Медина, вроде, была прилежной матерью — она чутко спала, успокаивала, если вскрикивали во сне, она чисто стирала, прилежно кормила своих детей, следила за их здоровьем, чистотой кожи, и чтоб не бросались плохими словами. Хотя никогда не кидалась на первый крик. Насупив брови, она прислушивалась, потом не торопясь шла разбираться. Она подолгу гуляла с ними в парке, катала дочку Нани на каруселях, ходила в обнимку с сыночком Никоном по дорожкам, если он вылезал из коляски. Глядя на н её со стороны, можно было расплакаться: молодая красивая женщина, и с ней такие ангелы. А по жизни чаще плакала мама Тоня.
Когда Медина приходила домой, на плите всегда стояла готовая кастрюлька с супом, но она кривила рот — не то и не так. О, она была царственна в своём материнстве, но при этом предполагался кто-то, кто будет ей всё подавать. Кареглазый Валерочка не мог помогать, он с утра уходил на работу, а помогала ей мама Тоня. Медина бросала быстрый взгляд на плиту, а проходя мимо матери, негромко произносила: «Иди, помойся». И не было в этом ничего унизительного, а просто была констатация факта, так как запаленная пожилая женщина должна была исчезнуть из кухни, пока Медина кормит детей. Так было бы ещё чем кормить, накормить их было не просто. Поэтому что , если они не хотели супчик, в холодильнике должны стоять приготовленные творожки и пасты, и всякое затейливое детское питание из магазина — от «Фрутоняни» до «Бабушкиного Лукошка» и «Темы».
«Чем я кормила дочек? Тем, что в садике оставалось. Каша, пюре, запеканки, яйцо вареное. Не было этих баночек дорогущих»,- размышляла Тоня и безропотно всё сносила. И её восхищала Медина, как она плавно ходит и говорит, она видела, как дети похожи на дочь, и молча сдерживала свой восторг. Хотелось их взять на ручки, качать на коленках и забывать обо всем.
А купленные баночки быстро старели, истекал срок хранения, и их выбрасывали, особенно раскрытые. Медина бросала быстрый взгляд, который давал понять - «это на выброс», и всё, пора было снова идти в магазин. Странно, но взгляд этот напоминал Тонееё строгую мать, и взрослая Тоня вся сжималась, как это было в детстве. Они менялись ролями. Медина играла роль матери, а Тоня- дочери. Но где, скажите на милость, была младшенькая Мила? Этот тонкий стебель с тихой, чуть заикающейся речью? Конечно, тоже в роли дочери.Она будто забыла все колкости сестрыи бросалась на помощь по первому зову.
Всё бы ничего, но Мединой овладела некая духовная жажда, она стала читать эзотерические книги и с удвоенной энергией рисовать. Включала стиральную машину, заполняла бельем и отправлялась в сад с бумагой и акварелью сделать несколько набросков. Потом задумывалась о чем-то своём и не слышала, как из дома раздается дикий детские рёв. Естественно, мама Тоня, которая прекратила работать няней для богатых людей, стала работать няней у себя дома. Она бросалась к детям, разнимала их, по плечикам гладила, целовала в макушку и пыталась им читать детские книжки, если они соглашались. А если не соглашались, то вытаскивала из кладовой качающегося коника или большого лоскутного пёсика. Да, Медина была царственная мать, но за этим всем должна была стоять незаметная и постоянная помощь бабки. Но если бабка что недосмотрела, то следовал гнев по делу и не по делу.
Вот такая ситуация развернулась в доме мамы Тони: она и стирала, и готовила, и сидела с детьми, чтобы они не дрались. Она колдовала над отварами, когда у детей было расстройство живота. А что Медина? Что делала она? О чем она думала, разглядывая изогнутый стебель лилии в саду? Она, конечно, рисовала такими странными кружочками, как пуантилисты, можно было увидеть ту же лилию дома на листах из альбома.Только настроения этой лилии были разные — то безмятежное, будто бы сонные глаза, то нацеленная хищно на зрителя. Возможно, это было отпечатком душевного состояния самой Медины, но рисунки были иногда пугающие. Тоня увидела их мельком, когда полола грядку с помидорами в огороде, и один лист просто понесло ветром.
Однажды вечером Валера пришел с работы раньше обычного, и сразу пошел в комнату Медины, не заглянул даже на,кухню, на манящие запахи пирогов. Дети смотрели мультики. «Странное дело, — отметила про себя мама Тоня, — неужели сыт или дома у мамы был?»
— Медина, — обратился Валера к жене, — послушай сюда, у меня к тебе известие.
— Какое ещё известие? — Медина подшивала край кружевной юбки для дочки.
— Да такое известие, — в голосе Валеры появилась торжественность. — Ты знаешь друга моего Георгия, настоятеля нашего храма?
— Ну, знаю. Что с того?
— А то. Упорную работу и немалую помощь в храме он, видимо, оценил. И предложил мне взять свой приход. Не здесь, конечно, в сельской местности, но недалеко от города А свой приход — это очень важно, это знаешь, почти карьера.
— Ты что хочешь сказать? Ты хочешь сказать, ты будешь батюшкой?
— Возможно, да.
— Возможно, ты тронулся? — и проникновенно. — Возможно, ты сошел с ума, слетел с катушек? Уехать из города в деревню без врачей и без садиков? Какой ты батюшка, ты посмотри на себя. Грязный, толстый, ленивый. И какая я тебе матушка? Да ты совсем что ли?
— Возможно, у меня есть недостатки, возможно, я не всегда красиво одет и причесан. Ну, ничего страшного, рубахи мои стирает теща. Ты тоже могла бы иногда пришить мне пуговицу. И постричь, ты же умеешь.
—Ещё чего, на мне дети.
— Ну, это было предсказуемо, — вздохнул Валера, — ведь мы женаты. А то, что ты хочешь стать художницей, так это можно везде. И интернет туда можно провести. Я сумею. Значит, ты не согласна, что у нас будет в деревне свой дом, и я буду служить в тамошней церкви? Тут же до н её всего двадцать километров.
— Да прекрати! — закричала Медина. — Прекрати, слышишь! Юродивый.
Она никогда так не кричала.
Красавица мама Тоня, слыша всё это снизу, остановилась, прекратила мыть полы. Она совершенно точно знала, что Валера мог быть священником, он всегда бесконечно добрый, воцерковлённый, к нему тянулись люди за советом, в его мягких жестах, в глазах было что-то утешающее. И вдруг — такая у нему агрессия. Почему? Ему пошла бы бородка.
Да. Странно, всё это странно, и невыносимо тяжело слышать такое от своей прекрасной дочери. Домыв полы, Тоня вытащила тряпку и ведро за крыльцо игорько задумалась, стоя у садовой решетки и глядя неведомо куда. За решеткой укоризненно качались гладиолусы и рудбекии. Ну, конечно, то, что было очевидно для Валерия, для Тони, могло не быть таким очевидным для других. Возможно, Медина сама могла бы следить за внешним видом мужа, иногда погладить постиранные кем-то мужнины рубахи, пришить пуговицу, но она не хотела этого делать. Когда муж давал ей деньги, она покупала только себе и детям, но никогда ему. Пусть мама театральная покупает. Она вела себя так, как будто пуговицы могли пришиваться кем-то другим или сами собой по волшебству.
Тоне всегда казалось, что между Диной и Валерой, несомненно, есть связь, есть какая-то тяга друг к другу, исвязь не только физическая.Независимо от того, как это воспринимают другие. Он на н её смотрел тепло, он на н её так смотрел, что даже коснуться боялся, Тоня видела. Почему жена не отвечала ему тем же? Опять-таки странно.
Ну, ладно, неважно. После этого случая Валерочка исчез, он не приходил домой после работы,он не звонил домой по телефону. Может, он вправду уехал в деревню и стал деревенским священником. Тоню так и подмывала позвонить высокопоставленной маме в театр, но она не могла, боялась. Хотя ей жалко было Валеру — первый мужчина, который смог выносить тяжёлый характер супруги четыре года. Да и кто у них кого выносил, понять было довольно трудно. Некоторые мужские занятия Валеры — хождение по аптекам, магазинам, в поликлинику с ребёнком — были налицо. Но, значит, было что-то ещё, что мешало принять его как человека. Наверное, пиво мешало, пиво постоянно пил, сидя за компьютером, за ужином, на лавочке в парке, всегда, когда была возможность. Тонин муж Антон предпочитал что-нибудь иное, больше крепкие напитки, но Тоня же терпела. А почему не могла терпеть Дина, и какой особой судьбы она хотела для себя? Да, Тоня стирала белье для Валеры, для дочки и для детей, но стирать Медина могла и сама. У н еётеперь дома была прекрасная стиральная машина. А почему она без конца приезжала к матери, с которой никогда не разговаривала? Да, наверное, потому, чтобы было кому чмокать детей в макушку и рассказывать им сказочки, сама она этого никогда не делала, и вот очередная прогулка, и процесс одевания занимает около часа, а то и больше.
Все платьишки, пелеринки, футболочки и шортики, всё было обычно собрано и лежало стопкой. Но в этот раз шортики куда-то потерялись, потому что волны детского тряпья перекатывались по квартире девятым валом. Сначала в стиральную машину, потом оттуда на улицу сушиться, потом с веревок они переползали в шкаф для глажения. В этот раз шортики куда-то утонули. У Медины всё должно подходить друг к другу, она тщательно следила, чтобы цвет носочков совпадал с цветом футболки, или, например, цвет шортиков совпадал с рисунком на футболке. Дети устали одеваться. И начали по обыкновению драться.
— Перестаньте! Красные шортики где? Я спрашиваю, они вот здесь лежали!
Шортиков на месте не было, искали ещё битый час — не нашли. Тоня лихорадочно проверила веревки и шкаф для глажения, шортиков там не было. Нани, полностью Анания, в платье с рюшами и Никон, сокращенно Ник, без шортиков, просто в трусиках, грустно стояли у крыльца.
И вдруг какое-то усталое бессилие овладело Тоней. Как же она устала быть всё время на цыпочках, растирать пюре, подносить тарелочки, искать шортики.
— Знаешь, что, дорогая моя, — обратилась она к Медине. — Если тебе не нравится скорость поиска шортиков, то езжай-ка к себе домой. У тебя есть своя квартира. Я даже не знаю, чем тебе угодить. А ты становишься всё больше похожа на мою мать. Та ведь тоже очень грозная была.
— Ты меня выгоняешь. Из моего собственного дома. Вспомнишь об этом. Но я уже не вернусь.
И начала складывать чемоданы. Она собралась быстро, быстр её, чем собиралась на прогулку. Взяла у Тони из кошелька бумажку, вызвала грузотакси и уехала. Без шортиков.
Сначала Тоняничего не говорила и никак не среагировала. Но через неделю - черездве в ней начал копиться взрыв. Телефонные звонки никак, ничего. С Милой тоже ничего не получилось, ей сестренка тоже не отвечала. Может, там все умерли? Нет, они были живы, Тоня стояла за углом и видела. Пришла на работу в садик, поплакалась коллегам. Те пожали плечами: «Ты должнаеё простить, ноги мыть и воду пить».
Что-о-о?
Ещё через месяц Тоня сожгла в раковине все фотографии детей. Нет у неё детей и всё. Так и сказала сестре по телефону. Гарь была проветрена, нозацепилась за углы.
Валя понимала, что рыдания в ванной - это не просто так. Это прощание с белым светом. Но поехать и обнять в тот момент не смогла…
***
Почтовый ящик.
Вслед Наташе. Здравствуй Валя! получила письмо с фотками, хочу тебе сказать, что выглядишь ты хорошо в этой белой кофточке по сравнению с твоими одноклассницами, они куда толще тебя. И бол её сонные. Да, сорок лет назад вы кончили школу. И ещё смогли вспомнить друг друга. Но тебе надо что-то покупать на себя, не всё же в той кофточке. Всё вспоминаю, как ты по приезде почистила балкон, молодец. Я каждую неделю по пакету выношу что-то из вещей, боюсь зарастать - опять мешок каких-то старых покрывал сегодня вынесла, не помню откуда они. Выкинштейн продолжается. Сегодня видела Гудошникову Лену, из твоей студенческой компании - очень здорово выглядит, помолодела, загорела, очень понравилось в Европе, собирается опять в октябре в Чехию. В Одноклассниках нашлась Валя Зайцева в Швейцарии,сказала, что Люда Бовша умерла. Помнишь, которая тебе когда-то жёлтый батник продала в студенческие годы, когда ты приезжала ко мне в общагу. Ведь ты потом его носила много лет. Я, если встречу в секонд-хенде что-то подобное,то буду иметь в виду. Я помню, ты первое время в секондах терялась, зря тратила силы, а потом к концу отпуска уже осваивалась, смотрела прицельно, и в тебе просыпался азарт. А приедешь в следующий отпуск – опять нет интереса, и всё сначала.
Ездила в Задонск, еле пережила это событие. В Задонске было очень тяжело, это тебе не кого-то там хоронить, а главного судью… Сначала всё держалась, а потом, как Ира, сестра Наташина, подошла, мы с ней обнялись посреди двора и стояли, уткнувшись друг в друга, минут двадцать. Как-то было невыносимо горько, хоть и родственники мы были никакие, а просто невыносимо. Аллочка с Машей, двоюродной сестрой, были всё с тёть Таней, поддерживалиеё, а я с Наташиной школьной подругой. Я с тревогой смотрела на теть Таню. Каково же ей-то дочь хоронить? Ты знаешь, старики ещё держались, дядя Володя даже пытался шутить, подбадривая всех. Ты, наверно, помнишь, как он приезжал к нам домой, ел материны блинчики сеё рук.А сейчас такой старый, два зуба, и дома гонит чачу…
Народу было очень много, весь двор запружен и все ближние улицы, над домом Наташи, утопающем в гортензиях, кружили вертолеты, два оркестра перекрывали друг друга. Город прощался с судьей и советником юстиции первого класса, дрожь брала от этой народной скорби, а я, как наяву, видела покойную Наташу, с трудом выбирающуюся из маленькой легковушки, когда она приезжала из больницы после химии. Куда девалисьеё пышные кудрявые волосы? В процессе лечения вся облысела, и голова была повязана косынкой. Всё-таки хорошо, что тёть Таня собрала родню тем летом. И это не только ради Наташи, тогда мы все давно уже не виделись.Ирка резала бутерброды с красной рыбой и подмигивала.Она очень заводная. Подумай, о чём и как можно шутить в подобной ситуации… А она шутила, и у неё всё получалось легко. Жалко, что мы так и не собрались вместе в твойпоследний приезд.
Вообще, когда я начала писать родословную, я надеялась, проще будет. Все обещали помогать, казались сговорчивыми и добродушными, а как доходило до каждого, словно забывали, уворачивались и пятились назад.Что с ними со всеми? Вот и Аллочка, наш негласный босс,которую ты знаешь прекрасно, дала несколько фоток и затаилась.«У сыночки секретная работа», - так сказала.
Если бы ты знала, какая у нас большая родня, ты бы, может, не уехала. Родня бы взяла под крыло, нашла бы тебе работу и квартиру. А то болтаешься на своём севере, как неприкаянная…Оторвана от всех. И я была в этом море родни маленькая частица. Я шептала слова акафиста поединоумершим, а ещё я просилаеё прийти ко мне во сне. И она согласилась, пришла потом, в чем-то длинном и розовом.Знаяеё страдания перед уходом, я спросила: «Теперь тебе легче?» И Наташасветло улыбнулась.
Продолэение - эпизод 12 - http://proza.ru/2023/04/24/654