Выпустился Семён Раскатов из детского дома, окончив там семь классов, почти что с отличием и поступил в горный техникум по специальности маркшейдер. Специальность эту незнакомую он выбрал нарочно, уж больно понравилось ему иностранное слово, будто маг или чародей звучало это необычное название профессии. И первое полугодие студент Раскатов учился с большим увлечением. Начитавшись в своё время мистических сказов у писателя Бажова, он грезил таинственными спусками в подземные шахты, где он главный маркшейдер и горный руководитель прокладывает сложные пути и всевозможные шурфы для рудной выработки в подземных владениях самой хозяйки уральских гор. Но о спуске в шахты в первый год обучения и речи в техникуме даже не шло.
Первый курс по программе был общеобразовательным, на котором все студенты по определению налегали на изучение предметов в русле школы среднего образования. Сдав зимнюю сессию на отлично, весной, потеряв всякий интерес к учёбе, отличник скатился в постижении знаний на тройки. И сразу, как только начались каникулы, сдавший позиции технарь, тут же прыгнул в электричку и сиганул в свой детдом. А там дружно готовились к переезду на летнюю дачу, и бывший детдомовец вместе с ещё двумя такими же как и он ребятами выпускниками включился в этот трудоёмкий и кропотливый процесс переезда.
Сформированную бригаду из числа тех выпускников, которым предстояло в конце лета насовсем покинуть чертоги родного приюта, дополнив бывшими тремя уже гостями, посадили их, работную артель в выделенный для этого городом чахлый автобус и отвезли в лес на берег пруда, где и находился образованный вскоре после окончания гражданской братоубийственной распри, но оставленный во время Великой Отечественной войны этот пионерский лагерь, который и был превращён Комбатом после восстановления в летнюю дачу для неугомонных детдомовских чад. Небольшой по числу детей перед самой жуткой в мире мясорубкой нынешний детдом вскоре начал прибавлять количество сирот и дошёл до максимума, не уменьшившись и после победы.
Так что большому работному звену предстояло сообща очистить и помыть на зиму оставленные все в летнем лагере щитовые корпуса. Потом они должны собрать, внести и расставить в них по группам кровати, дополнив их матрасами, подушками и тумбочки. А самих то дачных переселенцев было более ста, поэтому всё это, хоть и не совсем тяжёлое дачное имущество, но каждое по штучно, плюс к матрасам и подушкам одеяла надо было разнести из склада по разбросанным на территории постройкам.
Перед тем, как укомплектовать все кровати матрасами, одеялами и подушками, их надо было предварительно просушить на раннем июньском солнце, а затем уж и застилать привезённым из детдома постельным бельём. И вот так все семь летних домиков нужно в назначенный срок этой шустрой команде работяг подготовить к предстоящему заселению. И только в самую последнюю очередь им предстояло привести в порядок дачную кухню и пристроенную к ней застеклённую веранду – столовую. Но весь этот несложный труд был далеко не самый лёгкий. Так всю неделю с утра и до вечера валандались там предстоящие и бывшие выпускники с санитарной уборкой, чтобы ко времени поспеть подготовить этот объект к переезду в него родных барогозников-непосед.
Когда в конце недели вечером за уборщиками на дачу приехала, чтобы забрать их к ужину домой сама старшая воспитательница Евгения Викентьевна, она, похвалив ребят за успешно проделанную ими работу, разрешила в качестве поощрения быстро ополоснуться в тёплом пруду и после купания попросила всех собраться в столовой. Там она тихо всем сообщила, что сегодня днём к ним в детский дом был назначен новый директор, так как их прежний руководитель и муж её был арестован прямо у себя в кабинете по умышленному доносу. Не угодил, видно, он кому-то и чем-то из городских властей, так как во многом и не всегда соглашаясь, при отстаивании сиротских интересов своих питомцев. Вот и сняли с должности его, орденоносного фронтовика, а вместо него назначили другую – верную и послушную вышестоящим товарищам ответственную кандидатуру.
- Поэтому, Сёма, тебе с ребятами нужно сегодня же покинуть детдом. Временно, – извинилась Евгения Викентьевна, – а когда новая директриса войдёт в курс дела, то вам и обратно можно будет уже приехать, – заверила она бывших своих воспитанников.
И рабочая братва, ребята и девочки, дружным кагалом двинули, не спеша, в тесный дожидавшийся их на поляне автобус. Там уже старшая в детском доме воспитательница, с которой у Сёмки по приезду в него не сразу сложились хорошие и доверчивые отношения, но которая в последствии стала для него многоуважаемой Евгешей. Так звала и величала эту невысокую и внешне красивую женщину, супругу директора, скорая на обиду и месть вся детдомовская безотцовщина. Села Евгеша в автобусе рядом с Сёмкой, и когда, фырча мотором, колымага тронулась с места, она достала из своей дамской сумочки, небольшую, в твёрдом переплёте книжицу. Это был роман в стихах Александра Сергеевича Пушкина
«Евгений Онегин». Достала ранее припасённый свой подарок и торжественно вручила её ошарашенному студенту каникуляру.
- Чё это? – насторожился тот.
- Это тебе от меня, прочти, – улыбнулась тепло чужая мама.
Обескураженный столь неожиданным проявлением внимания со стороны взрослой и руководящей дамы смущённый чтец раскрыл преподнесённую книжонку и, не торопясь, прочитал на внутренней стороне обложки размашистую надпись: от Евгении Евгения, но не Евгению, а Семёну, доброму, справедливому мальчику с наилучшими пожеланиями на долгую и добрую память!
И это для второкурсника технаря было выше всяких похвал.
- Спасибо, – только и смог промямлить, зардевшись, уральский вьюнош, – но я же не один у нас в детском доме умный мальчик. Есть и другие!
- Есть, – обняла его по-матерински старшая воспитательница, как оказалось потом, давнего своего любимца, – но и ты у нас далеко не дурак!
На том две породнившиеся души и расстались. И только, спустя довольно большое количество лет, когда он уже был не Сёма, а Семён Аркадьевич, руководитель областного строительного Главка посетил с рабочей оказией, в связи с новым своим назначением, тот самый уже разросшийся городок, в котором находилось одно из подведомственных ему в области стройподразделение, и его детский дом, вот и он заглянул по случаю в сиротскую обитель. Там он узнал, что по навету обвинённый в растрате бывший директор отсидел в лагере почти весь срок, но ближе к концу в другом суде был полностью реабилитирован и возвращён на работу в детдом на прежнюю должность. И сейчас он, будучи на пенсии, но продолжает всё там же вместе с женой трудиться, только уже в качестве завхоза, а вот она – кастелянши. И бывший воспитанник, помнящий добро Сёмка Раскатов подарил своей в тот день постаревшей своей воспитательнице при тёплой встрече тощий в мягкой обложке сборник стихов Евгения Евтушенко «Третий снег» и на прощание подписал его так, где в конце две последние строчки означали откровенное признание.
- И я, как пылкий Авирон, был покорно в вас влюблён, – и быстро отчалил на своей персональной машине, не дожидаясь, когда его любимая воспитательница прочтёт эти его запоздалые строчки мальчишеского обожания. А первые строки в той надписи в книжице были такими же, как когда-то много лет назад начинались они в ему подаренной книге от Евгении Викентьевны, но изменённые немного, – не от Евгения Евгении, а но Семёна на память с признанием и признательностью!
Покинув второпях казённую берлогу, соскучившийся по бабушке внук и сам, радея от предстоящей встречи с любимой сказительницей, прикатил в родное гнездовье и там со всей решительностью с порога заявил, что готов он помогать ей, своей родной бабулечке, везде и во всём аж до самого сентября.
- Вот и ладно, – поощрила внука радостно старая потатчица, – работёнки для тебя у меня, родимый внучек, нынче много поднакопилось. Успеть бы ещё до осени то осилить!
- Дрова? – уточнило повзрослевшее чадо.
- Они, Сёмушка, они, – подтвердила догадку игриво бабуся, – будь они неладны!
И в самом деле на улице подле двора прямо на траве возвышалась большущая куча берёзовых чурок, напиленных ещё в лесу метровыми поленьями, внушая доверие. И это, с позволения сказать, доверие требовало вначале распилить его пополам, а потом расколоть и аккуратно уложить повдоль стены во дворе под крышей в новую поленницу. Оценив на глаз будущее своих в оставшееся время каникул, обещавший, не покладая рук, трудиться помощник спросил.
- А кто дрова то тебе, баба, привёз?
- Известно кто, – последовал ответ.
- И кто же?
- Так племянник Серёжа, – призналась хозяйка дома, – выписал их на себя, а привёз вот мне. Я только оплатила за сами дрова и за их доставку!
- И когда привёз?
- Да уж который день лежат тут, тебя дожидаются!
- А как же он?
- Кто? – не поняла студента владелица берёзовых чушек.
- Как, кто, – удивился скороспелый работничек, – сам дядя Сергей!
- Чё он то, Сеня, – не улавливала мысль шустрая дворовая шлёндра по хозяйству.
- Без дров же на зиму остался!
- Кто, Сеня?
- Да дядя Серёжа. Кто же ещё то?
- Так он, – перевела дух хозяйка дров, – себе в дом то выписал машину угля, а тебе вот, внучек, работу подкинул. Уразумел ли чё ли? – подвела итог родная душа.
- Уразумел,– согласился будущий подсобник.
Утром, плотно позавтракав, дровяных дел мастер вышел во двор, потянулся сладко спросонья, распахнул уличные ворота двора, оглядел предстоящий фронт работ и глубоко задумался.
- О чём думка, работник? – появилась рядом повеселевшая кормилица.
- Думаю, чем пилить то эти берёзовые то метровые коротыши!
- А вот, – подала бабка внуку сварганенную из двуручной пилы с крупным зубом с удобной рукоятью специально сотворённую ножовку.
- Откуда, бабульчик?
- Так дядя Витя не пожадничал, дал, – усмехнулась хитровато лукавая услуга.
Дядя Витя – это младший сын бабушкиной сестры бабы Тали, что в высоту, что и в ширину с полтора метра, крепко сбитый квадрат был на все руки мастак, мастеровит не по росту и бережлив с инструментом не по объёму, если не сказать больше – скуп. Поэтому будущий пильщик и удивился такому ответу.
- Как это он расщедрился то?
- А чё тут неясного?
- Сама знаешь, – всхохотнул вслед за бабушкой и её без пяти минут распиловщик.
- Попросила я, старая младшего племянника помочь мне дрова располовинить, так он отказался. Дела, вишь, у него есть неотложные. Ну тогда я и сказала ему, что, если не можешь помочь мне напилить дрова, тогда дай хоть мне твою ножовку. Сама я пилить их стану, коль тебе некогда!
- И чё? – не удержался от вопроса подросший Сёмка.
- Как видишь, – торжественно заключила старая победительница родственной и не в меру чуждой скупости, вручая инструмент для ширки дров домашнему прорабу.
Покочевряжился, подавил из себя, как пасту зубную из тюбика, жлоба и скупердяя, короче говоря, её второй по очереди племянник Витушко, посопел мучительно в свои две ноздри и с неохотой, но расщедрился под конец со словами наказа.
- Не забудь вернуть, тётка Надя, пилу то назад!
- А то что будет то, Витя, тогда, – не восприняла всерьёз предупреждение старшая сестра его матери.
- Как всегда, – мрачно сказал мастеровитый мужик.
- А как всегда – это как, Витюша? - улыбнулась родная тётка.
- А то не знашь, – не оставил вопрос без ответа мелкий родственник!
- Не знаю, дорогой мой племянничек?
- Дашь вещь руками, а забирать придётся потом – ногами!
- И чё потом, – остановил в воспоминаниях свою радость любящий внук.
- А потом, – ощерилась щедро смелая добытчица, указав на рабочий инструмент в руках у собственного внука, – у тебя и находится.
- Теперь надо подумать, как я буду пилить эти круглые чушки, – вздохнул тяжело будущий работник.
- А чего ж тут думать то? – развела руками хозяйка дров.
- В смысле? – опешил Сёмка.
- Берёшь козлы, – пошла она в глубь двора, – выносишь их на улицу… И чево мы стоим, – поторопила внука бабушка.
- Ну принёс я эти козлы, а дальше то чё? – поставив на землю у ворот двора сей для распилки дров станок необъезженный недотёпа в делах хозяйских. – угрюмо посмотрев на лежащие у ног его в метр длиной берёзовые поленья, дескать, тяжёлы они, таскать то их все на руках целый день.
Работодатель сразу поняла намёк этот тонкий на толстые обстоятельства.
- Берёшь кругляк и кладёшь его вдоль меж козлиных рогов, – продемонстрировала дамскую силушку пенсионерка, – так понятно?
- Пила то хоть острая? – приняв одноручное полотно, осведомился скупо местный пилорамщик.
- А как же, – пошла в дом деловая бабуля и добавила на ходу, – я лично проверила, строго наказав Вите, наточить его орудие труда получше, – доложилась старшая из сестёр, – начинать, Сенюшка, не спеши, – наказала она ему, – я щас. Ты уж погоди маленько, – и вернулась, неся в руках брезентовые голицы, рабочие варежки, – пилить так же, милок, не спеши. Обрети вначале нужный ритм и валяй себе в спокойном темпе, и не рви пилу то, а толкай её вперёд без нажима, а на себя в натяг, прижимая, возвращай полотно то. Так ты и устанешь меньше, и спину не сорвёшь – дала совет познавшая жизнь, жалеющая дочери своей осиротевшее чадушко, родная на земле ходячая коптилка.
К вечеру распиловщик завершил первый свой день работы, занеся во двор всё, что сумел распилить, закрыл ворота, умылся и, взгромоздясь бравым кочетом за стол, скромно в скором ожидании ужина обронил.
- И ни сколечко я, ба, не устал, просто, спать почему-то мне сильно хочется. А так я, честное слово, ну совсем-совсем не притомился!
- И то славно, – улыбнулась двусмысленно, всё понимающая кормилица, поставив на стол мясное рагу с картошкой.
- Вкусно то как, бабуль, – принялся за ужин неуставший работяга.
- Ну да, – согласилась, посмеиваясь, тихо та, – как по нотам: сеть хочу, спать хочу, наверно, заболел…
- Ты о чём это баба? – не понял помощник в домашних делах, резво уплетая за обе щёки сытное жаркое.
- Да так, о своём, – отмахнулась та, – о нашем женском!
Не сказав в ответ на это ироничное замечание ни слова, клюющий носом отважный пилорамщик навернул единым махом густое жаркое и, не пригубив горячий, сладкий чай, взвалехнулся спать мертвецким сном, взобравшись на полати, как сурок в норку, почти не раздеваясь. А утром на следующий день проснувшийся дровопил не смог бедняга ни тебе согнуться, ни встать и не разогнуться. Маясь поясницей, отзавтракал трудяга без особого аппетита и вылупился на Божий свет прямолинейным, как лом калекой без всяких сил на предстоящую работу. Как продолжать ему теперь это дело он дальше не знал, но всё же в душе надеялся на мудрую бабушкину подсказку. И та не заставила себя долго ждать. Как тень неслышно подсела рядком к нему на ступеньки крыльца да и продолжила ладком.
- Чево сидишь, бедолага?
- А чё, – пошевелил плечами закостеневший идол.
- Бери ножовку и начинай потихоньку, – ободрила внука опытная в жизни хозяйка, – ширк да ширк раз за разом ею то туда-сюда, вот, глядишь, и разомнёшь себе спинку то!
- А если нет, – криво скуксился прямая оглобля.
А подсказчица ему и в ответ.
- Помнишь, Сём, как мы с тобой мальцом ещё картошку в поле двоём сажали?
- Помню, бабусь!
- Тогда ты так же утром с места сдвинуться не смел. Ан нет! Досадили мы с тобой тогда оставшийся угол то. Тихонько, не спеша, ямка за ямкой ты, осторожно так орудуя с притопом лопаткой, и отошёл. Так и сегодня с тобою станет, – утешила труженика умная голова, – начнёшь ширкать то, не торопясь, ножовкой туда и обратно, вот ты и войдёшь во вкус, определив для себя удобный ритм, а за ритмом то и темп потом наладится. От веку так во всём, внучек мой, деется. Попомни суть эту немудрёную, но верную!
- Какую суть? – жалея себя, уточнил разбитый в хлам трудоголик.
- Да ту, что от трудов ломит спину да от желаний правится, – оставила она на едине с самим собой своего помощника неугомонная кладезь житейских премудростей.
И вчерашний детдомовец, закусив удила, взялся, следуя доброму совету, за работу. Больше недели провозюкался он с ополвиниванием метровых брёвен, но когда закончил о них тупить дядькину пилу, ему самому стало хорошо и радостно от проделанной работы. Пару дней отдохнул, навещая на пруду старую городскую пристань для купания этот гусь лапчатый, где народу, особенно ребят его ровесников лет пятнадцати-семнадцати, было с утра до вечера, до посинения полным-полно ежедневно. И сооружённая на краю помоста для заплывов десятиметровая вышка для прыжков в воду была там основным объектом в играх в пятнашки. Ввязался в это дело и Сенька, но с вышки до этого он никогда с такой верхотуры не прыгал. И оказавшись однажды во время игры, как назло на самой верхней площадке такой высоченной этажерки, чтобы не быть запятнанным, Сёмке новичку надо было срочно уже принимать какое-то решение.
Тяжело ему было сделать этот первый шаг – сигануть с высоты вниз солдатиком в воду, но сделать что-то то надо было, иначе всё – будешь бегать потом и догонять других играющих. А боязливому то летуну отыграться будет, ой как нелегко, если не сказать, что и вовсе невозможно. Все игроки собрались бы тогда наверху этой самой их новой вышки и, при малейшей его попытке приблизиться к ним, они дружно прыгали бы вниз в разные стороны – попробуй поймай их тогда трусишка. А пока спустится по ступенькам обратно на дощатый настил пристани водящий, все игроки уже успеют отплыть от вышки далеко и там их вообще не догонишь. Все плавают хорошо и быстро. Подпустит любой из игроков поближе к себе ведуна да и занырнёт, бултыхнув ногами, в воду – поминай его потом как звали. А где он вынырнет этот шустрый пловец – вариантов много, смотря какая дыхалка у этого хитромудрого водолаза.
И Сенька, пересилив себя, не сразу, но всё-таки рискнул одолеть свой страх. Тихо подошёл к краю площадки и, сделав шаг, бухнулся в неизведанное. Мгновение – и вот он уже летит, затаив дыхание, и машет руками, подруливая себе ногами, чтобы сохранить во время падения вертикаль, и устремляясь вниз. Хрясь с головушкой в прохладную воду и взбаламутил лихо руками и ногами эту губительную и животворящую для человека среду. Глубокий вдох при всплытии – и ты победил самого себя. Может быть, именно тогда его душа, познав вкус преодоления, обратила своё внимание на море и на моряков. Как знать. А после первого прыжка и вовсе ему понравилось уже бросаться в воду с десятиметровой каланчи. От уверенности в себе у людей и крылья за спиной вырастают, и дело любое по задумке лучше спорится.
Для колки дров и срок другой, и усилия требовались совсем иные, гораздо больше, чем, конечно, сама распилка чурок, но бабушка отдохнувшему работяге сказала, что дров колоть надо ровно столько, сколько успеешь уложить до конца дня во дворе в поленницу, а не все поленья разом, наращивая кучу из них до неимоверных размеров. Так и сделал по совету своей наставницы умелец с топором и колуном. Три недели с лишни провозякался он с тяжёлым подручным рубилом, пока, наконец, последнюю расколотую головню он не уложил рядком в рост себе на всю длину двора в новую, пахнущую лесом поленницу так, чтобы через год, высохнув, на будущую зиму она могла в дело пойти.
- Ай да, Сеня, – удовлетворённо приняла работу довольная его работой бабушка, – заслужил таки, заслужил. Уважил старую!
- Чё заслужил то, баба, – радостно ощерился поднаторевший в работе внук, забыв про измученные свои, неприспособленные к столь тяжкому труду юные телеса.
- Праздник, – подмигнула внуку заговорчески довольная внуком старушка.
- И чё мы будем праздновать?
- А праздновать мы будем, Сенюшка, с тобой успешное окончание работ,
– и как-то по-мальчишески потёрла с намёком игриво свои ладошки, заинтриговав тем самым ничего не понимающего уставшего работничка.
- А как праздновать то будем, ба?
- Вечером увидишь, – ответила та, – а пока отдохни немножко!
И, правда, отметили это знатное событие старый да малый в доме отменно, если не сказать, со щедрым изыском. Достала старая из подпола заготовленную заранее и на стол поставила запотевшую бутылку «Советского шампанского».
- Чё это, баб, – удивился не разу не пивший вина работяга.
- Вино, – широко улыбнулась старая выдумщица, – пить да гулять будем сегодня с тобою, Сеня, потому как ты, дорогой мой внучек, стал сегодня настоящим мужчиной!
- А до этого кто я был, – не уловил смысла дорогой внучок.
- Мальчишкой, – широко расплылась организаторша праздничного застолья, – ты в одиночку сам осилил такое неподъёмное для старухи дело, – и ловко откупорила с громом бутылку хмельной шипучки, – наливай, – приказала радостная бабулька своему от счастья ошалевшему студенту.
Выпили, перед этим чокнувшись слегка хрустальными бокалами на тонких ножках, пузырящегося напитка, и кулинар поспешила на кухню. Всего несколько долгих минуток ожидания и на столе появилось большое блюдо со вкусно пахнувшими и дымящейся ещё на нём внушительной горкой пельменей. Давненько не было их в этом доме после смерти главной кормилицы всеми любимых в народе, включая самих бабушку с внуком, сытных мясных, завёрнутых в тесто медвежьих ушек. Незаметно под эту закусь то и приговорили хозяйка с помощником всю бутылочку шампанского, радостно умяв эту нежную в сметане вкусняшку и приступили пить чай с домашними пирогами с вареньем из местного лесного сбора. А заглавной ягодкой на том разгульном столе порадовала душу и рот засахаренная морошка. Семейный праздник, как и предполагалось, удался на славу. В тот день Сёмка впервые в жизни попробовал, хоть и слабый, но всё-таки хмельной напиток – искрящийся, виноградный, сладкий продукт мечтательной эйфории.
Отдохнув после трудов праведных, в техникум возвращался студент с неохотой. В доме то у бабушки и кровать для него была поширше, и постель помягше, да и простора в родной избе ощущалось больше, чем в тесной комнатёнке казённого общежития. Так что, оценив прежнюю за последний год свою жизнь на оценку неудовлетворительно, отучился, остыв к выбранной профессии, несостоявшийся маркшейдер, после возвращения на учёбу таки недолго. Надоело ему зависимому во всём бедолаге жить по скудным талонам и есть в обрыдлой столовке. Устал он мотаться в поездах по выходным, зайцем-безбилетником к бабушке домой и обратно на опостылевшую ему учёбу. А на зимних каникулах бабушка простыла, будучи в гостях у своей сестры, и тяжело заболела двусторонним воспалением лёгких. И это была уже серьёзная причина для долгих пропусков учеником занятий в его в среднем по статусу горно-учебном заведении.
Целый месяц напуганный внук неустанно ухаживал за своей дорогой больнушкой. Страх потерять свою любимую и драгоценную няньку и остаться в жизни совсем одному, не позволял этой домашней сестре-сиделке покинуть без присмотра ослабевшую хворь. И лишь после того, когда старая немощь окончательно оправилась от тяжкого недуга и сама поднялась, студент решился вновь вернуться к своей в техникуме учёбе. Но как только он туда вернулся, то кураторша его группы тощая и плоскогрудая баба с немецкой фамилией, которую язык сломать можно, пока правильно сумеешь выговорить её, оставила этого, по её мнению, злостного прогульщика в аудитории одного после окончания всех занятий да и заявила, глядя прямо ему в глаза, что он, её студент Семён Раскатов, как сирота, который в данный момент находится на попечении государства, непозволительно много пропустил занятий, и за это будет ею строго наказан, дабы не позволял он и впредь себе прогуливать своё обучение в этом среднетехническом образовательном учреждении.
- Чё есть не дадите, – напрягся агрессивно провинившийся ученик.
- Талоноф мы тебя не лишим, – заявила чёрствая училка, – но костюм, который уше по фремени фам полошен ф этом году, согласно предписания мы купим лишь тогда, когда фы, студент Раскатофф сдадите фесной фсе положенные экзамены на отлично!
Костюм, конечно, Сёмке был очень нужен, и он попытался с кураторшей жалобно,
курлыча сизым голубем, по-хорошему, мирным способом договориться.
- Бабушка у меня сильно заболела!
- Какая папушка мошет быть у фас, у круглого сироты, – не стала слушать Сеньку худосочная сосиска в юбке.
- Моя родная бабушка, мамка моей мамки, – ощетинился тот, – и которая заболела. Понимаете? Она за-бо-ле-ла, – уже не уговаривал, а нападал он, – и мне не с кем было её в доме одну оставить!
- Фаша папушка – это фсефо лишь фаша отгофорка, – не воспринимала пустые, по её разумению, доводы несговорчивая кураторша.
- Честное слово – не вру! – перекрестился настырный переговорщик.
- Фи, что ф Поха ферите, студент Раскатофф? – напряглась вдруг явная доносчица в нужные органы по всем вопросам.
- Я в Бога не верю, – зло оскалился детдомовский Акула, – но я верю в то, што вам говорю сейчас, о болезни родной моей бабушки!
- А я фам не ферю, тофарищ прогульщик, – ехидно улыбнулась сама зараза.
- Почему?
- Потому что ф фаших документах не слофа не сказано о фашей, якопы, папушке!
- В документах о бабушке не сказано, а в жизни она есть, – набычился упрямый и с норовом небездарный ленивец в учёбе.
- Где спрафка оп этом, – холодно осведомилась жестокосердная немчура.
- Какая справка, – начал не на шутку заводиться Шишак.
- О полезни фашей папушки!
- Да подавитесь вы с вашим костюмом, – сплюнул кураторше прямо под ноги враз обозлившийся от обиды вынужденный пропускник занятий, – мымра! – и вразвалку вон, с вызовом медленно покинул аудиторию, давая понять чопорной, дотошной немке, что она для него, русского пацана ровным счётом ничего не значит.
Надо сказать, что дерзкому хранителю бабушкиной старости с каждым разом было всё труднее и труднее отрываться от неё и от дома, и родного городка, где столько лет уже не был он. Но особенно Сёмку волновало то, что бабуля после той её продолжительной и, по его разумлению, опасной для жизни простудной болезни, ещё не совсем окрепла, дабы ей снова можно было бы оставаться дома одной. Уезжая на опостылевшую ему учёбу, тут ученик то и призадумался однажды в дороге над тем, что за его постаревшей бабусей с его стороны нужен постоянный и строгий догляд, тогда она уже точно не будет болеть. И ему самому в край уж как надоела вся эта его зависимая от сторонних для него дядек и тёток, в жёсткие тиски зажатая за государственный кошт личная жизнь и обустроенность.
Следовательно, какая там может быть уже учёба, если все помыслы незадачливого школяра были только о ней, о его самом родном в этом мире человеке, силы которого, по его мнению, таяли на глазах, и под давлением неумолимых обстоятельств повзрослевший внук принял для себя не простое, но окончательное решение, к чему подтолкнула его сама кураторша – бездушная селёдка и ходячая плеть.
- Пойду работать на завод, – объявил он, вернувшись домой к ещё совсем недавно болевшей родимой потатчице, оставив техникум, со всеми документами в кармане.
- И кем же ты, чадушко моё, пойдёшь туда трудиться? – не одобрила бабулька этот его скоропостижный и легкомысленный, на её стариковский взгляд, поступок, – у тебя же за плечами никакой специальности нет. Разве что уборщиком мусора в цех, как неуч пока определишься, полы мести. Устраивает тебя такая работа? – повис вопрос в воздухе.
- Устраивает, – подтвердил бабушкино пророчество внук, – надо будет и пойду я в цех полы подметать, – серьёзно заверил старую будущий заводчанин и смело, не мешкая, двинул в отдел кадров нового, эвакуированного завода устраиваться там на работу.
Память о его матери, жертвенной труженице во время войны, ещё не угасла совсем на передислоцированном на Урал разросшемся предприятии, и там, узнав, кто он такой их соискатель вакансий на заводе и чей он будет сын, то ему тут же предложили из уважения к его родительнице на выбор обучаться одной из приоритетных на заводе специальностей, куда не каждого то возьмут просто так, а ещё и подумают.
- Опять учиться, – скуксился претендент на место в заводе.
- Учиться, учиться и ещё раз учиться, завещал всем нам великий Ленин, – осадили неуча строго в отделе кадров, – без знания профессии – ничего из вас молодой человек не получиться в этой жизни!
- Так уж и не получится, – усомнился претендент на работу.
- К бабке – не ходи, – в том же тоне ответили ему.
Тогда будущий работяга, взвесив всё за и против, предпочёл учиться на профессию столяра-макетчика, памятуя о том, что ещё в детском доме любил он возиться с деревом в их столярке, мастеря для уборки снега лопаты и табуреты для тех же своих мастерских. И специальность макетчика пришлась ему по душе ещё и потому, что стипендия макетчиков была одна из самых больших да и сама профессия относилась к разряду редких и трудных специальностей. В то время послевоенного подъёма на окрепшем заводе рабочие люди ой как были нужны, и в первую очередь требовались растущему производству образованные и квалифицированные специалисты: станочники, макетчики, слесаря-лекальщики, мастера по сбору выпускаемых агрегатов, прокатчики и их подручные, и считались представители вышеназванных ремёсел тогда на предприятии рабочей косточкой – элитой. Так что наш отчисленный студент не прогадал, добровольно прописавшись постигать непосредственно на заводе важное ремесло в отделе производственного обучения.
- А чё макетировать будем? – поинтересовался будущий ученик.
- А это, братец ты наш, пока для тебя военная тайна, – ответили ему строго в отделе по приёме на работу с конкретным намёком.
- Так уж и тайна, – не поверил добровольный рекрут в заводские ряботяги.
- Вот подпишешь нужные все документы, начнёшь учиться, вот тогда то и узнаешь, что да как и зачем ты будешь пилить, строгать, сверлить и прочее!
Так вот и началась рабочая жизнь в будущем большого начальника, детдомовского выпускника Раскатова Семёна Аркадьевича. Но хваткому в деле юнцу больше нравилось бегать в цех, нежели просиживать штаны за партой в классе на занятиях по теории. Его к себе манили, буквально завораживая, громады неизвестных ему станков и механизмов, но при помощи которых в цехе создавались разные и по назначению, и по размеру мудрёные и непонятные пока деревянные поделки. Да и жить ему стало, придя на завод, лучше и во много раз интереснее, чем это было до того, как то, что он увидел в заводском цеху. Туда его будто магнитом притягивало, и он торопился постичь требуемые профессией навыки и инструменты, чтобы поскорее начать работать. А через месяц, подсчитав сложившиеся в небольшую кучку домашние барыши, как выплата ученику и пенсия бабушки, и всё это в купюрах денежное наличие оказалась весомым подспорьем в повседневной, а потом уже и в дальнейшей на тот момент их совместной жизни.
И старая воспряла духом. Её возмужавшее чадо и кровинушка, надежда и радость, и крепкая опора в будущем, придавал ей, неугомонной хлопотунье силы своим серьёзным отношением к делу, к жизни и к ней самой. Оперившийся уже не мальчишка, а мужчинка, наблюдая эти в бабушке положительные перемены, старался не огорчать её, свою самую дорогую и любимую, светлую хранительницу счастливого детства. На столе качественно улучшился и расширился их ассортимент покупаемых продуктов, повысив калорийность питания. И в это самое время несколько раз в гостях у них побывала младшая сестра его бабули вторая Сёмкина нянька, баба Наташа. Её девчата, одна за другой повыскакивали, оперившись, замуж, и осталась она, бабка, в доме куковать одна.
- Хожу по дому одна, будто в лесу плутаю и выхода не вижу, – признавалась она, – хоть аукай, кричи, а в ответа тишина и глухое безмолвие. Вот и зачастила к тебе, Надюша гостевать, благо есть здесь с кем поговорить и о ком побеспокоиться!
- Да живи тут сколько хочешь, – увещевала сестру хозяйка дома, – и мне есть с кем поговорить. Сёмка до вечера на работе, а я, как и ты весь день одна!
Всё дело в том, что внуки и дети старших сыновей по большей части находились у сватов, родителей её невесток, так как ближе проживали, а дочери её ещё не успели своих нарожать. Тошно было ей одной вдове в полной немоте топтать скрипучие половицы то в опустевшем доме, вот и гостевала она подолгу у старшей сестры в совместных заботах об окрепшем их внуке и племяше. А через полгода сей заводчанин успешно сдал на разряд и был определён в цех на стажировку к старому мастеру, ещё и одному из лучших спецов на заводе по прозвищу Никитич. Сам этот Никитич был седой молчаливый, как деревенский бирюк, от которого и словечка за всю смену можно не дождаться. По характеру прямой и бескомпромиссный работяга лодырей не уважал, но всегда тепло и с пониманием радел ко всем своим старательным ученикам. А детдомовец Сенька на поверку оказался не только старательным, но и сообразительным, исполнительным, как и положено подмастерью, что и тешило душу строму и дотошному работяге специалисту.
Никитич – эвакуированный вместе с заводом столяр-макетчик представлял из себя несколько полноватого, но ещё в силе довольно крепкого дядьку среднего роста в кепке с козырьком назад и в возрасте старше шестидесяти лет. Может быть, он давно бы и ушёл на заслуженный отдых, но этот седовласый, с больными глазами на выкате добродушный молчун, мастер с довоенным стажем был в цехе тем, кто мог выполнить самые сложные и заковыристые задания, и кто был главным наставником новичков в этом цехе, помогая им овладевать избранной профессией. Так что будущий выпускник заводского ОПКа Сёмка Раскатов и его умудрённый куратор макетчик сразу, при первой же встрече, понравились друг другу. Хваткий в работе новичок буквально на лету рвал из уст у своего наставника любые подсказки и советы по необходимым в деле навыкам, чем и подкупал этого очень много повидавшего в жизни своей бывалого на руку умельца.
Но долго поработать, набираясь профессионального опыта, Сёмке с Никитичем не пришлось. Осенью, как раз ближе к великому в прошлом празднику в ноябре, в дом к ним с бабушкой неожиданно прилетела серой галкой, предвестницей бед по почте повестка из городского военкомата, из которой следовало, что ему, рабочему завода Раскатову Семёну Аркадьевичу предлагается в назначенный срок явиться по известному адресу и встать там на военный учёт и потом отправиться на медосмотр в городскую поликлинику. И каждый из допризывников, кто получил такую повестку, в приказном порядке оговорилось в этом известии, должен принести с собой в военкомат паспорт и справку с места работы о своей профессии и квалификации, как будто рабочий разряд что-то да значил в военном деле, но и медицинскую карту, если такая, разумеется, у кого-то из будущих новобранцев имеется.
- Вот и закончились, Сёма, наши с тобой весёлые деньки, – тяжко обронила бабуля, прочитав зеленоватого цвета казённый бланк, – призовут тебя, Сёма, и уедешь ты к чёрту на кулички, а я останусь тут одна, старая дожидаться!
- Может, баба, ещё не призовут, – робко откликнулся взрослый внук, моментально превратившись в беззащитного подростка.
- Призовут, – положила на комод судьбоносную бумаженцию мигом осиротевшая родная благодетельница.