Накачанная лекарствами, мать будто заснула. Теперь, когда мать слегла после инсульта, выходило, что она перешла в разряд дедов. Тоня смотрела на мокрое лицо матери и ждала. Она понимала, что уйти нельзя. Сидела на жёстком больничном стулике, как на вокзале, положив руки на коленки. И молчала. Мужеё был в дальней поездке на стройках страны, дочка писала диплом. В доме стояла жара, и они перенесли компьютер в подвал. Больше негде было спасаться от пекла.
Про мать ей позвонили прямо на работу, и она припустила на автобус. Мать упала утром, на рассвете, и лежала долго, пока отец не дозвонился до скорой. И пока она ехала, дозвонился до Тони. Отец не мог сам переложить мать, сам был инсультник.
Суета, первая помощь, уколы. Приходя ненадолго в сознание, мать снова проваливалась в яму беспамятства. Сначала Тоне показалось, что главное — до больницы довезти. А что ещё она может? Но оказалось, это лишь начало горя. Вопросительно глянула на санитарку, подложив ладошку под щеку. Санитарка кивнула на носилки. Все видели, что она осталась с матерью. А спать — только на носилках. Они были железные и холодные. Ей показалось, что она лежит в узкой железной трубе и едет по ней вперёд ногами. Пыталась задремать, но нервы были так натянуты.
— Эй! Идите, — застонала мать. Тоня подскочила, хотя ей трудно было встать. — Пить…
То пить, то утку — Тоня вскакивала каждые полчаса. Потом поняла — ложиться смысла нет. Дремала на стуле сидя, клюя носом. Ночь была такой отвратно длинной. Она тянулась, словно вкрадчивая змея, немо выматывая последние силы.
В палате лежали ещё пятеро. И с ними не было никого. Как только смолкала мать, начинали стонать другие, а среди них были и совсем старые. Очнувшись, мать звалаеё и сердилась, если видела Тоню у чужой кровати.
— Какого черта, — стонала она. — Кого нянчишь? Ты забыла, кто я?
Но это она забыла. Она звала дочку лишь грозным «Эй». Требовала лекарство. Требовала врача. Она то задыхалась, то просила второе одеяло. То кричала, что форточку надо открыть, то свет с улицы бьет ей в глаза. Тоня лезла передвигать штору, но после этого свет бил в глаза другой больной. Та возмущалась, но тише. Тоне было стыдно до ужаса. Когда Тоня, спотыкаясь от бессонной ночи, потащила прочь утку, женщины заворчали.
— Что-то тыеё гоняешь, как сидорову козу? — спросила у матери старуха с крайней кровати. — Она ж свалится. И кто будет за тобой ходить?
— У меня инсульт, — взвизгнула мать.
— А у меня инфаркт, — повернула голову старуха. — И я не ору, как некоторые.
Тоня молчала. Она двигалась как зомби. Не замечала, что ситцевое платье прилипало к телу от жары и само высыхало. Кого-то выписали, привезли, сиделке новой больной поставили кушетку, а Тоня трое суток лежала на железных носилках. Потом новенькую перевели в реанимацию, иеё сиделка кивнула Тоне на свою кушетку. Тоня опустилась, забылась на жалкий час.
Ей снилось, что они приехали с родней в деревню, и весь дом в зеленых ветках. Очень ровные, блестящие, как зеркало, темно-красные полы, и ветки по ним, и на беленых стенках, везде. От веток шел одуряющий запах праздника и весны, это была Троица. И большой стол с пирогами, и вся родня вокруг, все гладятеё по коскам, по плечикам, целуютеё: «Вылитый папка». И она, напыжась от смущенья и гордости, вертелась среди них в новом зеленом платье. И старшая Валя с коричневыми косками, тоже в новом фиолетовом, улыбалась ей, разводя руками: «Ну, видишь, как хорошо, а ты ехать боялась.» А мать смотрела в окно и чеканила: «Ненавижу эту вашу породу». Наверно, породу отца? «Почему?» — хотела крикнуть немеющими губами Тоня, но не смогла, боялась.
Старуха-инфарктница подозвалаеё и тихо спросила:
— Что ты ешь, детка? Ты ж ничего не ешь. Бери вон хлеб в тумбочке, яблоки. Ну, что ты, как маленькая. Тебе долгонько предстоит...
Матери не понравилась больничная серая каша. Она пробормотала «блевотина» и велелаеёвыкинуть. Тоня не могла ослушаться. Крайней старухе оставалось только глазамиеё проводить.
— Девка третьи сутки ничего не ест, а ты кашу выкинула. Ты что творишь? Отпусти домой-то.
— Нет! — отчеканила мать.
Потом прибежала замаянная дипломом Тонина дочка Мила. В сарафане кружевном, нежная, как ландыш. Вся палата просила отпустить Тоню, Тоня просилась съездить к больному отцу, который непонятно как один, а мать кричала на внучку, что не останется «с этой». Но Тоня ушла, и мать закричала, что нужно ей обязательно баночку жареной капусты. Тоня смоталась на далеком автобусе к зеленому от недомогания отцу, вымыла полы, сварила пшенку и полетела домой. Там она стала быстро жарить капусту, искупнулась, переоделась и в зеркале не узнала себя. На н её смотрел Освенцим с запавшими глазами. Капусту мать есть не стала, назвалаеё «соплями», и пришлось есть баночку самой. Давиться едой как чем-то инородным. Организм, как в детстве, протестовал. Только в детстве от голода очень болела голова, а теперь уж давно ничего не болело. Было равнодушие.«Вставай, ленивая сволочь, ухаживай за матерью».
Встала с кушетки. И тихо:
— А скажи, мама, ты много за свой матерью ухаживала?
— Что-о? — поразилась мать. — Да как ты посмела только...
А между тем, мать всегда кричала на бабку, на свою мать. Что одета в тряпье, что от н её жуткий запах, что укроп продает на базаре, что питается отбросами — старой тушенкой. И так она кричала, что бабка убегала из квартиры и стояла на улице в дождь. «Хайтоби бис». Бабка была тучная, но из последних сил приезжала к Тоне домой и сидела в углу, чтоб отдышаться. А Тоня этого боялась, потому что пришла жить к мужу и его дедам, и те боком смотрели. И бабка чутко это замечала.
А когда бабка слегла,её ворочала не мать, а отец. И когда замок сломали в бабиной хате, тоже шел отец. И когда Тоньке и Вальке негде было жить, учась в вузах,то тетки, сестры отца, жалели, помогали, стелили диванчик. Чем плохая их порода?
Сестры отца не могли прийти к брату, а потом к Тоньке, где оказались инсультные мать и отец. Потому что мать ненавидела всю их породу. Тетки приходили на семейный сход и шептались: съест она Петюню, брата, съест. И совали Тонечке сотки, и снова гладилиеё по плечам.
— Нет, мама, не ухаживала ты за бабкой нашей. И за мной тоже. А теперь с тобой сижу я, сволочь ленивая. Понимаешь?
Вся палата затихла от слов этих.
— Ну почему ты после болезни уехала, бросила такую кроху, мама? Я ж плакала, небось?
— Надо было отца проучить. Чтоб он тоже нянчил.
Мать начала кричать не своим голосом, что ей плохо, она рыдала, как с горы катилась, и нарыдала давление, и ей побежали ставить капельницу, а денег нет. Ну что ж! Надо было звонить дочери старшей тети, Аллочке,большой начальнице. Ей даже жутко было звонить, потому что планерка шла. Но племянница, дочь старшей тети, которую звать Алла Вадимовна, приехала на такси, и дала денег на капельницы, и отпустила Тоню домой, вот такая их порода. И мать забыла, что это же всё их поганая порода, стала лепетать «доча, дочаАллочка».
А на Тоню посмотрела после очередного «Эй», силилась сказать что-то, а потом развела руки, уронила их.
— Как же зовут тебя? Ведь тебя как-то зовут?
— Какая разница, — вздохнула Тоня. — Неважно.
Однажды ночью, когда Лидии стало лучше, она спала весь день, а ночьюеё потянуло общаться. Она даже вспомнила, кто дежурит уеё кровати.
- Жалко мне тебя, Тонька. Ты всё на себя взвалила, бессловесная. Мужа никогда дома нет, цемент – ты,за дедами – ты, в саду- ты. Давай поделюсь с тобой, как надо.
-Мама, неудобно же, люди спят.
- Да что мне люди.Они чужие. А ты мне не чужая, ясно? Хозяйкой и главным человеком в семье всегда была я. Своему мужу я всегда предоставляла полную свободу в его служебных делах, никогда не критиковала его коллег, а также выбор его секретарши. Но я в достаточной мере разбиралась в служебной деятельности моего мужа, чтобы обсуждать её с ним и помогать ему своим советом. Старалась не придираться и не критиковать своего мужа. Деньгами всегда распоряжалась я. Иногда бывали финансовые затруднения, но я переносила это бодро и мужественно. Никогда не критиковала мужа за его ошибки и растраты и не делала неблагоприятных для него сравнений с бол её удачливыми людьми.
Конечно, не всё было просто. Трудно было дружить с его матерью и его родственниками, так как они были глупыми и некрасивыми, но я никогда не подавала вида, что они мне противны. Любили пить водку или самогон и плясать под частушки. Я не прилагала особых усилий, чтобы с ними подружиться. Но я никогда не шла на уступки в интересах сохранения согласия при небольших расхождениях во мнениях.
Посмотри, в чем ты только ходишь. Пока платье не истлеет на плечах. А я одевалась всегда с большим вкусом. Я хорошо разбиралась в моде и в том, что кому идет. Я выписывала достаточно долго «Журнал Мод». Мнение мужа, что касаемо цвета и фасона платьев, никогда не учитывала, так как он в этом не разбирался. Свободные часы я проводила с мужем на огороде. Иногда мы ездили на речку.
Слежу ли я за текущими событиями в стране? Очень внимательно, а также за новыми книгами и новыми идеями, чтобы сохранить интеллектуальный интерес ко мне моего мужа. В доме я делаю всё от меня зависящее, чтобы дом был интересным и привлекательным. Стараюсь разнообразить меню, советуюсь, что приготовить. Никогда не пыталась переделать своего мужа. Но, если он неправильно поступает, обязательно укажу ему на ошибки.
На них начинали шикать – спать не даете!
А Тоня, хоть и хотела спать, больше не обрывала Лидию. В душееё был такой дикий протест, что словами не передать. Она попыталась возражать, ноеё никто не слушал.Только шелест тяжёлойночной листвы за окном был ей созвучен.
«Действительно, главным человеком в семье была ты, мама. Но никогда никакой свободы ты никому не давала. Душила своим авторитетом, бесконечно всех критиковала, не только членов семьи, но и наших с сестрой подруг, сотрудников - учителей и папиных сослуживцев. Например, в Ровеньках большой завод был. Молодая секретарша у отца работала. Мама добилась, чтобы он заменил секретаршу на старую, которая ушла на пенсию. Пришла старенькая Ольга Михайловна. Помнишь, как ты вернула на место эту старушку? Взгляды коммунистки, платья нужной длины и милая улыбка членам нашей семьи. Мама, ты все время лезла в работуотца, говорила, кого надо уволить, кого достать из небытия и приподнять. Это началось давно…Там был старый механический завод, почти всех сотрудников его она знала, так как городок был небольшой.Заводоуправление- двадцать пять человек, только две женщины – бухгалтерши, остальные – мужчины. Одна измамой моей подруги Нади. Это была ещё не старая женщина с большим животом и вечно растрепанными волосами. Распустеха. Она матери угрозы не представляла. А вот вторая была опасной женщиной, и матьеё терпеть не могла, но и заставить отцаеёуволить тоже не смогла. Эта женщина, лет сорока, тогда жила через дом от нас. Помнишьеё?её звали – Зинаида. Она хорошо одевалась, детей не имела, зато у н её был молодой муж, сильно пьющий. Ходил за ней, как по веревочке. Эта женщина была душой всех пьянок на заводе. Она имела организаторский талант и большую наглость. Все мужики заводоуправленияеё любили, а отец не хотел идти против коллектива. Поэтому тебе пришлось отступиться.
Мама, ну ты же всегда критиковала отца за неумение говорить речи трибуны. Он торопился, говорил быстро, хотел скорей отделаться.
Ты заставляла его говорить медленнее, делать паузы. Ты третировала егокак школьника. Унижала и орала. Ясно, он такой же несчастный, как и сестры. Тоня жалела его в душе. Вслух не имела права говорить. Возникал ком в горле, который я пыталась проглотить. Он долго не глотался. А отца было жалко.
Отец часто ездил в командировки в Москву, в ГЛАВК или в Министерство. Привозил себе рубашки и однажды – костюм. Был дома грандиозный скандал. Мама пошвыряла ему в лицо все восемь рубашек, купленных постепенно в разных командировках. Но его костюм, видно, тебя добил. «А мне?» – кричала ты, как капризный ребёнок. «Некоторые ходят в мутоновых шубах, аж все оборачиваются, а я опять в искусственной. Всё себе покупаешь, а когда же мне?». Я потом сказала: «Вот ты шубу хочешь, а у меня кофта страшная старомодная, даже у тех лучше, у кого семья из пяти детей. Мне тоже стыдно, я хочу новую, не сестрину. Кто же мне купит? Помнишь этот факт?Ты опешила, но только в первое мгновение. Ты достала из шкафа свою ещё не очень старую желтую кофточку и сунула мне. А мне желтый цвет никогда не подходил, но я взяла, чтобы не раздувать скандал».
Да, всегда мать критиковала отца за покупки, даже незначительные. Не дай Бог, чтобы он не согласовал с ней. Будет много оскорблений, вплоть до села, откуда отец родом. Обычно мать распалялась надолго. Отец молчал, не вступал в спор. Мне всегда было обидно за него. Тоня старалась беззвучно плакать, но слёзы катились и катились на тетрадку с уроками. И если мать это замечала, то получала и я. Единственной отговоркой, почему младшая дочка разнюнилась, было – «голова болит». Это ей прощалось, плакать из-за головы. Отцовы родственники мать Лидию не любили, она их ненавидела. Просто она обладала даром «пускать пыль в глаза», завораживать своейречью. Таким образом, заполучала внимание окружающих. Она могла надеть «чужое лицо» и примерить «чужой характер», если это нужно для дела.
Всегда и везде Лидия хотела быть лидером, быть на виду, чтоб хвалилиеё и ставили в пример. Она стремилась «свернуть горы», пока все окружающие пытались поспеть заеё мыслями. Возможно, она была бы большим человеком в жизни, не будь у н еёна ш еёдетей, которых она всегда стыдилась. Некрасивые, неумелые, неудельные, в общем - неудачные. Нечего людям показать. Своей красотой и скоростью решений мама гордилась.А дочки такими не были.
Да и на огороде она почти не работала. Всегда дети с отцом. Отец-то сельский сам, ломил честно.Она выйдет – поруководитдесять минут и всё. Ничьего мнения она никогда не слушала. Не дай Бог, кому-то не понравилосьеё платье или цвет кофточки. Будешь унижена, оскорблена. Лучше молчать и соглашаться. А лучше выдавить из себя: «Ой, как красиво!» и быстро убежать, чтобы она не догадалась до правды. Мама была очень проницательным человеком. Своего мужа Лидия всегда пыталась переделать. Говорит он не так, поступает не так, очень лоялен к провинившимся, что это за руководитель. Надо быть жёстким, чтобы боялись. Отца критиковала нещадно и жестко… Её, только её была в семье власть…
За десять дней мать измотала всю палату. Потом, когда сталиеё выписывать, Тоня совала санитарам оставленные Аллочкой смятые деньги, чтоб помогли спустить больную в лифте, а потом водителю скорой, чтоб поближе к дому подъехал. А дома они с дочкой Милой быстро принесли из кладовки старую кровать да перенесли на н её мать. Водитель-то молчал, отвернувшись, а потом матюгнулся и стал помогать, а мать кричала на него, чтоб не тряс носилки. Потом Мила стала поить мать компотом, больше ничего не успела, а Тоня опять стала совать смятые деньги водителю.Тот выпучил глаза. Но когда до него дошло, что в районе Березовой рощи ещё есть лежачий отец, он молча сел в машину, и они помчались. И там, дома, где лежал отец, пол был залит засохшим калом, но Тонечка храбро замыла пол, и они повторили всю операцию с перевозкой теперь уже отца, только положили его временно на раскладушку. Сил говорить у Тони не было, и денег тоже. Она молча обняла водителя, чужого совершенно мужика, который только закряхтел «ну, б...» и пополз в машину. «Ну, держись, девка».
Девка покормила родственников, чем было, овсянкой без молока. Как же она надеялась, что они успокоятся и поспят, ведь они вместе теперь, не по чужим углам. Но отец и мать молча прикрывали глаза. Тоня полила из шланга пожелтелый огород. Лук и ромашки понемногу стали подниматься. Она непонятно как держалась ночь и утро. В подвале дописывали диплом её младшая дочка Мила и фактический муж старшей дочери. Утром приехала сестра Валя, и они стали «держаться вместе». Перстень сестре Валька так и не привезла. До того ли.
Продолжение -э**** 13 http://proza.ru/2023/04/24/724