Туман. книга восьмая. глава четвёртая

               


                «КУРОРТНЫЕ» ХЛОПОТЫ.

               

    Сама поездка, ставшая необходимой в последний день срединного зимнего месяца, оказалась никакой. То есть не утомительной, не скучной и не запоминающейся, как полуденная дремота. Да и сам маршрут не предполагал веселия – Тамбов – Воронеж – Пятигорск – Минеральные Воды – Кисловодск. Обеды, ужины, сырость, иногда прохладно, малолюдно, не интересно. Впечатления те же, что и от выполнения опостылевшей работы.

Спешу оговориться, что сама эта вагонно-закусочно-пересадочная дорога и явилась той причиной острого приступа меланхолии при малейшей попытке вспомнить о её существовании в минувшем. Нашим же героям, внутри маленькой боевой группы, было уж никак не до скуки.

Они подолгу совещались, иногда полностью игнорировали заговорщицкий шёпот из-за малого числа пассажиров в вагоне. Оказывается, братья-месяцы таки приспособились влиять не только на подснежники, но и на заполняемость пассажирских вагонов.

Никаких планов утверждено не было, хотя предложенных к рассмотрению с лихвою хватило бы на какое-нибудь министерство средней руки. И всё только из-за неизвестности, которая, подменяя собою радушных встречающих на перроне, одиноко томилась в Кисловодске, поджидая троицу искателей приключений.

Господа обсудили все свои прежние конспиративные навыки, позволявшие без подозрений вписаться в зимнюю жизнь курорта – от прибытия, якобы, трёх господ, сведших знакомство в одном вагоне и за стаканчиком нарзана, и до сопровождения шибко больного и немощного Кириллы Антоновича, опекаемого секретарём и лечащим доктором.

Все подобные задумки тут же предательски показывали свои непоправимые изъяны и отметались, как ничтожные.

А вот, что было самую малость странно, никого эта кутерьма с обилием отброшенных «легенд» не расстраивала. Причём настолько, что за основную приняли едва ли не правдивую – Карл Францевич желает посетить курортных коллег, Модест Павлович – просто пьёт нарзан, попутно интересуясь местными гостиницами, отелями, пансионатами и сдаваемыми в наём усадьбами, а Кирилла Антонович берёт приступом библиотеку и анализирует «агентурные донесения». Все вместе начинают жить в предвкушении посещения высочайших особ империи.

Курортный поезд «Минеральные Воды – Кисловодск» прибыл в одиннадцать часов восемь минут, отсчитав, согласно расписанию 61 версту и истратив на этот путь два часа двенадцать минут курортно-кавказского времени, не позабыв под Пятигорском попасть под зимний дождь, а в Ессентуках погреться под настоящим солнцем, по-весеннему ярким и тёплым.

Сам Кисловодск оказался погружённым в абсолютный штиль, серо-голубое небо и восьмиградусную теплынь в согласии с полутораметровым вокзальным термометром. И всё это второго февраля.

Едва ступив на перрон штаб-ротмистр, согласно новой привычке, появившейся у него без малого пять лет тому, лениво огляделся по сторонам, на деле же скрупулёзно рассматривая и пересчитывая окружавших его людей.

Подобный интерес Модеста Павловича малость походил на своеобразное «шапочное» знакомство – сколько пассажиров выгрузилось из вагонов, сколь много у них поклажи, сколько приезжих задумывается над тем, куда идти и сколько прибывших уверенно направляются в нужную сторону.

Пользу от этого занятия штаб-ротмистр видел явственную – при внимательности и некоем везении можно было приметить вполне себе подозрительных особ, способных, при наступлении соответствующего моменту случая стать врагами со всеми качественными категориями, входящими в это словцо.

Для успокоения недавней привычки понадобился простой, даже беглый взгляд на перрон. Вместе с друзьями приезжих дух было числом девятнадцать, включая пятерых детей. Итого – одиннадцать взрослых, из коих четыре дамы в летах и одна девица.

Если бы я сам, оказавшись на том самом перроне в тот же день, спросил Модеста Павловича – по какой такой нужде проявляется особое внимание к пассажирам (при том я бы имитировал полное неведение об устоявшейся привычке), то получил бы в ответ никак не объяснение, а короткий и выразительный взгляд в левый бок вдоль вагонов.

И – да, не обрати штаб-ротмистр моё внимание на одного пассажира, я бы, признаюсь, не отыскал бы ни единой причины, по коей следовало бы хоть на миг задержать свой взгляд на этом приезжем.

А так, при спокойном рассмотрении, этот человек имел все права считаться подозрительным. Посудите сами – его заячий треух больно ладно сидел на его голове. Так не носят головной убор мужики, для которых он, убор, для «тепла головы», а не дополнение к костюму.

Обычный овечий тулуп был полностью расстёгнут, но как! В этом тулупе «наш подозреваемый» выглядел, словно в собольей шубе! И дело-то не в качестве сырья, из коего было пошито верхнее платье, а в том, с каким шиком, если хотите, сидела та овчина на фигуристом теле незнакомца.

Да и обувка в виде пары сапог, сжатых «гармошкой». Даже покрытая пылью она демонстрировала породистость кожи, из коей оную стачали. Каждая складка «гармошки» голосила о качестве сырья и о цене, которая точно была не по карману этому хозяину треуха и овчины.

И последнее – палка для опоры при ходьбе. То, что она, видимо по забывчивости незнакомца, иногда откаблучивала фуэте, достойное дорогой трости, и то что сей … не господин точно, но и не «эй, мужичок!», вдруг принимался показывать хромоту, оказываясь на открытом пространстве меж идущих пассажиров, было довольно для безусловного зачисления сего приезжего в реестр «надобных к слежке».

Если бы я оказался в тот день на перроне Кисловодского вокзала вместе с нашими героями, я бы конечно же, задал этот вопрос Модесту Павловичу. Думаю, что после его ответа я залился бы краскою стыда за свою неосведомлённость в подобных вещах и за непростительное легкомыслие при проговаривании вслух подобных вопросов. Так, что Слава Богу, что я не стал попутчиком штаб-ротмистра, и слава Богу, что на один постыдный случай в моей жизни, о котором не хотелось бы вспоминать, у меня меньше.

Ещё не знаю, какова будет польза от этого отступления и от описания неизвестного попутчика, но ведь ничего просто так не происходит, правда? Всё вокруг нас имеет и смысл, и свой черёд, верно?

В самый разгар описания пятилетней привычки Модест Павлович поднёс кулачок к устам, словно прикрывая рот при кашле, поворотился боком к друзьям и тихо, но внятно сказал.

--Мы с вами незнакомы. Я ушёл.

И медленно двинулся по перрону, стараясь быть малость впереди незнакомца.
Кирилла Антонович и Карл Францевич никак не повели себя, как будто никто ничего странного не произнёс. Доктор, немного поискав глазами ключника, подозвал его и указал на свой чемодан и на поклажу помещика.

Придерживая помещика под локоток, гоф-медик предложил проследовать в ресторацию курзала, дабы угоститься отменной кавказской кухней, запомнившейся доктору по предыдущим приездам.

Право сделать заказ взял на себя доктор, худо-бедно имевший представления о кулинарных предпочтениях помещика. От вина за столом отказались.

К трапезе приступили уж никак не оттого, что чувствовался особый позыв голода, случавшийся только во время дальних поездок, а исключительно потому, что был накрыт стол и было совсем не лишним отвлечься от поступка Модеста Павловича, который, спустя некоторое время, можно будет упаковать в слова псевдо-пророческого толка, нечто схожее на «этого стоило ожидать» и «что-то подобное и предполагалось, но не так скоро».

Даже внушаемая самим себе мысль, что штаб-ротмистр не так прост и, даже вполне опасен, как противник, что Модест Павлович по своей сути приверженец хладнокровных и расчётливых (что, говоря по правде, не совсем правдой является) поступков, а не лихой сорвиголова, намёка на настоящую курортную безмятежность не давала. Не говоря уже о том, что та самая мысль здорово отвлекала от дегустации новых для Кириллы Антоновича кавказских блюд.

В таком же тревожном состоянии духа находился и доктор, являвшийся, при том, приверженцем новомодной медицинской теории об отвлекающей боли при не сложных операциях. Такая теория имела все возможности стать настоящей практической дисциплиной, поскольку анестезия ещё не стала полноправным участником, наравне с хирургами, проводимых операций.

Вот и решил Карл Францевич попрактиковаться на помещике, доводя сугубо врачебную теорию до бытового использования.

--А знаете, Кирилла Антонович, как именуется помещение, в котором мы находимся?

--Полагаю, ресторация.

--Нет, ресторация суть часть этого здания.

--Привокзальная ресторация.

--Опять не то! Это имеет название «курзал».

--Вот, как?

--Да, именно! В одно из прошлых моих посещений Кисловодска довелось пообщаться с неким господином, утверждавшим, что он не последний человек, принимавший участие в возведении сего курзала.

--Занятно ….

Более рассеянно проговорить это словцо не смог бы и самый отпетый актёр того времени, и хвала Всевышнему, что гоф-медик оказался внимательным слушателем ответов помещика, и тут же решил пустит во всю прыть отвлекающую теорию.

--Занятно другое. На мой вопрос: «Что же означает это словцо «курзал», он не нашёл ничего лучшего, чем пуститься в объяснения в коих, как оказалось, он не силён. Он заявил, что «курзал» ни что иное, как «курительный зал»! Я сделал вид, что согласен с его трактовкой, и задал другой вопрос, как вы уже догадались, с подвохом. «А как быть со словцом «вокзал»? Даже не задумываясь, представляете себе, Кирилла Антонович, даже не задумываясь он вещает: «Это вокальный зал!», то есть зал для пения! Вообразите, что сии опусы он озаглавил, как перевод с немецкого языка! Хотя в немецком языке вокзал Bahnhof, причём hof это двор, а у него «вокальный». Даже не представляю, что мог строить этот господин, разве только подносить кирпичи.

--Так … курзал это … скорее всего «курортный зал», не так?

--Именно так, Кирилла Антонович, - обрадовавшись, что теория отвлекающей боли не такая уж и теория, громко ответствовал доктор, не упуская из вида заинтересованно помещика беседой, - тут можно получить все удовольствия курорта за день, и отбыть домой. Тут и бюветы с нарзаном, ресторация, библиотека, к слову – прекраснейшая, номера для гостей, ракушка для выступления музыкантов, электробиограф или «биоскоп» - тут так называют синематограф.

--Славно придумано, славно! И что, я тоже могу снять здесь номер?

--Ну, конечно, - малость изменившимся голосом проговорил Карл Францевич, не ожидавший услышать новый план, единолично изменённый помещиком, - раз уж вышло, что мы на одну треть изменили первый уговор, по которому мы не знакомы, и на две трети переиначили последний, по которому мы держимся вместе.

--Прошу вас не подозревать меня ни в чём, дорогой доктор, сегодняшний день у нас с вами в любом случае пройдёт порознь. Вам надобно поговорить с коллегами, а я не просто хочу, я нуждаюсь в посещении расхваленной вами библиотеки. А вдруг я засижусь в ней допоздна, то и номер, который окажется в двух шагах, окажется весьма кстати. Вам же разумнее снять номер в отеле, вблизи от коего вы окажетесь, завершив свои дневные дела. А завтра, к завтраку, милости прошу сюда, тут мы и решим, как быть дальше.

На том и расстались, не имея даже понимания как завершить начатое дело, а даже с какой стороны подступиться к нему.

                *          *          *

               
                « № 104
               
                КИСЛОВОДСКЪ.
               
                ФЕВРАЛЯ 2 ДНЯ
               
                ГОДА 1908.
                УЕЗДНОМУ ПРИСТАВУ
                СЫСКНОГО ОТДЕЛЕНIЯ
                ПОЛИЦIИ ГОРОДА
                МИНЕРАЛЬНЫЯ ВОДЫ
                ГОСПОДИНУ ДОБРЯКОВУ
                ГЕОРГIЮ СТЕПАНОВИЧУ.

                ДОНЕСЕНIЕ.

Довожу до Вашего сведенiя, что мною, сыскнымъ агентомъ Щукинымъ Ильёю Макаровымъ установлены подозрительныя лица из числа прибывшихъ въ Кисловодскъ поездомъ из Минеральных Водъ нынче в 11 часовъ 8 минутъ.

Два господина вели себя странно они долго стояли на перроне не глядя по сторонамъ и направились в ресторацiю курзала и отобедали по счёту въ 2 рубля с полтиною и скоро расстались не прощаясь.

Первому господину присвоена кличка «Шрамъ» из-за отметины в виде шрама на правой щеке. Лет 40 – 45 росту пониже среднего, нормального телосложенiя лицо худощаво носъ ровный губы прямы волосы подстрижены прямы седые виски одёжа по сезону ходитъ прямо не косолапитъ и не хромаетъ.

За столомъ въ ресторацiи больше молчалъ отвечалъ мало по сторонамъ не гляделъ.
После расставанiя съ инымъ подозрительнымъ снялъ нумер 9 въ курзале на имя Богомазъ Иванъ Ивановичъ после чего направился въ библиотеку. Изъ оной вышелъ съ книгами и книжками числомъ 12 штукъ. Одну книгу приметить удалось потому какъ выронилъ оную то книга сочинителя Гофмана «Повелитель блохъ» и ещё былъ «Путеводитель по курортамъ Кавказа. Кисловодскъ».

Другому подозрительному присвоена кличка «Лекарь» въ его вещах имеется саквояжъ съ какимъ въ обычай ходятъ доктора.

Росту выше среднего летъ 45 – 47 крепокъ телом на лице залысины головы волосъ полуседой стриженъ не крашенъ ровный лицо малость овально носитъ бороду отъ бакенбардов и усы губы малость изогнуты одёжа по сезону дорогая ходитъ ровно по виду германецъ из лютеранъ.

За столом много говорил и улыбался. Еду заказывалъ самъ значитъ приезжалъ ранее.
Ушёлъ въ сторону тополинойъ аллеи и взялъ извозчика Кушонка Тимофея.

СОМНЕНIЯ: за столомъ сидели вместе и скоро расстались словно спугнулъ кто.

Пансионатами отелями и водолечебницей не интересовались какая нужда въ книгах по приезду на курортъ? Какъ вернётъ книги я ихъ проверю целикомъ можетъ быть передача посланий.


Сходства съ имеющимися фотографическими карточками опасныхъ и подозрительныхъ и не имеютъ.

Наблюденiе за «Шрамом» продолжаю за «Лекарем» следитъ Кушонокъ.


                Донесенiе составлено агентомъ
                Щукиным Ильёй Макаровымъ
                Февраля 2 дня года 1908.
                ПОДПИСЬ                ЩУКИНЪ.»

--Ваше превосходительство! Разрешите? Получено по срочному телеграфу из Минеральных Вод.

--Благодарю, ступай!

Телеграмма была прочитана дважды подряд, а на третьем заходе чтения по листу, с наклеенными полосками типографской ленты, забегало чернильное перо, подчёркивая слова и награждая некоторые предложения знаками восклицания.

--Какая же вы умница, Кирилла Антонович, какая вы умница!


                *          *            *

--Если шо, то здравствуйте!

По комнате громко заметались слова приветствия.

--Чёрт! Моисей! Какого лешего ты подкрадываешься?

--Шо вы так волнуетесь меня видеть? Я просто себе тихо хожу.

--Ты, старый чёрт, когда-нибудь доходишься! Чего пришёл?

--Я знаю про ваши неприятности.

--Я тоже про них знаю, и это ты со своим «тихо хожу»!

--Таки нет, хотя я вам не совсем радость. Я видел филера Щукина, того, знаете?

--Моисей, не беси меня! Говори, что знаешь!

--Щукина Ваську знаю.

--Я его тоже знаю, но не прихожу к тебе, чтобы этим похвастаться.

--Если вы станете думать, шо вы не пошутили, так я вам всем скажу, что таки да!

--Выйди во двор и наговорись там! Когда случайно доберёшься до сути – возвращайся!

--Вы не знаете, как слушать? Я видел Ваську Щукина на вокзале, он приставал глазами на двух приезжих!

--Это точно?

--Мине сейчас не до скандалов, шоб доказывать точно! Щукин то клещ, который найдёт подозрительного даже у себя в бруках! Щукин - это то, шо точно!

--Тут я согласен, этот филер такой хват, каких поискать ещё надо! Серёжа, ты же был сегодня на вокзале? Ничего не заметил?

--Нет, я старался, чтобы меня не заметили.

--Это спорное заявление, - пробормотал тот, к кому обращался некто Моисей. Пока поименуем этого господина «Главный».

--Так … и как там Щукин?

--Да, так, каждый раз по-разному.

--Моисей, чёрт бы тебя побрал! Ты можешь хоть раз объясниться толково?

--Таки могу, но нет, если меня задавать вопросом «Как там Щукин?». Если вас интересуют господа, которых он для себя облюбовал, то они и есть та неприятность, про которую я не забыл сказать.

--Так ты мне скажешь, почему приезжие для меня неприятность?

--Почему не скажу? Разве мы с вами уже поссорились?

--Слышь, Мойша, не тяни вола, говори, когда спрашивают! – Грубо рявкнул тот, которого Главный назвал Серёжей.

--Ты остынь! Что увидел Щукин, и что увидел ты? Сможешь ответить?

--Понемногу смогу. Приезжих два, один низкий со шрамом, другой повыше и нет. Тот, шо первый, приехал сюда не отдыхать на здоровье, а другой тут уже бывал. Они сели за стол кушать и разговаривать, а после встали и разошлись. Как чужие. Первый снял в курзале нумер и пошёл в библиотеку. Вы уже настроились? Он набрал книг про сны! Хотите точно? Щукин сделал из себя неловкого и столкнулся с первым! Книги на пол, Щукин извиняется, а первый собирает в кучу то, шо я уже успел поглядеть. Всё, шо он взял, то всё про сон, это точно! Потом первый в нумер, а Щукин остался за ним следить. Я таки понял, шо приезжие не должны быть без надзора.

--Книжки про сны? Вот так сразу, да? Из вагона и за книги?

--Таки нет, они ещё кушали, а потом – да, сразу за книги.

--Знаешь, Серёжа, - сказал Главный, поворачиваясь к развалившемуся в кресле человеку, - всё это можно списать на случайное стечение обстоятельств, на то, что … на что угодно! Только вот этот Щукин, гадёныш, ни разу не ошибался, понимаешь? И, даже если эта парочка привезла неприятности лично Щукину, а не мне, то мне надо всё знать про них, понимаешь, всё! И эти чёртовы книги про сны …. Ладно, Моисей, ступай, мы подумаем, что нам делать.

--А слово «благодарность» вы уже не выговариваете?

--Да, Моисей, спасибо, ты нам помог! Ступай!

--У нас с вами есть договор за деньги, или он вам уже не нравится?

--Пожалуйста, Моисей, уходи! Я тебе нынче же заплачу, обещаю! Сейчас мне надо подумать!

Пожав плечами Моисей ушёл.

Тот господин, поименованный нами для простоты Главным, запустил пальцы себе в волосы и замер на середине комнаты, тихо говоря и так же тихо что-то самому себе доказывая.

--Двое, их заметил филер. Обед вместе, а после странно разошлись, как чужие. Почему они позабыли обычную вежливость? Хотят показать, что едва знакомы? Кто, интересно, знакомится в поезде, после идёт в ресторан и не прощается? И книжки про сны …. Сергей, надо-таки отблагодарить Моисея.

--Как? По-настоящему?

--А как же ещё? Он не успел далеко уйти, – сказал Главный, оставаясь в прежней позе и не выходя из беспокойных раздумий.

Серёжа не встал, а выпрыгнул из кресла, словно ему придала ускорения лопнувшая пружина. На ходу схватив заячий треух и тулуп выбежал за недавним гостем.
Искать старого чёрта Моисея действительно долго не пришлось. Он неторопливо переставлял ноги, делая вид, что идёт.

Совершенно бесшумно, насколько это позволяли сапоги из дорогой кожи, Серёжа скорым шагом догнал Моисей, резко встряхнул рукой и ловко подхватил нож, выскочивший из рукава. «Благодарности» оказалось аж две, одна в спину под лопатку, иная пришлась в шею.

«Старый чёрт» обмяк и молча начал валиться на правый бок. Воровато оглянувшись, Серёжа подхватил тело и усадил его на земь, прислонив к старому тополю.

Ещё раз оглянувшись, убивец побежал обратно, торопливо оглядывая рукава и полы тулупа.

--Не зря он мне не понравился, - тихо сказал Модест Павлович, наблюдавшим на неожиданной трагедией, посетившей февральский Кисловодск в паре десятков саженей от места, где притаился штаб-ротмистр.

--Ты … что?

--Отблагодарил по-настоящему, как ты и говорил! - С настоящей радостью на лице заявил Серёжа. – Ты же это имел в виду?

--Я имел в виде деньги! Дать ему денег не жалея, вот что имел в виду! Ты … ты недоношенный уродец с куриными потрохами вместо мозгов! Этот Моисей видел приезжих в лицо, разве это не понятно? А если эти двое тут по наши души? А?

--Ты аккуратнее со словами, я и оскорбиться могу!

--Оскорбиться? Ты обычная бездарная тварь! Ты почти подставил под удар всё дело! Или тебя в Тифлисе уже перекупили, и ты теперь против нас прислуживаешь?

--Я никому не позволяю так со мною …, - грозно заговорил Серёжа и встряхнул рукою. Последствия этого жеста мы уже видели.

В комнате сошлись те, кто не только умел приносить смерть другим людям, но и любил это дело самозабвенно, так, как можно любить увлечение всей своей жизни.
Сергей скорее и опаснее кобры бросился на Главного, выставив перед собою жало ножа. Да только мы не зря решили поименовать его противника по схватке Главным – его револьвер оказался в ладони хозяина чуть раньше ножа Сергея и успел дважды провернуть барабан, посылая одну пулю под левый глаз убийце Моисея, а другую прямо в рот, пробившую не шуточную брешь в стиснутых зубах.

--Я всегда был против этого садиста! – Сказал самому себе Главный, глядя только на ствол револьвера. – Только кто меня слушал? Чёрт побери, теперь надо искать другое жильё! Ну, почему ты такая скотина, Серёжа? От тебя же, кроме хлопот… только труп.

--А они не скучают …, - проговорил штаб-ротмистр, расслышав два выстрела, - и сколько их в том доме? Минимум двое, иначе для чего палить? И в кого? Это «мой» баловался, или в него? Надо обязательно поглядеть! Любопытство, конечно, порок, но сейчас оно будет называться «сбором разведданных».