– ТАНЦУЙ! – воскликнула мама, влетая, как всегда, без стука в «мою» комнату и победоносно потрясая небольшим, но, судя по слегка закушенной губе, увесистым свёртком. – Спорим, ты сейчас забудешь обо всём на свете?
Я недовольно оторвался от любимой «Дюны» и страдальчески поднял глаза на нарушительницу моего бедуинского покоя, заранее сомневаясь в её словах: в данный момент что-либо на всём белом свете очень и очень вряд ли могло отвлечь меня от путешествия по хербертовскому Арракису.
Однако мама – как всегда! – придерживалась другого мнения – и как всегда, правильного. Не видя радости на лице любимого, но неблагодарного чада, она скривила бровь, упёрла свободную руку в бок и замотала свёртком как гипнотизёр кадилом:
– Что сидишь-то? Ну… о чём ты так долго мечтал?
Я обречённо захлопнул книгу и с мутной задумчивостью (бескрайние слепящие пустыни ещё стояли перед глазами) оценивающе уставился на источник маминого воодушевления. Причин моего скептицизма было несколько, ибо мечтал я на тот момент весьма о многом, как то: о полном четырёхтомнике Фреда Саберхагена «Берсеркер» (как у школьного товарища), о полной колоде настоящих игральных карт (с джокерами, в самой простой «рубашке» и безо всяких лубочных украшательств, только портящих их волнительную лаконичность), о собственном компьютере (программировать на Бейсике игры когда хочу, а не когда скажут), о часах (непременно на левую руку, непременно в кожаном браслете и непременно механических – по таким легче определять время), о велосипеде (это могло и подождать, поскольку умение держать равновесие в комплект явно не входило), о живой собаке, о вратарской ловушке…
Я сморгнул, что-то мугыкнул, развёл руками – сдаюсь! – и мама, торжествующе агакнув, зашуршала обёрткой:
– Ты же череп хотел – забыл? Вот, нашла тебе из чего вылепить! Модельная масса для лепки! Вроде пластилина: развести её в воде, размесить, слепить, застынет – и готово! Ты рад? Рад?
Я невольно расплылся в улыбке, шлёпнул себя по лбу, торопливо закивал – рад! рад! конечно, рад, ещё бы! – и чмокнул довольную маму в подбородок куда достал.
Тем временем на свет появился брусок белёсой спрессованной субстанции, и впрямь напоминающей пластилин, неделек эдак пять пролежавший под осенним дождём и покрывшийся отнюдь не благородным серым налётом. Опасливо взяв «модельную массу» в руки, я обнаружил, что, в отличие от ненавистного жирного пластилина и вопреки первому впечатлению, она оказалась абсолютно суха, чуть хрустяща и даже в чём-то приятна на ощупь – по крайней мере, мять её было не противно. Масса умеренно крошилась и еле уловимо пахла свежеокрашенным полом.
– Её и красить можно! – добила моё удовлетворение подарком мама и – как всегда! как всегда! – не удержалась, чтобы малость не подпортить малину. – А теперь мыть руки и за стол! Черепом твоим вечером займёмся, после уроков!
А я и не возражал – вечером так вечером, после уроков так после уроков. Задали-то кот наплакал. Зато череп будет. Настоящий! То есть… ну, вы поняли.
Здесь, видимо, стоит объяснить насчёт черепа. Дело в том, что я, ни разу в жизни не интересовавшийся некромантией, не читавший Кроули, не симпатизировавший сатанистам, не фанатевший от Black Sabbath и крайне прохладно относившийся к фильмам про потустороннюю нечисть (кроме, само собой, Крюгера!), с некоторых пор совершенно необъяснимым образом воспылал желанием иметь на столе ни много ни мало – ЧЕРЕП. Возможно, ноги противоестественного для книжного ботана желания росли из мельком увиденной и отложившейся в его подкорке иллюстрации, а возможно, и из какого-нибудь другого места – думается, и иной пацифист, буде спрошенным, отчего тот залип к витрине с выставленными утончёнными сдержанно-изысканными самурайскими мечами или массивными смертоносно-элегантными «Пустынными Орлами», так же затруднился бы с ответом. Красиво! Так или иначе, нарисованная в воображении черепушка прочно прописалась на моём покрытом плексигласом столе и убираться прочь отказалась наотрез. Боже упаси (в те далёкие времена оно я ещё послушно и истово верил, что Бога нет), чтобы череп был анатомически реальным – что вы, что вы! – более того, мне, странное дело, даже не хотелось чернильницу, пепельницу, подсвечник или эпатажную подставку для авторучек – моё своевольное альтер эго желало просто-напросто НАСТОЛЬНЫЙ ЧЕРЕП, без каких-либо «архитектурных излишеств» (см. «игральные карты») и малейшей практической полезности. Ну, захотелось ребёнку череп, чего тут такого…
Сами понимаете, в Стране Советов подобную атрибутику нельзя было просто взять и купить в универсаме «Всё для дома». Даже сувенирные отделы, тщась войти в моё бедственное положение, из более-менее тематического могли предложить разве что сборно-разборную модель пиратского корабля в пластиковой как бы бутылке или, на худой конец, пиратскую же курительную трубку – от чего вышеупомянутое альтер эго, понятное дело, воротило нос. Так что добытый мамой Бог весть (опять этот Бог!) в каких закромах Родины «пластилин» выходил поистине блестящим выходом из безвыходной ситуации: ярчайшее, хотя и несколько сомнительное доказательство знаменитой королёвской максимы «Критикуешь – предлагай!» – не нравится существующее (точнее, несуществующее) – сделай сам! Viva la Koh-i-Noor!
Едва дотянув до вечера, мы с мамой засучив рукава приступили к священнодействию. Не буду утомлять читателя подробным описанием техпроцесса – кому надо, тот его прекрасно знает и так, да и не в нём суть – скажу лишь, что содержимое ценного свёртка в полном соответствии с инструкцией было относительно успешно трансформировано в тестообразный ком цвета сильно разбодяженной сгущёнки, и ваш непокорный слуга дрожащими ручонками подступился – страшно сказать! – к лепке…
… чтобы спустя надцать количеств времени раздражённо бросить начатое, кое-как зло оттереть мылом руки и, образно хлопнув дверью, отправиться спать. «Что случилось?» – светился немой вопрос в глазах встревоженной мамы, но, слава Богу (молчу, молчу), допытываться она не стала, справедливо рассудив, что соваться к сыну сейчас на след, да и утро вечера мудренее.
А случилось вот что. Инструкции, конечно, дело хорошее, но на деле всякое дело помимо описываемых ими основ, как правило, состоит из величайшего множества нюансов, большинство из которых описать невозможно никак, потому как познаются они сугубо эмпирически. А ввиду того, что наше с мамой знакомство со скульптурой и подобного рода изобразительным зодчеством как таковым ограничивалось Уфимской детской школы искусств (где на уроках лепки и рисования вашему непокорному слуге как раз и вбили ненависть к пластилину), то нет ничего удивительного, что незадачливые череполепщики что-то в том техпроцессе отчаянно напутали: недодержали там, пересыпали сям, недоперемешали тут и так далее. И вышло у ваятелей безбожно (да что ж такое!) липнущее к пальцам не пойми что, из коего даже обыкновенный скучный шар вычавкивался с огромнейшим трудом и кучей ругательств – куда уж там вожделенному черепу-то. А ведь ещё красить…
И вот горе-гончар, бормоча под нос оккультные проклятия, катит, распихивая попутчиков, в страну Морфея, родительская комната непривычно тиха и уныла, сквозь штору просачивается прожектор луны, а на столе на фоне окна сиротливо чернеет бесформенный сгусток, распространяя слабый запах олифы и отчётливые флюиды невыносимой тоски.
Протикала полночь, за нею первый завтрашний час.
Встав по известной надобности, наш герой по возвращении в «свою» комнату бездумно подковылял к столу, вяло взял в руки окаянный комок и зачем-то с силой вдавил в него растопыренную «козу».
И СЛУЧИЛОСЬ ЧУДО.
Почти неразличимый в темноте неожиданно упругий окатыш, свободно перекатываясь на ладони, покорно принял давление и зазиял парой глубоких вмятин, отдалённо напоминающих глазницы. Клеиться к рукам «модельная масса для лепки» больше и не думала. Более того – немного подсохнув, она превратилась в чрезвычайно податливый и исполнительный материал, чутко реагирующий на мало-мальски ощутимое воздействие и моментально принимающий диктуемую пальцами форму.
Вот это да! ЧЕРЕПУ – БЫТЬ? Очевидно, ДА!
Непроизвольно расплывшийся лепщик осторожно положил на место взбалмошный «пластилин», столь строптивый днём и внезапно пришедший в дружелюбное расположение сейчас – И СОВЕРШИЛ ОГРОМНУЮ НЕПОПРАВИМУЮ ОШИБКУ. Боясь расплескать подвалившую удачу, он загадал встать утром пораньше (назавтра… уже насегодня была суббота) и не торопясь, с чувством, толком и расстановками таки доделать то, ради чего заваривалась вся эта скульптурная кашица. Эдаким жестом американских полицейских он выставил «пластилину» ладонь – мол, оставайтесь на своих местах! помощь уже в пути! – и на цыпочках учапал на перрон Морфейского экспресса досыпать остаток ночи.
А «пластилин» обескураженно вздохнул, горестно поник – И ЗАСОХ ОКОНЧАТЕЛЬНО. Он так было обрадовался, когда его только что взял в руки человек – наверное, понявший, что давеча, сразу после разведения в тёплой воде лепить было рано, и решивший воплотить предназначение «пластилина» именно сейчас, когда тот отлежался, впитался, разбух и приуготовился – но потом по непонятной причине почему-то шлёпнул его на место – и ушёл. И неумолимое время выпило последние капли влаги, делающие «пластилин» таким пластичным.
Наутро окаменевшую и растрескавшуюся пепельно-песочную «картофелину» выкинули в ведро, где несостоявшийся череп с глухим хлопком разлетелся на мелкие треугольные черепки. Спустя надцать количеств времени окружающий нашего героя мир пронизали непостижимые его уму флюктуации, и в изменившихся до неузнаваемости магазинах появились и черепа, и японские катаны, и донельзя правдоподобные муляжи «Диглов», и всё что только пожелаешь. Однако – как всегда! – повзрослевшему мне уже ничего из этого не хотелось и задерживало замылившийся взгляд исключительно по привычке. Ещё погодя в моей жизни появился один небезынтересный человек, увлекавшийся резьбой по дереву, прознавший о моей древней хотелке и загоревшийся идеей безвозмездно вырезать мне пресловутый – тьфу на него! – череп. И на том спасибо тебе, добрый человече! – загорелся-то ты, помнится, вполне себе искренне, да только – как всегда! – благими намерениями дорога и по сей день мостится сам знаешь куда – оттого-то, как говорится, воз и ныне там же. Ну да Бог с ним – и с возом, и с человеком.
«А что череп? – спросит меня мой пытливый читатель. – Ты по-прежнему хочешь черепушку себе на стол? Или в черепушку взбрендилось что-нибудь новое?»
Хочу по-прежнему, мой друг, хотя вернее было бы сказать так: «Был бы не против». Разумеется, назвать это мечтой было бы излишне претенциозно и даже глупо – но жить совсем без мечты у меня пока что не получается.
Так что лучше я буду жить с мечтой о мечте.
=========
В произведении использован фрагмент романа Сергея Васильевича Лукьяненко «Спектр».