Валя приехала вродной город тайно,остановилась удочки чтобы невыдать никомувесьплан.Аплан был в том,чтобысбежатьна фиг отдел, отсемей, отобязанностей, от запутанных семейных проблем, отродителей, потерявшихразум.Хоть на несколькодней, нопропасть из виду... Потерятьсякапитально.
Вотхорошо было у дочки готовить суп дараскатыватьпиццу и уютно болтать сдочкой оразных пустяках,брестив магазинчик и,казалось,что это навсегда. Но нет!Сестра позвонила исказала, что такси заказано начас и подъехала именнотак, ноу водителя страннодрожали руки, и зять этозаметил.Какпотом оказалось, онсбил двухчеловек, и не остановился наразборки.
На вокзаледолго несообщали поезд.Подкуполом вокзальногозданиялетали и чирикали воробьи. По кафелю стукали тележки и чемоданы, щелкалишпильки ижалобнохныкали дети. Без десяти двасердце жуткозаныло: достали билеты и обнаружили,что поезд давноушел.Это был знак беды.
Сильныйудар попсихике, прямоатака.
Залыожиданиязакружились, мерзкозасосало под ложечкой. А Валя зажмурилась и пошламенять билеты.
Неясно почему, носестра Тоня стояла с безразличнымвидом имолчала. Охватывал страх,чтос нейнехорошо совсем, ведьона вообще недергалась, будто все случилось не с ней.
Но вотбилеты переделаны, кучаденег потеряна и надоехать не с вокзала, а из пригорода. Сновавернулись кдочке и тогда сестра рассказала,что они по дорогесбили двух человек,двух женщин, когда ехаличерезарку. Что коляска детская осталасьстоять,а женщиныупали. И тогдарванул таксист прочь идальшечерез завод вернулся. Опятьчто ли знак.
Онипритихли,Валяпринялалекарство и легла, её кружило. Былвнутреннийкрик, который пришлосьскрывать. Нельзя ехать.А дочка угостилачаем ипиццей ивторично проводила, теперь ужедо пригорода.Валя чувствоваласебя сиротой и просила дочку поехать с ними. Но зять строго напомнил, что дочка не имеет права никуда ехать, оназамужем. Ненависть к зятю всёросла…
Двачасапослеэлектрички ждали,а на посадкудвеминуты. Cноваэкстрим, нервы и жара. Дочка почти находу впихнуласумки и документы.
Навернякавид у них сестрой был замученный и деморализованный. Онибыли такиекрасные иосоловелые, итак тупо обмахивались книжками, чтопроницательная проводница решила на нихзаработать и предложилаСВза две тысячидоплаты.
И не точтоб сестры жаждали особого комфорта, простоподчинились, кабы нибылохуже. Их сломалиэти передряги. Женщиныбежали свещамииз шестого вчетырнадцатый, и эта пробежка сталасущимужасом: надо жбежать,стукаясь о тамбурныедвери, выкручиваяруки, ловяврытом ртомвоздух.
Но вот онинаместе. УсестрыТони огромныйсиняк наплече. Усекиры Вали кружится от давления голова. Холодныйспасительный воздух из кондиционеров. Они стали успокаиваться и говорить, но несразу. Ночь отрезала них от всегодурного.
Валя, вечнаязевака очень любилапокупать настанцияхвсякуюерунду, стаканчик ягод, картошку с огурчиком ккоторомуприлип укроп.
Приносят всё такое вкупе, а Тоня опять молчит, не хочет пробовать. Валя ей:
– Ну, давай!Классноже?
А Тоня не реагирует, вкнижку смотрит, хотявряд ли читает. На стенкахкупесолнцеперепрыгивает, зайчики бегают. За окномвеселые поля. Или жёлтые сподсолнухами.
А потомговорит…
- Прости,что я проворонила поезд. Яначала готовитьсяза полгода, понимаешь? Конспирацию навела, детей предупредила.Билетыкупила…Правда,ходил на нимимой зять, но всёсделал, как я просила. А потом, когда ты приехала, когда притаилась у дочки, когдавещибылисложены и сумка под лестницей, прикрытамешками, я просто отключилась.Мне же казалось, что я предусмотрелавсё! Абсолютно. Мне остаетсявыйти из дома. Какяобычноиду на помойку.И мешки я приготовила. И яиздомавышла в полномбезразличии. Выбросила мешки,встала науглу,таксиждать. И это будто не я. Только чувствовыполненного долга! Солнцепекло, я нечувствовала. Ветердунул – я нечувствовала. таксист приехал- я сказалатвойадрес у дочки. Понимаешь? И на вокзале я не чувствовала,что это яеду. Вродекак тебяпровожаю. Я ж привыкла, чтовсюжизнь вхомуте, иникак немогла поверить,чтоэтов яв Сочиеду, а не тетя чужая… Даещётаксист этот…
Тонечка повернула голову к сестре. Русые волосывыбилисьиз узла, халатикбыл синий, новый,воборках. А всерыхглазах стояла непролитыеслёзы.
…Онипошли спляжа, когда от солнечно слепящегоогромного диска остался лишь крайблюдца. Он, пронзительно подсвечивая, тонул в море.Подувалжесткий, дажешершавыйветер, их же схваченными волосами водил по обожженнымплечам. Торговка бусами и магнитиками сворачивалалотки, чёрноголовые веселые пацаны мыли плиточную дорогу из шланга. Возле шашлычниковуже не было никого, сизый дымзатушен, сами шашлычникиуютносидели заодним столиком, попивая из кружек холодноепиво - надо жедоесть шашлыки. Ураздевалок гроздьямиколыхалась очередь. Да нуих, раздевалки.
- Давай, прячь книжку. Завтрапочитаем.
Они читали Скибинскую на пляже, до чего страшная книга, про мертвых, совсем не подходила она для курорта. НоВаля боялась,безкнигона оставаться болталась, точно дышать ввакууме,поэтому поддерживала интереск искусству даже тем,чтоей неочень нравилось…
Она не хотелазадумываться о миремертвых, номанера авторапритягивала. Они пошли по дороге, еде поднимая ноги – а ведь утром этаже дорогабылатакойлегкой,праздничной. А тут исил нет, да ещё полицейские на прохожих цыкали, правительственныемашиныждали. Ах да, тут же недалеко дача Утина… Так говорилаих хозяйка.
- Ну и отдых, - вздыхала смуглая толстушкаВаля, встряхивая темными спутанными волосами. – Тысмотри, яуж задохнулась. Не пропустимсвоюулицу?Бамбуковая вроде.
-Такобожди,-вразумлялаеёсветленькая и кудрявая худощавая сестраТоня. – Никто не гонит. Придем, кашу гречневую с маслом разогреем…
- А шашлык? Тысейчас хотела б?- Опятьдразнит, надо же.
- Тонь!Ясюдаприехалахудеть, ясно?Минустри! Мясо на ночь вдесять вечера? Нехотела б.
- Тытакаястройная, - задыхаясь, бросила Валентина,она всёжешла, старалась. - Ты тройняшка американская.И откуда тытакаярусая и высокая? Мы с тобой не похожи насестер… А я хотела б…
- Похожи, не волнуйся. Хозяйкаведь сразусказала – «Таквы сестры!» Глянь, вон тот на тебя посмотрел.
- Какой? Да нуещё! – Валябоялась местных.
- Да вон, вмашинесидит. Да не смотриты.
- Да фу, перстни какие. Шашлычник.
Поравнявшись смашиной, они опустили головы, мокрые купальникивыдавали их. Вид не очень. Гламурные красотки, идяс пляжа, меняли наряды и наводили макияж. Носестры были неопытныеотдыхающие.
А тот вдруг:
- Здравствуйте, нанэ.
Они кивнули и прошмыгнули.
- Ужас, нанэ - это ж бабка.
- Нашеговозраста – и «нанэ». Нахал.
- Не кипятись, онже по-соседски. Для негомыивправду бабки.
В родномдворике наБамбуковой плакалребёнок. Онплакал всё время, потому что емубыл всегомесяц, а при сорока градусах жары, при носках и шапке онужеуспел понять, чтотакоеадскаяжара. Боже,вотмученик… Пробежала в чёрноймайке и шортах хозяйкина дочь Марго, мать новорожденного, заскочила в душ. О. Онаещё ивдушходит… А непохожие сестры, когда у них появлялисьмладенцы, стояли на цыпочках, качали… Молодыематери теперь другие.
Кухнябыла водворепод навесом. Холодильничек. Диванчик. Столик, табуреточки. Хозяйкинмужтут и спал, на улице, когдазагуливал... Всёесть, даже плита... А по решёточке виноград. Жить бы тут и жить всегда, прямо наулице. Череззабор правда, шласварка, соседизмашинынаваривал себе веранду на третийэтаж. Онэто делалкаждую ночь, будто не понимая, чторядом люди приехали на курорт, какбыотдыхать.
-Тонь, аТонь. А если кашу ссарделькой? Такой голод от моря.
- Смасломхватит, – отрезала строгаяТонечка.. – Или огурцом. Я вообщебудутолькоогурец.
Трещала каша на сковороде, трещаласварка за забором. Трещали сверчки, которые незамечали сварку. В саду заскулилисобака, ейедой запахло.
Собаку, кажетсязвалиКарат. Песне понимал, зачемоннужен новым хозяевам. Карат смирился со сменой дома. Прежний хозяинумер, ахозяйка его не переваривала. Толькопосмотревей в глаза, он сразу понял – ему придется убраться. Но здесь, в этом тесномдворе, гдесноваличужиелюдишки, онвсегда нацепи или натолстой веревке. Оттоски он грыз веревку, но толку. Кого тут охранять, от чего?
Каратбыл всегда голодный. Ловить мышей презирал. Но когда егоизредкавыводили ночью гулять,всегда наповодке, он стремился что-топоймать. Мощнаястать овчаркитребовалаеды. Ему нехватало одноймиски на сутки.
От плиты одуряюще еёнесложареным.
- Ой, а она хорошо привязана? – Валентина боялась собак.
- Привязана, привязана.
- Что-тоя невижунашейхозяйки…
- Уехалакуда-то,машинынет. И её родичейтоже нет… Одни мы, хорошо, никто не стоит над душой.
Насестер напало умиротворениеюжнойночи. Еда наулицеособенно вкусна.
Дажесобака засеткойпримолкла.
Вдруг Валя, сидяспиной кдорожке, услышаласзади: «Х! Х!».
Это горячо дохнула на н её скотская пасть.
Высокая Тоня, стоя уплиты, запеваяпод нос тропарь Царю Николаю "Радуйся, Живоносный..Вдруг, обернулась от плиты сосковородкой и застыла. Не меняяголоса и мотива, она протянула:
- Тихо, собака…Пришла… ты замри…
- Хрр..Урр…- прозвучало над ухом, да такблизко, что не убежать.
Рокот рычания был неагрессивный, бархатный, с вибрацией, но от такойвибрации только завыть.
Валя задохнулась. Конечно,умереть от какой-тособаки… Но, пока умрешь, она тебя размочалит до ошметков.Волкодав же…полтора метравысоты. Сейчас возьмет зашею и всё. АТонечкеопять хорони…Она и таквсеххоронит… Завсю родню отслуживает…Чистыйхлопчатый халат тутжепристал ктелу, сталколючим. Хр, хррр!..
- Что делать?Сидеть до утра? – прошепталаВаля, слыша наш еёчужое смертельное дыхание.
- Сиди…Сиди… Тихосиди.
Тоняплавно обошла сестру, и ласковосказала:
- Ну, идем,Карат. Гулять, понял? Иди…- и её голостожедрожал.
Собака потопалаза ней, какбегемот. Понимая, что Тонька героическиуводит от н еёсобаку, а сама не знает, что с ней делать, Валюхапросто врослав табуретку. Онауслышала издали:
-Карат, Карат. Иди, иди… Марго! Эй, выйдите кто!
Света во дворе небыло. В глухойчёрной мякоти, с коройслиласьчёрнаяовчарка, послышалась возня, рыки падающаятяжесть. Неужели кинулась?! Почемутакзатошнило? Не надо былоехать. Говорили ейдома – пропадешь. Вот и … А девчонки,девчонки-тоТонины… Полныйчемоданеды наложили, чтобызначит…похудела…Ну,чтотам такое? Никаких признаков жизни.
Потом пошло какое-то время. Глушь, темень, тишина и дрожь. Онемение какпосле удара током. Ощущение пропасти и конца. Страх страшен тем, что не кончается! Только сваркапыхала.
Потом шаги. Это идут заней? Или…Тоня?
– Там Марго вышла совторогоэтажа и кликнуладвоюродного. Тотзагнал пса на веранду. Атычто? Сильно испугалась?
Валентинамолча плакала. Гадкаядрожь облепила её ненавистно промокшим халатиком, ейхотелось разбавить, размыть этуживотную дрожь.
- Тыспасламеня. А самачто. Тыкакая… Всегда ты насебя берешь какстаршая…Потому и старшая.
- Тычто тут,с ума,что ли, сошлазадесять минут?Валь, Валь. Я никакая не старшая. Простосидеть и умирать не по мне. Я вообщесторожем ночным столько лет была. Свой страх перемогла. Давайтыпоешь и успокоишься?
- Нет, я нехочу.
- Ну… Можешь даже не есть кашу, однусардельку, да?Вон какаясочная, дажеещё не остыла.
- Нет, немогу. ОтдайМаго, пусть Каратапокормит. Он,может, ничего бы и несделал, если б мыемусразу еды бросили.
Тонявзялав одну рукучайник и в другую Валинуруку, как маленькую.И они пошли длиноймощеной дорожкой вдоль забора в дом, тихо пошли, и в небе летел цветной дождь от сварки. И ещёдолгонеложились, сидели на терраске, молчали.Они сюда ехалис таким трудом. Даже не верили, что доедут. А тут тожене Анталья. А жить надо. Надо насильнозаставлять себяотдыхать, чтобы несбрендить.
Где-то к двенадцати подошлахозяйка, худенькая, с папироской, тоже в шортах. У н её былафигурка подростка и старое личико свыжженными глазами. «Проститедевчонки, это соседи заразы…Мысобаку-то от соседей держим, не от вас же…»Марго долго извинялась.её тоже было жалко. Носделатьбыло ничего нельзя:деньги запроживаниебылизаплаченывперёд. Женщину, Марго мучиласовесть, она наказаласледить дочери, но у тойкричалмладенец, до того лиейбыло.
Сёстрамчто оставалось? Ониизо всех силподкармливалиовчарку, пытаясь как-то загладитьконфликт. Онина крылечке сидели, забыв про еду.
- А помнишь, как ты ко мне приезжала? – помолчав, шёпотом спросилавкакой-то прострации Валентина.– Яуже работала, а ты мне всёумудрялась кофты назнеможенныевязать. Ни у кого таких не было.
- А ты помнишь? Как моястаршенькаяродилась, иты еёкачалавсю ночь?
- Даэто ладно, авот что ты родителей тяжелых насебя взяла. Я бы умерла…
- Брось, у тебясвоя свекровь лежала…
- Прости меня!
- Зачто? – Тонечкадажеиспугалась.
- Зато, что ятебя тогдаударила, помнишь, мыподрались, ещёв школе?
- Фу, глупая. Когдаэто было? Сто лет назад.
- …Спасительница. – взялаеё руку, погладила.
Тоня выдернула руку. Она смущалась высоких слов.
- Ну всё,спать пошли. Завтравсемь напляж и пробежка.
- …Самаяродная. Самая дорогая. Сколько каратоввтебе? А?
- Да нутебя! И Скибинскую надо дочитать! Поняла?
- Поняла, поняла. Ты мне всю жизнь кофточки вяжешь и даришь, одна другой лучше. Помнишь ещё в универеты сделала такую интересную, из меланжа, темно-розовый с коричнеывым, а передяя полочка вся петлями, петлями…Так по-французски… Прелесть. Вообще ты столько мне всего дала, и помимо кофточек. не знаю просто…
Ничего особого не было сказано, но настроение сталодругим, как-то поверилось в лучше её. В то, что завтра ужевсё наладится, и онипоймут, как надоотдыхать правильно и зря не волноваться.
- Нам сдьба дала шанс, Валя. Так неужели мы его потеряем? Нам надо собьраться духом и не терять.
- Да…да. А ты честно скажи, тебе почему моя повесть не понравилась?
- Получила я книжку твою и даже прочитала. Обычно я узнаю людей, которых ты описала, они по жизни мне знакомы, или ты рассказывала о них. Или по твоей горячности могу догадаться, насколько они важны для тебя. Но здесь всё иначе. Я могу догадываться, кто был прообразом твоей героини. Этомать наша- Лидия.
Двор, мощеный кирпичом, дерево шелковицы, большие зеленые ворота, водокачка, железная колонка на углу – это всё из детства, это видела там, где жила наша бабушка. Даже дедушку помню, большого, обритого налысо человека, и то помню, он окликал нас, детей, странными прозвищами, аршин и лапшов.
-Да, я тоже это помню, - отозвалась Валя. – А кто бы л кто?
- Аршин – это ты, а лапшовэто я, наверно, потому, что я даже меньше.
- Может это был не лапшов? А скажем, вершок? Я смотрела в словаре. Одна шестнадцатая аршина, четыре с чем-то сантиметра.
-Ну да, слушай, я согласна. Похоже…
- Он казался мне другого роста. Но я не помню, что он сидел в тюрьме, или что он уходил от бабушки в другую семью. Наверно, я была тогда слишком маленькая, чтобы понимать взрослые проблемы.
…Но кто была девочка с чёрными косками, которые заплетены корзинкой? Кто эта суровая отличница, которая успевала делать уроки у керосиновой лампы, да ещё Горького читать? И каждый день заготавливала мешок травы для кролей? Бабушка в минуты печали, когда ругалась с матерью, мне рассказывала, что мать училась так себе, у неё в табелях и тройки бывали, не удивительно, время было тяжёлое. Она с утра до ночи ишачила на огороде, по хозяйству, ходила в школу, а на каникулах ещё и работала на станции. Но ты пишешь, что она была отличницей, а это враньё.
Наша мать хотела быть лучшей и нам всегда внушала такие мысли. Но ты должна, наверное, понимать, что никакого героизма в ней не было, она была не просто жёсткой с собой, а жесткой с близкими.Да, возможно, дед возил её поступать в училище, но никаких доверительных отношений с дедом у н её не было. Дед не потому начал пить, что попал в Сколько тртюрьму по доносу, а потому, что пил всю жизнь и гонял бабушку, бросая в неё табуреткой. И умер он нехорошей смертью, устроив пьянку в бабушкином доме, а потом, видимо, поссорился с собутыльниками, и они закрыли его внутри, заложив оконныеставни снаружи. Бабушка была у нас в тот момент, срочно выехала домой. А там такое. Дом обгорел только частично.
Возможно, мать мечтала быть летчицей, наверно, её не приняли в училище по причине оккупированной территории. Но характер, дорогая моя сестра, характер у неё был дедов, тяжёлый, это я знаю не только от бабушки, которую она гоняла, и ог гонял, но и на собственном опыте.Эх, не знаешь ты, что такое дохаживать дедов, сколько вытерпеть надо. На мою долю выпало дохаживать несколько смен, шесть дедов у меня было. В том числе и родители. И я, представь, не могла узнать в твоей девушке Гране мою мать Лидию, которую тоже дохаживала.Вот, блин, художественная правда твоя!
Ты пишешь, что повесть «Граня» написана по воспоминаниям родителей, то есть по мотивам их собственных историй. Это первооснова, иначе говоря, канва, но рассказывала, скор её всегомать. Отец нет, он молчаливый у нас. Повесть,она как цветок, вышитый по канве. Но этот рисунок, созданный по канве, не сама канва. Понимаю, у тебя, как автора, есть какое-то представление о послевоенном времени. Нельзя сказать, что это написано документально, кое-где есть и вымысел. Но то, что города Донецка тогда не было,ты должна знать, тогда это был город Сталина. Не знала?
- Нет,не знала. Так я и не утверждаю, что мой рассказ документальный! Тоня!
- Дальше смотри. При знакомстве героев есть версия, что они познакомились на институтском вечере, и там парень отдавил девушке ноги. Тебе это показалось слишком красивым? В повести они знакомятся по-простому, без всякого вечера. Время было послевоенное, скудное, толком ни еды, ни одежды не было.Такчтоблюдо с картошкой, это ладно. Наполовину придумана история о подруге Злате и её брате Лешке, хотя подруга в реальности была и действительно попадала в места заключения, тоже было. Меня царапнула мысль о сломанной судьбе Златы и Лешки. Именно это казалось мне главным в повести.Что касается Грани, она как-то сблизила, скрепила подругу и её брата. Это мне пришло в голову позже.
- Какая разница, какпознакомились. Главное, вместеостались! Как ты олюбишь говорить, судьба.
- Хорошо, книжная Граня и реальная девушка Лидия – разные лица. Одна за другую не отвечает.В повести они как будто шли рядом, но в финале Граня показана в самом начале своей супружеской жизни, с маленьким ребёнком (то есть с тобой), с живым ещё отцом, живой матерью.Переживая уход отца,резко взрослея, она готовится уехать в деревню. И она в глазах читателя такой молодой и чистой осталась. А реальная Лида, уехавшая в деревню, потом, конечно, поменялась. У них было общее – эта рухнувшая мечта о самолетах. И Граня простила судьбу, смирилась. А реальная женщина не простила никому этой разбитой мечты, оэжесточилась… И не нам её судить. Нас вообще тогда не было. Я здесь уточню – мы, это не только реальные дети реальной Лидии, мы - как поколение.Что было в этих двух образах общего? Время, время было одно на двоих. С его холодом, голодом, оккупацией. И несмотря на это, ещё вера у них была. У нас, кстати,и этого нет.
- Тоня, это две правды, жизненная и художественная. Они различны по воздействию. Жизненная правда растёт на жизнеподобии: вот так и так бывает в реальности. Когда можно сказать: как в жизни. Пример -, спивающийся Лешек - сперва от ран физических, потом от пустоты существования. Его сестра Злата спивается с ним заодно, не может найти себе места после тюрьмы. Это правда факта. Так бывает. Отношение к ним Грани, её любовь и жалость, и как она смотрит им вслед – это уже правда другая, пусть придуманная. Когда я сама почувствовала, что смотрю им вслед, я и началаэто писать.То есть правда факта, пережитая, описанная и охваченная чувством – становится правдой художественной. То, что Граню не взяли в летное училище – правда жизни. А как она это пережила, и что ей слышалось в паровозном гудке – правда художественная. Они же соединились.
- Ка бы не так. Эх ты, писатель.- Тоня положила руку сестре наплечо, на лице её бродила усмешка.
-А что, нет, чтоли? Что людей с поля гоняли и наказывали – это правда факта. А то, как Граня в сатиновых штанах пряталась от объездчика – правда художественная. То, что в госпитале бинтов не хватало – правда факта, а то, как их стирала Граня и как войну понимала – правда художественная. Именно в рамках этой истории. То, что люди работали на путях кувалдами – правда, а как работала конкретно Граня, свой первый хлеб зарабатывала – правда художественная, хотя тогда многие не доедали…
- Слушай, писатель. В Воронеже действительно была яркая певица, исполнительница народных песен Мария Мордасова – та, что нравилась Егору. Это правда факта. И как она в старости жила, ходила в валенках по весеннему городу, уже никого не интересует. Кого интересует – идите в музей Мордасовой, там её наряды для сцены хранятся… Кстати, я их примеряла! Но восприятие Грани, её любовь к итальянской песенке — это уже её характер, и он выдуманный.
-Тонька! Жизнь реальной девушки из Авдеевки принадлежит нашей матери, и всё, что с ней случилось потом – правда факта. К Гране это не имеет отношения. И об этом надо писать отдельную книгу. И ещё неизвестно, что будет убедительнее, жизнь Грани или жизнь реальной Лиды…Даже если бы Граня повела себя недостойно после финала повести, её не за что судить, это следующая повесть. А если у читателя есть свой взгляд на одни и те же события - об этом ему и писать. Вот я и пишу, хотя понимаю, что ты никогда не согласишься с таким мнением. Анчаров как оворил?«Произведение отличается от факта жизни на величину души автора».
Тоня опять:
-В величии твоей души я не сомневаюсь. Но упреки читателей, обращенные к автору по поводу «приукрашенной» Грани, поверь, имеют под собой основания. Конечно, в жизни так не было. Но это видно автору, тому человеку, который сочувствует героине. Этим ты и делилась с читателем. Ну, так спасибо, что поделилась.
Было уже поздно. Сварка стреляла новогодними блестками. Над Бамбуковой улицей плыла густая южная ночь.
Продолжение - эпизод 15 -http://proza.ru/2023/04/24/676