В мой кабинет вошёл человек восьмидесяти пяти лет, от которого пахло старостью, как от ветхого дома. Несмотря на солидный возраст и синие губы, выглядел он крепким и полным сил, а его взгляд и вовсе выдавал в нём молодца, дожившего до седин. Наука продлевает молодость, подумал я и пожал гостю руку. Это был известный профессор с головокружительным послужным списком и бесконечным перечнем наград. Не удивительно, что долгие годы он возглавлял научно-методический совет нашего университета, через который прошло не одно поколение гордых обладателей корочек доцента и профессора. Как и все учёные, одевался он строго, и наши с ним серые костюмы поверх голубых рубашек наводили на мысль о своего рода дресс-коде для посвящённых. Повесив в шкаф зимнюю куртку чёрного цвета, точь-в-точь как у меня, человек начал издалека:
– Вы знаете, при социализме, пока научный руководитель не давал добро, аспиранта не выпускали на защиту. И то же правило действовало в отношении соискателей учёных званий. Руководитель имел решающее слово, и без его санкции ничего не делалось. Сегодня времена изменились. Раньше это были, так сказать, парники, инкубаторы, в которых росли и крепли учёные, впитавшие общую идею, а сегодня научные коллективы, если их вообще можно так назвать, напоминают мне стаи голодных хищников: прибежали, поделили добычу и убежали.
Какое интересное сравнение! И всё же я бы не поскупился на эпитеты, описывая ту ситуацию, которая стала причиной визита уважаемого председателя научно-методического совета. Мой гость не был филологом, а подбираемые им формулировки носили скорее сглаживающий, примиряющий характер. Однако, как бы ни старался уважаемый профессор-политехник, сама необходимость такой риторики уже говорила о том, что ситуация была из ряда вон выходящей.
Две сотрудницы нашего отделения, подруги-одногруппницы, решили разжиться корочками доцентов, чтобы получить премию по 50 тысяч рублей каждая, для чего приобрели у знакомой профессорши из госуниверситета три статьи из перечня ВАК, издали ряд мусорных пособий, которые невозможно использовать в практике преподавания иностранных языков, и пошли по головам. На их удачу, в отдел главного секретаря взяли жертву ЕГЭ, вчерашнюю магистрантку с гонором, но без знания дела (довольно распространённый случай), которая тут же выписала распоряжение по университету, допустив в комиссии сплошных внешних экспертов, в том числе профессоршу, продавшую свои статьи. Если бы это произошло в Советском Союзе, проблему решили бы ещё на стадии представления не в пользу обеих прохиндеек, а в «демократии» приносящий рейтинги по умолчанию прав, поэтому им дали зелёный свет. Однако, избрав меня председателем комиссии по недоумию жертвы ЕГЭ из отдела учёного секретаря, система промахнулась. На заседании совета я выбрил всю правду-матку про соискательниц, напомнив всем, для чего аттестация вообще существует.
– Спасибо за то, что сказали правду! – продолжал председатель. – После Вашего выступления я пояснил членам совета, что заключения могут быть и отрицательные.
– Их реакция была бесценной! И сказала мне об очень многом, – констатировал я. – Как гласит восточная мудрость, правдивые слова не красивы, красивые слова не правдивы. Но, кажется, большинству корочконосцев, входящих в состав совета, не известно, что такое правда. Или же знать её совсем не интересно. Вот взять, к примеру, мадам из школы инженерного предпринимательства с докторской, купленной на посту проректора. Это же надо такое ляпнуть – «Соавторство – дело научного коллектива. Она, может быть, текст набирала…» Конечно, при этом статья написана по теме докторской диссертации профессорши из госуниверситета. И для чего ей понадобился такой наборщик, да ещё и со степенью кандидата педагогических наук? А философ с его досужим бредом? Боже мой, что он нёс! Если он так же преподаёт студентам, то извините меня… Я уже молчу про эту надменную злыдню со смешной должностью главного эксперта! Спрашивается, главный эксперт в чём? Во всём? Признаться, я не ожидал такого остервенения от персон, которые не могут на практике отличить германское языкознание от любительской колбасы. Ведь моё предложение назвать хотя бы одно слово мёртвого языка поставило в тупик не только соискателя. А второй закон логики, который не знает философ с корочкой доктора наук? Ведь в переводе на понятный ему язык этот закон означает буквально следующее: либо писала статьи, либо нет. Либо правда, либо ложь. И затем следует третий закон: tertium non datur – «третьего не дано». Вот, кстати, и примёр мёртвого языка. Она не могла писать и не писать одновременно. Что это за учёные, которые не понимают таких простых вещей? Знаете, у меня сложилось впечатление, что они прямо-таки встали на защиту этих хищниц, как Вы их назвали, и спустили на меня собак. Вот оно, отношение к правде!
– Ну дискуссия предусмотрена уставом, – продолжал сглаживать профессор. – Как правило, мы возвращаем дела соискателям до заседания, если есть какие-то «но», но… – тут он замешкался, – … здесь присутствует и моя вина. В сентябре у меня случился четвёртый инфаркт после того, как в своей школе я выступил против одного, так сказать, потомственного учёного, который не смог ответить на защите на простейшие вопросы. Как оказалось, текст работы писал его именитый папа…
– А на Вас спустили собак…
– Да, можно так выразиться. С тех пор я ежедневно хожу на процедуры в кардиологический центр, проверяюсь.
– Хорошо, что есть ещё люди, ратующие за правду!
– Я вот хотел у Вас поинтересоваться, какова всё-таки вероятность, что соискательница, дело которой мы заслушивали на прошлой неделе, могла сама написать данные статьи?
– Такая же, как у танцовщицы балета издать три статьи по квантовой физике в центральной печати.
Профессор ухмыльнулся.
– Где-то в 80-е от германского языкознания отпочковался такой профиль, как методика преподавания иностранных языков, который впоследствии отнесли к педагогическим наукам, – растолковывал я. – Мой декан защищался в Ленинграде по такой специальности. И таких, как он, – толпы. Корочки-то они приобрели, только вот учёными не стали, в чём сами же и признаются, и, конечно, писать статьи не умеют. Я же зачитывал совету названия её великих творений, выполненных без соавторства: «Использование картинок», «Использование кейс-стади…» И вдруг «Абстрактные существительные в древнеисландском языке», да ещё и по теме докторской диссертации первого соавтора, который во всех статьях пожелал остаться первым вопреки алфавиту.
С этими словами я взял в руки припасённый учебник по германскому языкознанию и открыл его на месте вкладки:
– Вот, посмотрите: таблицы, правила, законы. Всё это нужно знать. В аспирантуре по германистике мне довелось сдавать готский, мёртвый язык восточногерманской группы, но даже я этого не знаю. И ни один филолог без должной подготовки не смог бы подготовить три статьи ВАК на материале древнеисландского, мёртвого языка северогерманской группы. А тут кандидатка педнаук с публикациями по «использованию картинок» вдруг пишет аж три статьи ВАК… Ну это смешно!
Профессор понимающе кивнул:
– После Вашего выступления я забрался в Интернет и внимательно почитал про германские языки. И знаете, если раньше мне это казалось далёким от науки, то сегодня я всё больше убеждаюсь в том, что это науки посложнее наших.
– А нам это приходится постоянно доказывать в техническом вузе.
– Хорошо, ну а как могло получиться, что уважаемая профессор из госуниверситета продаёт свои статьи? Ведь это такой урон репутации.
– Я слышал, что она была больна онкологией и буквально отпустила этот мир, а потом ей стало лучше. Хотя, как мне кажется, это обычный сговор: в ситуации публикационной повинности вузовских работников три подруги условились включать друг друга в соавторы любых публикаций. Так и выходит, что наша педагогиня вдруг стала носителем древнеисландского, а профессорша из госуниверситета – специалистом по кейс-стади. По-моему, китайцы эта называют «банд-соавторством». Кстати, я посмотрел публикации членов совета, и мне стало понятно, почему они защищают прохиндеек: у каждого из них таких статей полным-полно. У того же горе-философа, у той же главной экспертки во всём, я уже молчу про экономистку. Там просто свалка соавторов. Сплошной мусор! Вот и получается, что в моральной дилемме между правдой и милостью они единогласно выбирают милость, потому что хотят милости по отношению к себе, ибо знают, что нарушили этический кодекс университета, который запрещает непричастное соавторство. У всех членов совета, кто поддержал соискательниц, рыльце в пушку. Мало того, главный корпус спустил сверху голосование в отделении, вынудив руководителя рекомендовать тех, кого бы она в жизни рекомендовать не стала. Что показывает такое голосование, если даже у нас не все понимают их вклад в германское языкознание? То есть коллеги голосовали за подружек? А дальше на итогах такого голосования основывается мнение школы, совета и в конечном счёте учёного совета, и вместо аттестации мы получаем профанацию. Считаю, что результаты такого голосования нужно отменять.
– Вот, собственно, для чего я к Вам и пришёл…
Тут уже ухмыльнулся я.
– Мы бы хотели переделать распоряжение по просьбе членов научно-методического совета…
Какое бесстыдство, подумал я про себя. Сначала они защищают прохиндеек, а потом меняют состав комиссии. Ну где же это видано!
– Для демократичности, так сказать, введём в комиссию Вас, философа, экономистку, а нейтральным председателем сделаем русистку…
Я глубоко вздохнул. Ну разве экспертов подбирают под соискателей? А что такое «нейтральный председатель»? И как русистка из другого отделения может знать всё то, что известно мне о соискательницах. В частности, как одна убегает с уроков, а другая присваивает себе соавторство в пособиях, которые не писала… Насколько же всё прогнило в этом Датском королевстве!
Новая комиссия большинством голосов рекомендовала прохиндеек к присвоению звания доцента по германским языкам. «Против» проголосовали только я и мой докторант. Подписывать заключение я отказался, поскольку заготовил свой проект, который жертва ЕГЭ из главного корпуса обозвала «особым мнением». Совет счёл его предвзятым, а доводы – неубедительными. В ответ на такое решение я сообщил учёному секретарю, что отказываюсь впредь участвовать в аттестации в качестве эксперта по германским языкам, будучи единственным доктором наук по данной научной специальности в вузе. Больше меня распоряжениями не беспокоили. Я долго негодовал по поводу решения председателя, даже был зол на него, пока не понял, что таким образом он уберёг себя от пятого инфаркта. И эта мысль вернула мне покой. Здоровье одного такого человека, как председатель, стоит дороже всех липовых корочек, которые выдал и ещё выдаст совет прохиндеев.
Как заметил персидский мыслитель Джами, когда в грязи стираешь платье – не жди от этой стирки чистоты. Там, где правду называют «особым мнением», бессмысленно её доказывать.