Глава 46
Мы, действительно, остановились в Бове и потеряли два часа в надежде, что на нагонит Портос. В одной миле от Бове нас ждала засада. Мы решили прорываться сквозь ряды солдат, притворявшихся до этого дорожными рабочими, благо, их было лишь полторы дюжины, то есть по три на каждого из нас, если считать наших слуг, которые также были вооружены мушкетами и стреляли в ответ. Наши выстрелы прогремели первыми, я и Атос не промахнулись, так что двое из наших недругов тут же предстали перед Господом. Д’Артаньян, который ещё не привык стрелять по согражданам почти в упор, ранил противника, находящегося прямо перед ним, в правое плечо, чем лишил его возможности стрелять. Я сожалею, что мы с Атосом стреляли на поражение, поскольку, что ни говори, это были наши сограждане, и они не виноваты, что выбрали своим поприщем службу кардиналу. Но в тот момент мы не думали об этом. Наши слуги стреляли по ногам наших врагов, поскольку они не осмеливались убивать дворян, безошибочно распознав гвардейцев кардинала в этих неприятелях, столь неумело притворяющихся дорожными рабочими. Уж их-то трудно было обмануть, поскольку ни один из гвардейцев не делал ничего такого, что обычно делают дорожные рабочие, и видно было, что для них лопата, лом и кирка – совершенно незнакомые предметы.
Нас почти выручило то единодушие, с которым мы почти одновременно поскакали на врага, и первым был Атос. Также нам повезло, что хотя свои мушкеты наши недоброжелатели почти держали наготове, всё-таки они не были в боевой позиции, тогда как для нас выхватить пистолеты из дорожной сумки не представляло никакого труда, поскольку эти сумки были устроены чрезвычайно продуманно. Тысячу раз прав был д’Артаньян, который предупредил нас, чтобы пистолеты были заряжены, и чтобы мы взяли пистолеты именно с кремниевым запалом, что позволяло использовать их почти моментально, что, правда, создавало определённый риск осечки. Кажется, у одного их наших слуг случилась осечка, но всё же выведя пятерых нападающих, мы почти уже прорвались сквозь них, но, к нашему величайшему огорчению, мы увидели, как Мушкетон свалился с коня, очевидно, получив серьёзную рану. Спустя пару секунд я ощутил жгучий удар в левое плечо, после чего почти разу почувствовал, что моя сорочка становится тёплой и прилипает к телу. Я понял, что ранен, но старался не подавать виду, чтобы не задерживать товарищей в столь опасном месте. Те, кто устроил нам засаду, не бросились за нами в погоню, поскольку лошадей им, по-видимому, пришлось увести подальше и спрятать. Поэтому как ни старался я держаться, и это время показалось мне вечностью, в конце концов, когда мы уже точно были на достаточно безопасном расстоянии от наших врагов, я почувствовал, что уже не в силах держаться в седле, и как только я увидел у дороги подходящий кабачок, где мог бы остановиться и попросить о помощи, я позволил себе сообщить своей ране и о невозможности дальше скакать своим товарищам.
— Арамис! — воскликнул Атос. — Почему же вы молчали? Ведь вы потеряли столько крови!
— Я перетянул на ходу рану уздечкой и подсунул под неё платок, — ответил я. — Когда я это делал, идея казалась мне подходящей, но сейчас, увы, это уже не спасает.
— Чёрт побери! — воскликнул д’Артаньян. — Мы потеряли два часа, ожидая Портоса, мы могли бы позволить себе потерять пять минут, делая вам перевязку.
— Как знать? — возразил я. — Быть может, этих пяти минут вам не хватит для того, чтобы выполнить нашу миссию.
Как оказалось, я был прав. Если бы мы потеряли это драгоценное время, д’Артаньян не встретил бы графа де Варда, который отплыл бы в Англию раньше него и вся наша миссия провалилась бы. За победу не жаль отдать немного крови, так что я и сейчас считаю, что поступил верно.
Друзья препоручили меня заботам Базена, который кликнул прислугу. На его зов подошли двое прислужников из трактира, и втроём они бережно сняли меня с коня, занесли в трактир и разместили в удобном номере. Я заплатил трактирщику за труды и за постой на три дня вперёд, что позволило нам с Базеном неплохо разместиться в этом трактире. По мере того, как наш кредит иссякал, я платил трактирщику ещё на два-три дня вперёд, что вызвало у него восторг, так что мы ни в чём не нуждались. Желая отблагодарить меня за столь благожелательное поведение, поскольку обычно постояльцы никогда не платили вперёд, трактирщик пристрастился заводить со мной подобострастную беседу, из которой я узнал, что он весьма сочувствует иезуитам. Я вспомнил, что дал себе слово попытаться войти в Орден Иезуитов, и решил узнать о них побольше, воспользовавшись этим удобным случаем, поскольку я всё равно не был способен ни на какие иные действия, пока моя рана не затянулась, а на это требовалось немало времени, полагаю, что не менее трёх недель. По счастью трактирщик призвал ко мне довольно умелого хирурга, который обработал мою рану неразбавленным вином и приложил повязку с какими-то мазями или присыпками. Рана была сквозная, кость не была задета, так что извлечения пули не потребовалось.
Итак, немного поправившись, я смог позволить себе понемногу выяснить, что представляют собой иезуиты изнутри, поскольку всё, что можно было узнать от них из книг, я уже знал.
— Вас интересуют иезуиты? — спросил трактирщик зловещим шёпотом, дождавшись, когда Базен уйдёт по хозяйственным делам.
— Собственно, в моих планах стать одним из них, — попросту ответил я.
— Тсс! — воскликнул трактирщик. — Хотя этот Орден существует вполне легально, но членство в нём не слишком афишируется. Нам полагается проявлять скромность.
«Ну да, как же! — подумал я. — Ты уже рассказал, что состоишь в этом ордене почти первому встречному постояльцу только потому, что он платит тебе за постой на три дня вперёд!»
Я тогда и не подозревал, что эта оплата вперёд была одним из лучших моих денежных вложений. Сам трактирщик был в ордене мелкой пешкой, но он настолько проникся симпатией ко мне, что согласился пригласить для беседы со мной одного весьма влиятельного иезуита, настоятеля Амьенского монастыря иезуитов отца Бенедикта. Вероятно, его звали совсем иначе, но он представился мне этим именем. Разумеется, отец Бенедикт не пошёл бы знакомиться со мной всего лишь по просьбе простого трактирщика, но трактирщик, кажется его звали Жульен, действовал исподволь. Сначала он пригласил ко мне священника из Мондидье, который также был иезуитом. На этого священника я произвёл должное впечатление своими рассуждениями на богословские темы. Он, в свою очередь, пригласил ко мне отца Бенедикта.
Я сразу понял, что отец Бенедикт далеко не так прост, как старается казаться. Он был одним из активнейших деятелей Ордена, хотя и не занимал слишком высокого поста в иерархии, но оказывал заметное влияние вследствие недюжинного интеллекта, активной позиции и почти фанатической преданности Ордену. Я решил приложить все усилия, чтобы произвести на него должное впечатление, и не пожалел об этом. Своей тактикой я избрал беседу о диссертации на богословскую тему, которую я якобы собирался написать. Отец Бенедикт проникся этой идеей и загорелся желанием стать моим теософским наставником, на что я с радостью согласился.
Поскольку латынь я знал уже тогда превосходно, и был достаточно начитанным в предметной области, я предложил тему о том, одной или двумя руками должны благословлять прихожан духовные лица не самого высокого звания. Разумеется, это была лишь зацепка, но я уже и раньше заинтересовался имеющимися разногласиями на эту тему в различных священных текстах, так что я понимал, что при должном упорстве можно легко извлечь массу материала для этого исследования и написать диссертацию, которая послужит ключиком к входной двери в высшие иерархические круги священнослужителей. Защитив подобную диссертацию и заручившись должной финансовой поддержкой, а также рекомендациями влиятельных дворян, можно было даже рассчитывать на сан епископа, хотя, разумеется, не сразу и не столь легко, как я это здесь описываю. Положив на это около десяти лет, можно было бы достичь успеха, но я отнюдь не собирался всего себя отдавать этому поприщу, поэтому установил для себя срок в два или три раза дольше, что впоследствии полностью оправдалось.
Так мы общались, пока я залечивал свою рану, отец Бенедикт регулярно посещал меня, Базен приносил мне книги из библиотеки Амьенского монастыря, так что первый вариант диссертации был мной написан вчерне уже через две недели.
За это время д’Артаньян успел вернуться из поездки, выполнив свою миссию по возвращению Королеве её подвесок, после чего, как я помню, он обнаружил, что Констанцию Бонасье похитили, догадался о том, что это произошло с подачи и по наущению её супруга, и осознал, что без помощи друзей ему с этим делом не справиться.
Мне было бы приятно думать о том, что д’Артаньян решил повторить свой путь по дороге в Англию чтобы собрать друзей, которых на этой дороге растерял при своей первой поездке исключительно ради счастья увидеть их всех и оказать им помощь, если они в таковой нуждаются. Но мой ум привык видеть с прагматической точностью истинные причины всех поступков людей, которые мне приходит в голову анализировать. Будь это д’Артаньян хотя бы годом позже, тот д’Артаньян, с которым плечом к плечу мы прошли через Ла-Рошель, через опасность быть отравленными вином от Миледи, тем, с которым мы нашли умирающую Констанцию, и тем, с которым мы совершили свой жестокий, но справедливый суд над этим чудовищем, леди Винтер, я ни секунды не сомневаюсь, что он бы помышлял о том, чтобы отыскать нас и даже отдать при необходимости жизнь за любого из нас, уже с той самой минуты, как обстоятельства разлучили нас. Но в тот момент это был всего лишь влюблённый в Констанцию и чрезвычайно амбициозный молодой человек, которому Атос два раза позволил думать, что он является лидером нашей четвёрки. Он был тем юношей, которому, как он полагал, удалось заразить своей идеей спасения чести Королевы трёх более опытных и старших товарищей, воинов, уже опалённых боевыми сражениями и славой за успешные вылазки против врага, за разведывательный рейд и за штурм одной из крепостей. Называя д’Артаньяна умнейшим из нас, Атос, разумеется, шутил, имея целью подбодрить его и хотя бы как-то приподнять до нашего уровня, с чем мы вполне согласились. Действительно, этот юноша был нам симпатичен благодаря решимости, с которой он принял нашу сторону в стычке с гвардейцами кардинала, благодаря успеху его шпаги. Он был неуклюж и выглядел наивным, излишне гордым и порой даже задиристым в некоторых своих действиях, но это ему шло, это было в порядке вещей для амбициозных молодых дворян из достойных, но бедных семейств. В те времена быть бедным гасконским дворянином было весьма престижно, поскольку таковым же был поначалу и наш покойный Король Генрих IV, и его ближайшие министры, да и сам де Тревиль, и все они достигли небывалых или уж во всяком случае весьма больших высот.
Итак, наш юный гасконец поехал собирать своих потерянных друзей по той дороге, где он их растерял, и уже, кажется, отыскал Портоса, а следующим в этом списке был я.
Мы как раз вели беседы на богословские темы, которые интересовали меня лишь как мостик в Орден Иезуитов, но я разыгрывал энтузиазм и полную заинтересованность перед отцом Бенедиктом и священником из Мондидье по имени отец Жак де Поркю. Этот священник, на свою беду, не знал латыни вовсе, в чём боялся признаться, так что мне доставляло неописуемое удовольствие вставлять в наш разговор латынь, прибавляя такие обороты речи, как «вы, разумеется, помните, что» или «как вы, бесспорно, знаете». Один раз я даже сказал: «Не вы ли на днях приминали это прекрасное изречение?». После этого я произнёс: «Noli te nitidior videri quam tu videri, et timere aliis doctior videri». После этого я добавил: «Ведь это кажется, из Сенеки?
Бедняга Жак кивнул, и заявил, что, вполне может статься, что именно это он недавно припоминал, хотя уже не помнит, по какому именно поводу.
Я взглянул на отца Бенедикта. Тот, разумеется, прекрасно знал, что де Поркю не владеет латынью, он хотел было рассмеяться, но увидев моё серьёзное лицо, а также глупую подобострастную улыбку отца Жана, решил, что, быть может, кое-что из сказанного этот бедолага уже смог понять.
Он согласился со мной с самым серьёзным видом и продолжил дискуссию. Мне показалось, что д’Артаньян понял, что я сказал и стал поглаживать рукой свои усы, чтобы скрыть усмешку.
Я понял, что разговор следует как можно быстрей сворачивать, и постарался завести наш корабль теологической мечты из волн богословских прений поскорее в какую-нибудь тихую гавань умиротворённого признания начитанности всех собеседников, ободряя их высокой целью намеченных свершений во славу Господа.
Приземление с небес на землю было осуществлено как можно мягче, после чего я расстался со своими духовными гостями, не тратя сил на их проводы по причине того, что моё ранение пока ещё снимало с меня обязанности подобного гостеприимства.
Я решил ещё немного позабавиться на счёт д’Артаньяна и изобразил перед ним святошу, который полностью решил отречься от земных забот и отдать себя в лоно католической церкви. Видели бы Атос и Портос кислую мину, с которой д’Артаньян всё это выслушивал! Мысленно я покатывался от хохота над ним, но это было мне полезнейшим уроком, поскольку я давно уже решил, что мысли и эмоции – это именно то, что следует скрывать тщательнейшим образом ото всех, и что лучшее прикрытие истинных эмоций – это маска эмоций противоположных, или, по меньшей мере, весьма далёких от истинных.
Думаю, что будь это лет через тридцать после этого, д’Артаньян легко раскусил бы меня, но тот юноша, который тогда лишь едва знал меня, поддался на эту уловку, и решил, что может потерять в моём лице друга и мушкетёра, которого отнимет у него какая-нибудь святая обитель.
Д’Артаньян пошёл против меня с козырей. Он заезжал на мою квартиру и имел для меня письмо от самой Марии де Шеврёз. Это письмо чрезвычайно интересовало меня, поскольку мы с Марией уже вступили в ту форму отношений, в какой длительное время состояли Король Генрих IV и его царственная супруга Королева Марго. Мы из любовников, которые позволяли себе иногда помогать друг другу советами, обмениваться информации и быть союзниками в заговор, превратились в первую очередь союзников по заговорам, которые достаточно хорошо знают друг друга, что уже решили почти никогда не хитрить друг с другом, и по старой памяти иногда позволяют себе для разнообразия вновь стать любовниками. Письмо Шевретты интересовало меня вследствие важности своего содержания о раскладе сил на политическом фронте, о затеваемых интригах и об их подоплёках, но Мария умело маскировала подобные донесения под любовные письма, и использовала столь тонкие намёки на суть, что лишь такой проницательный читатель как я понимал смысл подобных писем, тогда как любой шпион кардинала не придал бы этому письму значения и не увидел бы в нём ничего, кроме любовного послания.
Д’Артаньян торжественно вручил мне письмо Марии и остался в полной уверенности, что он только что вернул мушкетёра в строй, удержав его от пагубной идеи податься в аббаты.