Фрунзе напоминал тогда большую деревню. Только в центре были дома городского типа, а основная часть города - дома с приусадебными участками. Забор ставился только со стороны улицы, а в квартале между участками никаких оград не полагалось, для детворы это была общая площадка. Детей было много, мы собирались между домами для своих нехитрых игр, например, играли в городки.
Иногда своей командой даже выходили за забор для игр с соседними кварталами. Например, через дорогу играли с ребятами в "Разорви цепь". Они выстраивались шеренгой, взявшись за руки. А мы - напротив своей шеренгой. Один из команды разбегался и с налета врезался в шеренгу противника, стараясь её разбить. Если это удавалось, захватывал с собою игрока противника и уводил к себе. А если не удавалось разбить шеренгу, то оставался у противника сам. И так - до полного захвата другой команды. Слово "противник" не несло в себе никакого неприятельского отношения, наоборот, всё было весело и задорно. А мне так вообще нравился в той команде один мальчик, я была бы вовсе не против, чтобы он разбил нашу цепь и увёл меня к себе, но как-то не сложилось.
Стоило нам проголодаться, мы бежали домой, чтобы перехватить "хлеб с хахаром". Мать насыпала на кусочек хлеба сахар, а чтобы он не осыпался и прилип, сбрызгивала сверху водой. Чудесное лакомство! Тяга к сладкому завела меня ещё дальше. Как-то я захотела полакомиться вареньем из смородины, что мама заготовила и держала в 20-литровой стеклянной банке. Банка эта стояла за шкафом, стоящим углом на кухне, но в шель можно было пролезть. Банка закрывалась большой стеклянной крышкой-пробкой с притёртым (то есть матовым, шершавым) основанием. Вытащить пробку я смогла, а удержать - нет. Эта пробка упала прямо на банку и расколола сверху. Варенье потекло. Трудно описать моё ужасное состояние вины и раскаяния - родители даже не стали ругать меня. Когда мать увидела, как пропадает такое богатство, то захотела перелить варенье в другую посуду. Но тут неожиданным образом поступил отец. Он заявил, что в варенье могли попасть мелкие стёкла, что всё надо выбросить. А чтобы мать не попыталась спасти варенье, он туда ещё и плюнул. Участь варенья была решена.
Ещё мы купались в арыках. Нельзя сказать, что нам это очень нравилось. Вода в арыках текла с гор, была очень холодная и тёмно-коричневого цвета. Только ужасная жара заставляла нас лезть в эти арыки и бултыхаться там, но недолго.
Эти арыки были для наших огородов словно кровеносная система. Мы прокапывали от них в сторону участков желоба, чтобы отвести воду на свои грядки. Целая система ирригации - от арыка большой жёлоб, от него к участкам поменьше, так что они ветвились и мельчали. Были и развилки с переключателями, где можно было заваливать канавку к одному участку и открыть доступ к другому. Возле этих узлов если и не шли драки, то крику бывало немало. Как-то мать послала меня с братом подвести к нам воду, наш жёлоб был перекрыт. Мы живенько разгребли камни на своём жёлобе, а соседний присыпали - воды было маловато. Ещё не успели уйти, как прибежала разъярённая баба и так стала на нас орать, что мы еле ноги унесли.
Да, солнца там было много, слишком много - просто пекло, а по раскалённым камням невозможно было ходить голыми стопами. Киргизы привыкли справляться с этим солнцем. Они носили толстые полосатые халаты, на голове - большую толстую шапку с рассечёнными спереди и завёрнутыми кверху краями. Бывало, они скакали на конях по раскалённым улицам, а иногда восседали на своих надменных верблюдах, невозмутимых словно горы. Домов они не строили, жили в просторных юртах.
С нами по соседству тоже стояла такая юрта, в ней жили Болот и Аяна. Некоторые из детишек даже заглядывали к ним юрту, говорили - там ковры. А мы с братом были с ними как-то не очень дружны. Эти детишки, живя в одном помещении с родителями и становясь свидетелями интимных сторон их жизни, видели много больше, чем мы, русские дети. Иногда пытались рассказать эти тайны в компании ребят. Но я, например, убегала, потому что считала такие разговоры стыдными.
Ещё мать говорила, что у них в юртах могут быть клопы, будто это было для их быта нормальным. Впрочем, и в русских домах с санитарией было не всё в порядке. Например, было принято устраивать туалетную кабинку в углу огорода. Это была просто яма, поверх которой была перекинута пара досок. Про запах и про мух никто и не думал, такие туалеты были у всех. Но вот была и другая опасность - свалиться в эту яму. Однажды со мной такое приключилось. Не свалилась туда, но нога соскочила, и я повисла на доске, оглашая всю округу криками. Прибежала мать, вытащила меня оттуда и принялась отмывать. В общем, я тогда отделалась лёгким испугом и наставлениями, что надо быть внимательнее. Впрочем, отец затем заменил неустойчивые досточки на более толстые.
А зимой там бывало холодно и снег кругом. Для катания у нас были санки, а горка была сразу за углом - очень длинный спуск с холма, на котором расположен был наш квартал. Ещё морозу нравилось строить хрустальные замки около колонок с водой. Вода разбрызгивалась на ближние кусты, замерзала на ветвях причудливыми сосульками и создавала картину сказочного искрящегося замка невероятной красоты.
А весна запомнилась белыми бабочками. Зиму куколки проводили под корой карагачей, а на тёплое солнышко вылезали расправить крылышки. Толстые корявые стволы карагачей были просто усеяны этими белыми треугольниками крылышек. Бабочки были совершенно беззащитны и неподвижны в первые полчаса после нарождения, их можно было брать за крылышки и собирать в папину папиросную коробку от Казбека. Зачем мы собирали бабочек, даже не знаю, охотничий инстинкт. Потом папа их просто вытряхивал.
И ещё тюльпаны - целые моря, мелкие горные тюльпаны, желтые и красные с атласными заостренными лепестками. Они покрывали все газоны вдоль дорог. Их никто не сажал, они были здесь от природы. Их можно было собирать охапками, никто бы и слова не сказал, потому что их было несметно много.
А вот осени с дождями там будто и не было, что-то такое не припомнится. Наверное, в тех краях не бывает осени.