Всё началось жарким летом, когда Валя притарахтела к сестре Тоне увидеться и побывать на кладбище у папы. Его памятник упал, был восстановлен трудами Антонины и двоюродной сестры Аллы Вадимовны. Они сидели и со страхом ждали звонка от Аллы. Но когда Алла позвонила, они уж были за сто километров в дачном посёлке. Аллочканаконец, готова была везти роднюна сельское кладбище, но родня потерялась. Все ахнули, схватились за сердце — но поздно. Единственный шанс был упущен, единственный выходной был упущен.
Настала такая безумная жара, не высказать. Идея дружить домами быстро накрылась медным тазом ввиду аномальной температуры. Валя целыми днями лежала на диванчике, вставая попить и измерить давление. Младший сын её мотался на велосипеде по городу, исследуя живописные парки. Приезжал усталый и показывал в телефоне море ярчайших фотографий. Такой оказался мальчик глазастый. Тоня, покормив народ, открывала огромную папку и расспрашивала Валю оеё семье. Оказывается, рукастая энергичная Тоня поддалась моде и начала писать семейную родословную книгу. А она привыкла всё делать на совесть. Она уже описала все улицы города, и краеведом ей быть не надоело. Описание улиц составило десять папок, и Валя поняла, что резервы у Тони ещё есть. У неё очень болели и отекали ноги, но осанка держалась по-прежнему прямо. А волосы вились волнами, как от дождевой воды. Во время походов в лавку она не забывала прогулять по улице внучку и купить сетку мороженого. «Ку-ку!» — кричала внучка и пряталась между вешалок.
— Скажи что-нибудь хорошеё про свою свекровь, — просила она сонную Валю.
У Вали шли круги перед глазами, в тени было сорок градусов. Она прикладывала ко лбу мокрое полотенчико и бормотала:
— Я же написала тебе краткую биографию. Но, понимаешь, мы с ней были не в ладах. Я никогда не зналаеё заветных струн. Она же была против, что я пишу. «Чтобы писать, надо родиться графом», так она говорила. Ей казалось, я плохая мать, обижаю деточек. Мне сейчас тоже так кажется, а тогда это бесило. Она говорила — я её крест. Ну, какое могло быть общение?
— Но ты же говоришь, она перечитала всего Тургенева.
— Это да. И меня корила, что не читаю
— И ещё она вышивала искусно. Даже в годы войны зарабатывала этим. Вышивание, — это и моя страсть.
— Да. Я тебе присылала фотки. Но мы по жизни оказались чужими. Я даже звалаеё по имени-отчеству. Фелисата Петровна, а потом уж мамой, Сева так хотел.но они жедворяне, из волжских дворян, для меняэто сложно и непонятно. Уменя вродне все кучера и кухарки…
— И тыдаже не горевала, когда она умерла?
— Скор её да. Но скеё из-за Севы. Он горевал.
— Невозможно, чтоб от человека ничего не осталось. Девяносто годов прожить и ничего после себя не оставить. Не бывает так. Всмотреться надо…Проникнуться.
— Ну, да. Но тем не мен её. От н её осталась дача в пригороде. Старая сумочка с облигациями. Квартира, крыша над головой. Это немало. И грустные воспоминания.
Ещё немного, и жара бы довела Валю до сумасшествия. Даже дача превратилась в Среднюю Азию, там бегали ящерки, трескалась земля. Но сестра превратила заброшенную делянку в оазис — там бушевали помидоры. пионы, плетистые розы, даже елочки, даже туи молодые в ряд стояли. Не говоря уж про солидный дом в трех уровнях. Дачей они занимались вместе с мужем, который изначально был против. Но он и дом построил, и гранитные дорожки вымостил, и скважину пробурил. От сестры не так легко было отделаться.
Валя с сыном уехали, волоча четыре сумки подарков. Там, например, была отличная куртка для сына и крепкая дубленка для дочери. Но главное дело завершено не было. По родословной тут и там мелькали хвосты недоделок.
— Послушай, — звонила сестра в далекий северный край. — А вот этот прадед, которого раскулачили, бабушки Фелисаты отец. Он ведь жил в местности Буй? Так вот, я нашла эту церковь, где он был старостой двадцать лет. Вот почему его раскулачили. А у дедушки, папы Севиного, кажется, были награды? Написано в биографии. А где они?
—Лежали где-то у бабушки. Но послееё смерти их никто не видел.
— Вот какие выленивцы. А не могли Севины сестры их увезти?
— Нет, от бабушки их никто не мог увезти. Это были бабушкины реликвии.
Вся семья переворачивала узлы, ящики, коробки, открывала потайные углы, искала ордена. Конечно, ордена понадобились только для того, чтобы подробнее описать жизнь дедушки, Севиного папы, который давно ушел из жизни, ещё раньше бабушки. Он ушел по своим причинам в очень пожилом возрасте, прямо вдень бракосочетаниясына… Но пока он был жив, никто не додумался описывать его так, как это было на самом деле. Остались пыльные папки, в этих папках были только отдельные метки этой жизни, удостоверение депутата Верховного совета, его заявление по поводу конференции, лекции о земле, его автобиография. Но свои награды он, конечно же, не описывал, а ведь их было несколько. И в первую очередь надо было искать в комнате бабушки. Потому что только она знала, где они лежат. Сестра по телефону твердила Валентине, что ордена должны быть в доме, что они никуда не могли деться, и все снова стали искать. И уже четыре пакета с ненужным бумажным хламом стояли у двери, но заветная коробка с орденами не находилась. Очень было обидно и грустно.И совесть мучила.
— Давайте ещё поищем, — жалобно говорила Валя, стирая пот со лба. Она в последнее время так возмутительно быстро уставала. Даже днем засыпала. — Ведь сестра пишет родословную! Ей важно сохранить это всё для последующих поколений, для наших потомков. Да, в конце концов, для нас самих. Ну, откуда мы знаем такие важные детали из жизни дедушки? А то будем знать!
Понятно было Вале, чтоеё мужчины, муж и взрослый сын, приходившие с работы, после ужина падали в кресло и закрывали глаза. Никаких сил не было искать.
Это надо было снова начинать, с самого начала. Поднимать и двигать стулья, громоздить друг на друга табуретки. Открывать скрипящие антресоли. Не получалось взять себя в руки и не получалось найти энергию для того, чтобы сделать хоть одно движение.
«Ну, неужели нам всё равно? — спрашивала себя Валентина, боясь подумать о том, что её то уж точно никто описывать не станет. — Но ведь не всё равно». Она и до этого тихонько подходила к сыну: «Давай, ты молодой, ты упрямый, у тебя получится. Ну, пускай у нас папа Сева устал, но ты ещё не устал?» — «Устал», — отвечал сын и надевал наушники, включал какую-то историческую игру и начинал играть. Правда, он приходил очень поздно, на работе весь день нервничал, и, надо же, не получилось найти ордена. На другой день после очередной неудачной попытки позвонила сестра Тоня. Валя как наяву увиделаеё - усталую, русую, худощавую, в голубом халате, с посудным полотенчиком подмышкой, с запотевающими очками, набирающую номер на телефоне.
— Ты не представляешь! — восклицала сестра. — Я ведь всю ночь не спала, мне хотелось доделать страницу про вашего дедушку. Ложилась спать в два ночи, но у меня не получилось заснуть. Ворочалась от беспокойства, меня что-то подталкивало встать и раскрыть папку с родословной. И вот яеё раскрыла и тут же забыла, что нужно спать. Лихорадочное волнение охватило меня. То, что не соединялось раньше, само собой выстроилось. Казалось, слова и листочки складывались в одну стройную линию, и я начинала что-то понимать. Я радовалась, что фотографии очень красиво вписываются в текст, и когда у меня получилось несколько листов текста, и фотографии туда легли, что-то изменилось вокруг. Те жеснимки, где он ввоеннойформе. На корточкахссыном, в обнимку с женой Фелисатой, тогда ещёмолодой, в платье с плечами…Это было так же, когда ко мне приходили гости оттуда. Я вдруг почувствовала, что я не одна! Раздалась какая-то едва слышная вспышка, звука почти не было, но полетели искры, и кошка моя тоже как-то съежилась и насторожилась. Кошки всегда это чувствуют. Внучка, которая спала в другой комнате, вскочила и прибежала ко мне. «Что это было? Бабушка? Что это, что сверкало?» — «Ничего не сверкало, спи давай».
Но внучка смотрела на меня во все глаза и не верила. Она тоже что-то почувствовала. Я легла спать, успокоила внучку. Но было уже утро. Я задремала почти на рассвете, и мне приснился сон, странный сон, — говорила сестраТоня.
А в этом сне к ней приходила бабушка Фелисата, сама Бабушка, мать Севы. Но она была не такой, как на отосланной фотографии, степенной, нарядной, в вологодском кружевном воротнике. Нет, она была гораздо моложе. Она шла по какому-то коридору. Это был длинный каменный коридор, который напоминал казенные здания, может, гимназию, может администрацию какую-то.
Она шла по этому коридору, вся тонкая, высокая, в светлых туфлях, в нарядном светлом платье. Валя точно знала, что никогда такойеё не видела, и тем бол её Тоня не моглаеё такую нигде видеть, и на фотографиях такойеё не было. Она куда-то торопилась. Тоня, конечно, пошла за ней, но следовала не резко, не бегом, а как бы плыла. Но то, что бабушка шла ногами, было точно. Она подошла к лестнице, на которой было совершенно темно. На этой лестнице стоял Валин муж Сева, молодой, длинноволосый, не похожий на нынешнего. Вот молодая бабушка Фелисата подошла к нему, увидела, что он держится рукой за перила. Да, он одной рукой держался за перила, а второй прикуривал сигаретку. Тогда бабушка Фелисата подошла к нему и положила свою руку на его руку, а его рука на перилах. И они молчали какое-то время. Потом бабушка сказала: «Ты должен это ей отдать».
— Как ты думаешь, — спрашивала сестра по телефону, — что это было, и о чем она твердила сыну Севе? Знаешь, — продолжала она, — странное у меня было состояние. Я почти не спала, но мне было легко двигаться и говорить. Я пошла на кухню, у меня всё быстро получалось, я была как бы немножко хмельная. Я думаю, что, по ид её, у меня не должно было сил оставаться от бессонной ночи, но что-то двигало мною, мне было легко, только очень тревожно, так как я не понимала, что я должна понять из этого сна, что делать. Как ты думаешь?
Валентина, ежась и поправляя большую шерстяную кофту, — она всё время мерзла — ответила, не раздумывая:
— Но это же понятно. Мы ведь снова искали напрасно. В этот вечер прямо. Бабушка говорила про ордена, которые мы не нашли. Ничего не вышло. Твойсон — это ответ того мира нашему миру. Они почувствовали тревогу, твою работу, твое напряжение. Твои мысли вертелись вокруг дедушки! Это вообще на самом деле удивительно, почему мысли именно твои. Ведь я должна этим заниматься. Ведь ты пишешь ту часть родословной, которая относится к моей семье. Я ничего об этом не знаю вообще. Я давно поняла, что тебе дано общаться с тем миром, и мертвые к тебе приходят легче, чем к кому-нибудь другому. Ведь ко мне они не обращаются, они обращаются к тебе. У тебя другие вибрации. Ты это пишешь и узнаешь то, что мы не знаем. Возможно, другие люди тоже могут обратиться, поэтому бабушка, желая тебе помочь, велела своему сыну искать дальше. Ты понимаешь, какая ты молодец? Ты заставляешь нас шевелиться, а мы и не думали. Дар соприкасаться с тем миром опасный, но ты им не пренебрегаешь, ты молодец, что не боишься, разговариваешь и даешь понять, что тебе не всё равно.
— Ты серьёзно? — переспросила сестра. — Ты серьезно так думаешь? Ты не считаешь меня сумасшедшей? Ну, что я, типа, переутомилась, не в себе, и мне всё это почудилось?
— Да нет, — прошептала Валя, — я нисколько не считаю тебя сумасшедшей. Я уверена, что они где-то есть. И они всё видят и чувствуют, просто каналы общения у каждого человека свои, и не каждый канал годится для связи с ними. Ты понимаешь, если они постучались к тебе, значит, они надеются на тебя и думают, что ты оставишь след в истории именно про них. Ведь прабабушка Даша в двух платочках тоже пришла к тебе, а не к двоюродной Аллочке, например, или ко мне. Чем, кстати, закончилась та история с прабабушкой? Сеё могилкой, которую завалили брёвнами?
— Да всё нормально, — ответила сестра. — Мы поправили могилку, поправили памятник, обновили крест, и всё хорошо. Брёвна увезла администрация.
—Послушай, — перебилаеё Валя, вся дрожа, — наверное, ей стало легче. Она не давала об этом знать?
Сестра Тоня немножко помолчала и говорит:
— Нет, она не приходила. Я не знаю, но я как-то успокоилась и подумала, что мы сделали, что могли. Визит твоей свекрови,бабушки Фелисаты? Но она беседовала, конечно, не со мной. Она беседовала со своим сыном Севой. Но она как будто знала, что я здесь, на лестнице. Было очень темно. Повторяю, самого Севы было не видно, были видны только его руки и немного лицо сбоку, длинные волосы. В одной руке сигаретка, вторая на перилах, и на этой руке лежала её рука. А скажи, у н её было когда-нибудь светлое длинное платье, какие раньше , когда носили восьмиклинки?
— Не знаю, надо узнать. Ведь у н её не спросишь так вот, — опустив трубку и нажав кнопку, Валя стала думать о давно прошедшем мимо н её человеке.
Насколько же Валя была несправедлива к ней. Ведь давно умершая Фелисата обратилась не к ней, жене сына, она обратилась к незнакомой сестре Тоне.. Именно сестраТоня говорила: скажи мне добрые слова о свекрови, скажи, что ты знаешь о ней хорошего. Но Валя не могла этих слов найти, и почему? Потому что при жизни они почти не разговаривали об этом. Не разговаривали о её жизни, о е судьбе, о жизни дедушки, героя войны. Перекидывались какими-то фразами о еде. О комнатных тапках, о плаче детей, скандалили и разбегались в разные стороны. А ведь было что-то главное, то, что прошло мимо. Теперь Валя слышит это главное в обрывистых магнитофонных записях дочери, где бабушка слабым голосом что-то говорит, что жила при царе. И можно ли там разобрать какой-то смысл? В этом разобрать смысл и при жизни невозможно.
Валя подошла к седому Севе, который сидел в наушниках в кресле, махнула ему рукой. В доме было невероятно тихо, потому что дети жили теперь далеко своими семьями, а младший сын поехал на дачу строить забор, не обращая внимания на снег с дождем. Валя вспомнила,как они однажды строили забор на даче у сестры. И как вся округа дивилась на них, ведь это было им не под силу — две слабые женщины, да мальчик, этот вот, младший. Сами копали ямки, самисадилистолбы, штакетник прибивали. И они же его построили, покрасили.
— Скажи-ка, Сева, — она с трудом подыскивала слова, — ты не помнишь, не было ли у бабушки в молодости светлого длинного платья? И светлых туфель?
— Конечно, было. Всегда. Только в старости оно было плотное, теплое, а раньше она носила такие шёлковые, легкие, наверно, креповые. Конечно, было.
История на этом не закончилась. Тоня обожала «выкинштейн» — операции по выбросу старья. Это помогало очистить место в шкафах и не давало появиться моли. В очередной раз она позвонила сестре Вале и расписала «выкинштейн» в больших масштабах Шесть больших сумок на помойку, три роздано по людям, и ещё она заказала машину, чтобы вывезти на полигон ненужную мебель из сарайки. А до этого что-то пошло соседям. На Валю это подействовало как красная тряпка на быка. Она могла вынести ненужное только на помойку.
«А что ж мы-то отстаём?» — пробормотала она и стала по табуреткам подбираться к антресолям. Чуть не свалилась! Но зато приготовила на выброс старую шубу, не надеванную уже лет пять или шесть. Сын решил Валю изолировать и усадил на диван. Буквально через полчаса он вынес в большую комнату старый потрескавшийся баул, а в нем — дедушкины военные награды.
И это был настоящий шок. Ведь их искали несколько лет, а нашли только тогда, когда сама Бабушка вмешалась.
Проддолэение - эпизод 17 - http://proza.ru/2023/04/24/694