отработав год слесарем-ремонтником в железнодорожном депо, - я заслужил «отпуск». В качестве бонуса, всем работникам ЖД, - предоставлялась возможность бесплатного проезда в плацкартном вагоне, - в любой конец Союза.
Так впервые, в шестнадцать лет, я отправился в самостоятельное «плавание» – на Юг.
Путешествие «за тридевять земель», - в сопровождении «одиночества», - основательно встряхнуло меня.
Не скрою, мой «нарвский» жизненный опыт помог вывернуться из нескольких тупиковых ситуаций.
С тех пор я усвоил правило – расслабляться нельзя, ни при каких обстоятельствах.
Человеческая жизнь для гопоты – ничто.
По нынешним «мутным» временам, - «домашнему человеку» надо с головой не дружить, - или быть полным «оторвой», - чтобы отважиться на выпадение из «гнезда».
Столько всякой мрази развелось – не приведи бог.
Поездом из Нарвы в Питер, затем Москва, Хадыженск, Туапсе, Сочи, Сухуми, и далее – в сторону Батуми. Лето удалось.
Домой я вернулся, имея некий «план» в голове.
Пока ещё сырой, - но «перспективный».
В красочных деталях, и по нескольку раз, - как сюжет приключенческого американского кино, - рассказывал я «дворовым» приятелям о своём летнем турне.
Наши парни, в основном «прожигатели жизни», - были в шоке.
Я и сам из состояния шока не выходил до первых зимних заморозков.
А когда меня опять засосала «нарвская текучка», - само собой в голову полезли «летние» мысли.
И «перспектива» поманила меня, - и я стал готовиться к освоению новых географических пространств.
И понеслось.
К восемнадцати годам я созрел для больших переходов.
Просто моя «перспектива» сорвалась с петель – я за ней.
Со временем «хождения в жизнь» стали для меня физической потребностью.
Крутится в голове более точное определение моим хождениям, но слова нужного не подберу.
Хотя, есть забытое ныне понятие – «странничество».
Откинув религиозный аспект, «странничество» понимается мной, - как «пешие переходы из края в край».
Страннический образ жизни – это мой случай.
В те, «постоттепельные» времена, - существовала удобная во всех смыслах «совковая» практика – автостоп.
Я использовал эту «практику» на все сто.
Особенно, когда дерзнул на полуторагодовое путешествие по Союзу.
Живя в тихой провинциальной Эстонии, - я, разумеется, мечтал вырваться за пределы замкнутого эстонского Круга, - иногда напоминающего «петлю», - удушающую.
Поездка на Юг, - воодушевила меня.
И в голове действительно замаячил план – «перспективный».
Однако, чтобы «перспектива» приобрела облик конкретного физического действия, - нужен был мощный эмоциональный толчок – естественный.
Сейчас не важно, что за чем последовало.
Важно, что обстоятельства сложились в косую линейку, - и я напрягся в ожидании чего-то нехорошего.
И если бы не «вера» моя, - соображающая лучше меня, - а потому наполнившая паруса «перспективы» попутным ветром загодя, - удавила бы «петля эстонская» мечту нарвского паренька.
Короче, вышло как надо.
«Вера» – она же мечта моя – позвала в дорогу.
И я ушёл на зов, - потому что веровал.
А что же Экстрим? – он ушёл вместе со мной, - правда, опережая меня, - где на шаг, где на столетие, а где и на целое тысячелетие.
Чтобы было понятно, - веру свою я не в капусте нашёл.
Можно сказать, я её вынашивал.
Ясное дело: вера как религиозное чувство, - точно некий довесок, от рождения даётся человеку. Но надо учесть, - жил я в стране атеистической.
«Семитизм», прикинувшись Лениным, тайно и явно правил в СССР.
А по сему, «русскость» и «православие» – подлежали искоренению.
Хочешь выжить – молчи в тряпочку.
В раннем возрасте пару раз бабушка водила меня в церковь. Кто-то стукнул. В школе пристыдили.
Мудрая бабушка толк понимала и в более крутых наездах со стороны властей, - поэтому обучила меня некоторым приёмам конспирации. Так я научился креститься мысленно.
И «молитва» на все случаи жизни у меня была одна – универсальная: «Боже, спаси и сохрани».
«Бог внутри тебя, говорила бабушка. Богу без разницы, какую чепуху ты несёшь, полагая, что молишься. Богу искренность твоя нужна.
Вера, отмеренная Богом при рождении, - зачахнет и умрёт, - если дрова в огонь не подбрасывать.
А «церковные» кривляния прихожан на публику – Богу невмоготу.
Массовые ритуальные моления – случай особенный».
Спасибо, бабушке.
Что есть «вера»? – в мальчишестве я об этом особо не задумывался.
Пока не пришла пора «ответов» на мои «вопросы».
И вот теперь, потеряв счёт прожитым годам, - я спросил себя: что побудило меня – усть-нарвского мальчишку, - задаваться вопросами, - на которые нет ответов.
Мои знания об окружающем мире, ограничивались замкнутой территорией «пограничного» посёлка – Усть-Нарвы.
Правда, из окон нашего дома, - открывался вид на море – совсем другой масштаб восприятия реальности.
Встречаются на линии горизонта реальный и воображаемый миры: чего только не увидишь в преломлении лучей света.
Ещё у меня был берег земной – песчаная полоса, - огибающая Финский залив от Усть-Нарвы до Таллинна – города моего рождения.
С этой полоской земли у меня особые отношения.
Местные, поселковые, в основном рыбаки, - с морем были на короткой ноге, но больше – по работе.
Это как горцы: в горах живут, а в горы ходить не любят, - разве, по делам.
Зато усть-нарвской пацанве – море дом родной.
С ранней весны, когда ещё майские льдины возле брега отираются, и до глубокой осени – мы в воде.
Штормовые волны – наше всё.
Одна досада – «погранцы».
Каждый вечер, ближе к полночи, - пограничники «боронили» усть-нарвский берег, - чтобы «пришлых» с другой стороны по следам вычислять.
Солдаты нас гоняли, но так – для проформы.
Главное, - «борону» не затаптывать.
Более всего я любил, кода «мой берег» пустел, - когда ни одной лишней души.
Ночное небо и море – одно целое.
Я и берег – одно целое.
С крутого обрыва вниз – напротив моего дома, - в пятнадцати метрах от моря, - упрямится куст калины.
Наблюдательный пункт.
Стараясь не пропустить ни словечка из шуршаний морских волн, - я на час, на два, на три отсутствую, - не пойми где.
Сижу. Жду чего-то. У меня слипаются веки. Кажется, сейчас усну.
Та-а-к, поехали.
Я не противлюсь усыпляющей силе.
Я смотрю на себя откуда-то сверху и справа.
Море – продолжение неба.
Я – продолжение берега.
Берег – продолжение одиночества.
Стоп. Исчезает берег, море, небо.
И меня нет.
Есть Одиночество.
Одиночество? Чьё?
Моё? Земли? Космоса?
Вопросы без ответа повисают в воздухе.
Похоже, я действительно сплю. Потому что только во сне можно разговаривать с морским берегом, - как с человеком.
«Как тебя звать?» - интересуюсь у «говорящего» берега.
Я Один, - был ответ.
«Надо же?»
«Бывает», - согласился Один.
Почему Один? – удивляюсь я.
Потому что вначале проявился из небытия берег земной, - и был он на всём белом свете – один-одинёшенек.
И первое чувство, испытанное «берегом» – «одиночество» – побудило Того Кто Есть Всё, - дать имя собственное земному берегу – Один.
Я сочувственно вздохнул. И воздух «одиночества» проник в мои лёгкие, - и моя человеческая плоть стала частью земного берега.
И тот, кто всегда был Один, - радостно приветствовал мальчишку усть-нарвского.
«Нас теперь Двое», - «детскость» человеческая.
И округлились глаза мои от удивления.
И не знал я, что сказать в ответ Одному – пауза.
Что делать со своим человеческим «одиночеством»? – пауза.
А если и земное «одиночество» в себя принять? – пауза, на грани потери сознания.
Просто разум мой «клинило» от подобных вопросов.
И я «зависал» в паузе.
Правильно оценив моё состояние, - Один сказал.
«Не «одиночества» надо бояться, «детскость» человеческая. То, каким содержанием ты станешь наполнять своё, а значит и моё – земное «одиночество», - может оказаться нашим общим «концом», - или жизненной перспективой.
Нас теперь двое. И это факт.
А где двое, там и третий.
Ибо сказано было Сыном Божьим: «Идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреди их».
Моли «детскость» человеческая Бога о пришествии на берег нашего «одиночества» Того, - Кто церковь Второго пришествия на земле возведёт, - и наполнит Духом Святым обитель метафизического Православия.
И просил я Господа, взывая к милости Сына Божия.
«Боже, спаси и сохрани».
И откликнулся Иисус на просьбу усть-нарвского отрока.
И сказал Спаситель «детскости» человеческой в обетовании.
«Аще кто любит Мя, слово Моё соблюдает, и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим».
И сотворил Господь Иисус из молитв моих, из мечтаний, устремлений, фантазий и тайных желаний – церковь.
И дал церкви метафизической имя – «Не от мира сего».
И беззаботно пульсирующая «детская радость» в груди усть-нарвского мальчугана, - уступила место чему-то пока ещё неосознанному, - но тому, без чего жить нельзя.
Я никого не посвящал в тайну происхождения церкви «Не от мира сего».
И вопросы задавать тем, кто «от мира сего», - я давно перестал.
Уроки конспирации моей мудрой бабушки – были усвоены.
Почему об этом сейчас пишу? – Один попросил.
Каждому плоду назначен срок созревания: годы прошли, прежде чем мечтания, устремления, фантазии и тайные желания мальчишки усть-нарвского обрели конкретность – целенаправленность.
А попросту говоря – жизненную перспективу.
И назвал Иисус мою целенаправленность – перспективу – верой очеловеченной.
А затем, - Божий Сын, - напутствие произнёс: «Получи человек то, - что в мечтах вынашивал.
Ибо то и есть земля твоя.
Ибо не зря людьми бывалыми сказано: «Во что верит человек – то и есть».
И подтянулась «вера» непридуманная, - к «берегу» моего притяжения, - отыскав среди многих земных берегов «тот, что есть».
Пришла «вера» ко мне, - потому что внутренне согласилась с тем, - что во мне есть.
А есть во мне «искра Божия».
Спустя годы и годы, - назвал я «искру Божию», - главной движущей силой, - первопричиной, - увлекшей меня в пространство «не от мира сего» – в мир метафизический.
Правильно говорят люди бывалые: «Все мы родом из детства».
«Но то, что после «детства», - после «физики», - то и есть».
Пояснил Иисус, обращаясь к тому, - кто тоже я, - но в зрелом возрасте.
Пытаясь разобраться в истоках детских мечтаний, - не сокрушайся о дороге «последствий», художник.
Лучше пожелай удачи себе – даннику дороги «последствий».
И метафизическому брату художника, Камиру, - знающему что-то истинное о мечтах усть-нарвского мальчишки, - скажи спасибо.
Ибо церковь «Не от мира сего», - сотворённая из «детскости» твоей, - породила дорогу Второго начала – мир метафизический.
И склонился я в почтении перед «детскостью» своей.
И Божий Сын – Спаситель человечества, - родом из мечтаний мальчишки Усть-Нарвского, - спасибо сказал Маме моей – Галине Ильинской.
2.
А дальше пошло-поехало.
Ибо «детскость» моя – «мечты не от мира сего», - позвали Иисуса Христа в дорогу дальнюю.
И странник метафизического православия, - идущий впереди двадцатого столетия на шаг, на десятилетие, на тысячелетие, - ушёл дорогой Второго начала в сторону двадцать первого века.
Воистину: непостижимы помыслы твои – Бог метафизического понимания.
Ибо «детскость» человеческая наполнила «одиночество» земного берега молитвами, мечтаниями, стремлениями, тайными желаниями, - и назвал Бог того, кто всегда был Один – Иисусом Второго пришествия.
Сколько времени прошло с той поры? – не важно.
Важна причастность к чему-то большему, чем «детскость» человечества.
Просто возникла ситуация.
И Тот, кто стоял у истоков «веры» метафизического православия, - стал обучать своего человека – Иисуса Христа, - необходимым навыкам выживания в мире Второго пришествия.
Для начала, - Бог Отец сделал ход «Большой Медведицей».
И прошептал Иисус: «Боже, спаси и сохрани», - вдруг сообразив, что является свидетелем, - а может быть и участником игры, - происходящей сразу на нескольких досках, - и в разных временных измерениях.
«Вот, блин, попал».
И мне подумалось вскользь, - поскольку и я оказался участником игры, за пределами мира сего.
Камир строго взглянул на меня, - и я подтянулся внутренне.
И «вера» непридуманная сделала ход «Слоном», - в пространстве метафизической реальности.
И от предчувствия грандиозной перемены в судьбе, - я ощутил в сердце толчок – долгожданный толчок.
И ударил в бубен Илья Пророк.
И путь от «физического» к «метафизическому» - время переходное, - совершило квантовый скачок, - и что-то в природе произошло.
И то, что раньше было «представлением», - стало «понятием».
И от перестановки «фигур» оптических иллюзий в пространстве моего мышления, - я стал иначе дышать, соображать и видеть.
А потом и вовсе, - перенёсся в другое измерение.
Какое? – я бы тоже хотел знать.
И вновь ударил в бубен Илья, - и я возник в реальности физического мира, - или иллюзии?
По ощущению: мне восемнадцать лет.
Вопросов нет. Жизнь продолжается.
Крутой берег Наровы-реки.
Я сморю на противоположный берег реки – там Ивангород.
Чей это был ход? – думаю, Того, - Кто Есть Всё.
Следом за мной и «Кассиопея» переместилась, - к северо-востоку от прежнего моего «стояния».
Этот ход «Кассиопеей» записали архангелы, - в мой актив.
Я стоял на берегу Наровы ровно до тех пор, пока не разгадал замысел Кассиопеи.
А когда сообразил, что звезда путеводная призывает избавиться от циничной опеки «мачехи-родины», - чисто по этническому признаку, - ущемляющей меня в нормальных человеческих правах, - я встрепенулся внутренне.
И то, что принял за иллюзию – исчезло.
А реальность внешнего мира, сложилась в дорогу дальнюю.
Просто свет путеводной звезды наполнил паруса моей «перспективы» воздухом свободы.
И я засобирался в дорогу.
Заколебало жить с оглядкой на ехидный оскал «эстонской петли».
Ибо так устроена жизнь в Эстонии: что русскому «смысл», - эстонцу – «поперёк».
Короче, я вывернулся из «петли».
Вон из ограниченности «хуторского мышления».
Вокзал, рюкзак. Мама не скучай.
Я исколесил почти весь Союз – на одном дыхании.
И не всегда «автостопом».
Для моих странствий годились почти все виды транспорта, - кроме самолётов, - потому лишь, - что в самолёты трудно было проникнуть «зайцем».
Но пеший переход – это статья особая, странническая – много в этом понятии смыслов.
Расскажу о нескольких самых незатейливых «смыслах».
Как-то занесло меня в Каховскую степь – здоровеньки булы.
Пронестись на машине по палимой солнцем степи – нормально.
Но в моём случае, - с раннего утра до глубокой ночи, брёл я по безлюдной степи, - и ни одной машины – ни туда, никуда.
Какой в этом самоистязательстве «смысл»? – прямого ответа нет.
Есть распятая под солнцем Каховская степь. Есть я. Воды нет.
И не укрыться мне от себя, не спрятаться – такая планида.
Думай, о чём хочешь.
Вольно.
Ночь. Я плетусь на последнем издыхании по освещаемой луной колее.
Кругом степь – ни конца, ни краю.
Сил моих оставалось на полчаса ходьбы. Если что: свалюсь прямо в ноги «коханой степи».
Не рассчитывая на спасение, на всякий случай, обернулся назад. Показалось, должно быть, - но на другом конце степи, огонёк крохотный мне подмигивал.
Однако эти подмигивания не задели за живое эмоции: мало ли звёзд на небе подмигивает.
Я поплёлся дальше.
Но слабая надежда на спасение, взяла мой след. Я затылком ощущал приближение «Спасителя».
Через полчаса вновь глянул назад: задиристый сноп луча шаркнул в ночи туда-сюда.
Ясно: «Спаситель» уже в нескольких километрах от меня.
Блин, я бы и хотел поверить в «Спасителя», - да сил не было на развитие этой фантазии.
Вскоре послышался шум мотора.
«Мотоциклист», - решил я, - и сдвинулся на обочину.
Безнадежно проводил взглядом «Спасителя», - потому что за его спиной кто-то сидел.
Чисто на автомате, вскинул руку.
Мотоциклист, не оборачиваясь, укатил в ночь.
«Нормально, - шевельнулась пыль от моего безразличного взгляда, - пора разрешения просить у степи на постой».
Тыркаясь взглядом по придорожной пыли, я приметил более-менее подходящее место, - где грязи было поменьше.
Скинул рюкзак с плеч.
«Хорошо-то как, - скорее лечь, а то стоя усну.
Рухну прямо тут – на обочину».
Просто силы резко покинули меня, - и я не был уверен, что смогу отползти в степь.
Охренеть, но я вновь услышал шум мотора.
Через минуты две-три давешний мотоциклист нарисовался в масштабе один к одному.
Я выжидательно склонил голову к плечу, - как бы проталкивая его мимо себя.
«Проезжай, дружище, - послал степняку сигнал мысленный, - не обращай внимания на меня. С виду, я, как будто стою.
На самом же деле, - сознание моё спит, и телеса спят.
Не мешай мне утопать во снах «коханой степи».
Подпираемый усталостью, - я таращу глаза на «степняка»: давай, давай, мимо.
Но мотоциклист имеет свою мысль.
Он, похоже, не учуял запаха отрешённости, - невидимой стеной, отгородившего моё «одиночество» от всего инородного, - от того, что от мира сего.
Развернувшись, степняк почти вплотную подрулил ко мне, - и строго поинтересовался, - что я тут посреди степи делаю?
«Так попуток нет – приходится на своих двоих».
Уныло прояснил я ситуацию, и длинно выдохнул.
«У нас тут никто без особой нужды не мотается – банды в степи орудуют.
Я потому и не остановился прошлый раз: решил, вот паренька как приманку используют. Здесь никто чужака на «борт» не возьмёт, даже днём. Сколько случаев было…
Хорошо сын убедил, - мотоциклист мотнул головой за спину, - что не похож ты на местных гопников.
Я слабо улыбнулся мальчишке.
Наступила неловкая пауза.
Я прятал глаза в степной дали.
Как говорится, наступил «момент истины».
А ещё говорится, «достал пистолет – стреляй».
И мотоциклист «выстрелил».
Переглянувшись с сынишкой, он неуверенно предложил довести меня до ближайшего селения.
Честь ему и хвала.
Я стал отказываться, дескать, сиденье для пассажира одно. Дескать, заночевать в степи – для меня ещё одно приключение. И, потом, скоро утро уже.
Но мотоциклист, глядя в упор, как отрезал, сказал: до утра ещё дожить надо. Кроме бандюков, тут волков полно.
Как они до сих пор на тебя не вышли, - удивляюсь.
Далее всё пошло не по моему сценарию. Мотоциклист посадил сына впереди себя, на бензобак. Наказал ему крепко держаться за руль.
А я, поругивая себя за малодушие, уселся на заднее сидение.
«Ведь это же надо?! – незнакомый человек, сыном рискнул, спасая меня.
Вот факт человеческой отзывчивости – вот «смысл», который на дороге не валяется».
Что ж, такие «повороты судьбы» закручивают мозговые извилины земных странников в спираль нужного понимания.
Если они в этом нуждаются.
Я впервые столкнулся с подобным «русским феноменом».
Времени на размышление не было. Или – или?
«Ставка» этого «русского» оказались столь высока, что моей первой реакцией было – убежать в степь.
«Сам пришёл – сам и расхлёбывать буду.
Не хочу подставлять этих людей».
И потом, я нутром чувствовал: это «степное» происшествие ещё выстрелит, - ой, выстрелит.
И ещё я понимал: не надо соваться в промысел Того, - Кто Есть Всё.
Человеческое дело – принимать Бога таким, каким ты его заслуживаешь.
Мой теперешний Бог – степь, придорожная пыль, завывания волков, кажется взявших «след» обессиленного путника, - холодящее кровь дыхание невидимых, но рыскающих в ночи бандюков, - и абсолютное безразличие ко всему, что находится за чертой моего «одиночества».
Я жутко устал – я принимаю Бога таким, каким заслужил.
Всё. Амба.
Но ставропольский казак, - поменявший коня на мотоцикл, - не поменял своей человеческой истинности.
Степняк мгновенно просчитал неевклидовые ходы моих размышлений, - и принял «русское» решение.
И я смирился.
Если честно: «русское» восприятие Бога этим человеком, - показалось мне более убедительным – истинным.
Казалось бы, смысл «коханой» истории понятен, - но какая-то «недосказанность» всё равно осталась.
Я бы сказал: «совестливый русский вопрос» повис в воздухе.
Висит над Землёй Ковш Большой Медведицы – извечный «вселенский вопрос» рукоятью в «коханую степь» упирается.
Какой в этом смысл? – Бог знает.
Мы рассекаем на мотоцикле по ночной степи: Спаситель, его сынишка и я.
Светлеет небо по периметру.
Но вековечный вопрос по-прежнему висит над землёй.
«Интересно, что таишь ты в себе, - Недосказанность космоса?»
Я улыбнулся Медведице, - мысленно пообещав ей письма писать – до востребования.
Через час-другой наша троица, - благополучно покинула Каховскую степь.
Прощай, история непридуманная.