не мир, но меч

               
Тогда, в «раньшее» время, как сказал кто-то, мир был совсем простым и целым.  Это была чересполосица полей, холмов, перелесков и продолговатых озер, остатков некогда протекавшей сквозь этот мир реки.
 Деревенька Заброшево рассыпалась как раз между Савкиным озером и  изумрудным ельником, пропахшем грибной горечью.
  В этом мире всегда было и чем заняться, и куда пойти, и было не о чем думать и не чего бояться. Тогда я и не знал, как это здорово, ничего не бояться и не о чем думать.
 С утра до ночи мы носились по полям и лесам. Плескались в Студеном  или рыбачили на Черном озере.  А еще подолгу всматривались в далекие острова Ёж-озера. Было в том мире и такое. Широкое, с омутом и с нестерпимо темной водой. И островами, поросшими плотный, торчащим во все стороны жестким кустарником.  Острова походили на семейство ежей, которые  расположились на самой его середине.
  А потом все кончилось. Теперь я точно знаю, как это случается. Не происходит, не преображается в результате череды последовательных изменений, а именно случается.  Ранним московским утром, после школьного выпускного, я просто вышел из школьной двери и пошел по своей дороге не оглядываясь.
  Потом, много позже, меня удивляло, что люди, с которыми я много лет ходил по одной улице, просто исчезли  с этих улиц, словно их и не было. Никогда. Наверное, в то утро все вышли по своей дороге, ну да Бог нам всем судья.
   И мир перестал быть простым. Говорят, что он многогранен. Не правда. Он поликоридорно-многокомнатен.  Да и это, по сути не важно, пускай с этим физик-лирики разбираются.
  А я? Да что я? Я и есть я!
Просто в определенный момент, бредешь по очередному коридору и замечаешь краем глаза, дверь в комнату, где ночевал когда-то нестерпимо давно. Говорят это как-то называется, да и пусть называется.
  А со мной вдруг случилось странное чудо. Или как говорят «маловероятное событие». 
  Вот я, Он и Третий стоим на потрескавшемся асфальте перрона перед разверзшейся дверью электрички, над которой только что прошел утренний дождь и двадцать лет жизни. 
  - Если что, ночевать будем в доме тетки Раи, - говорит Третий.
- Удобно, - соглашается Он. – Как раз от озера не далеко. Только это теперь не ее дом. Ее дочка в город забрала, а дом Фроловы купили.
- Нас там наверное и не узнают, - усмехнулся я. – Дачники, что нас помнить.
- Ну тебя-то вспомнят, Чингачгук, особенно, как ты у Мироновых петуха из лука подстрелил. Отродясь ни во что не попадал, а в петуха попал. – Сказал Он, толкнув в бок Третьего. – А Булата на него спустить дед Миронов не решился.
- Побоялся, - горделиво процедил я, припомнив тот свой выстрел.
Мы распихали рюкзаки и удочки по углам и багажным полкам вагона. Электричка качнулась и покатила, набирая скорость.
- А помните, как мы спорили. почему деревенька, так странно называется, - начал Третий.
-  Ты тогда всех замучал этими расспросами, - кивнул в ответ Он.
- А я все же докопался, - самодовольно осклабился Третий, и, подбоченившись, принялся рассказывать.
   В прежние времена деревенька называлась Долгаши и числилась не пойми за кем. Но при Анне Иоанновне была дарована некоему Степану Юрьевичу Полухарниевскому.  Этот С.Ю отличился в одной из тогдашних бесконечных турецких войн и был пожалован потомственным дворянством. К слову сказать отличился С.Ю здорово и получил поместье достаточно обширное. Кроме Долгашей в него вошли еще две деревни, ( ныне впрочем несуществующие), и село Еремеево.
 Последнее дошло до наших дней как поселок городского типа имени Красина.  Церковь же святого Пантелеймона  (деревянная, а позднее каменная )до наших дней не дошла.
  Вышеозначенный  С.Ю продолжая честно служить и соблюдая дистанции относительно августейших разборок того времени, сохранился и при Анне Леопольдовне и при Елизавете Петровне. Кроме того, был он рачительным хозяином и плодовитым отцом семейства. Уже во эпоху Екатерина Алексеевны все трое из его сыновей тоже продвинулись как по военной, так и по гражданской линии.   
  Старший сын продвинулся аж до самой Англии,  по дипломатической линии. Впрочем домой он не вернулся по причине скоропостижной кончины.
  Ближе к концу правления Екатерины Алексеевны. Поместье перешло к младшему из сыновей С.Ю - Антону Степановичу Полухарниевскому. Также добропорядочному и плодовитому слуге государеву.  О среднем сыне С.Ю  ничего  найти мне не удалось. Известно только что служил он по военной линии где то на юге, где, видимо, и осел.
    В короткое правление Павла Петровича,  А.С. Полухарниевский с воинской службой покончил, переложив ее на плечи троих своих сыновей. Ивана, Виктора, и Георгия соответственно  Антоновичей.  Сам же удалился в имение с супругой и дочерями Натальей и Ольгой. Первая вскоре вышла замуж и уехала с мужем не то в Эст,  не то в Фин, не то в Кур - ляндию.
  Все сыновья А.С успешно служили в различных полках отличаясь на различных военных направлениях Российской империи.
  Но отечественная война 1812 года сильно ударила по фамилии Полухарниевских.
  В Смоленском сражении погиб  младший - Георгий. А в битве под Лейпцигом,  пал старший, Иван.
  Средний  сын А.С, Виктор, будучи военным медиком после окончания заграничных походов, вышел в отставку и вернулся в родовое гнездо. Здесь он принял самое активное участие в становлении медицины в масштабах, сначала уезда, а позднее и губернии.
- А что там с названием? – нетерпеливо спросил я. – Неужели он просто забросил свое имение.
- А вот и нет ! – цикнул Третий
  Спустя некоторое время к его сестре Ольге Антоновне посватался друг Виктора Антоновича, некий инженер Брошев Борис Нестерович.  И в результате, вместе с молодой супругой получил от своего тестя Антона Степановича в приданое деревню Долгоши.
 Но прожили молодые в новом имени не долго. Борис Нестерович будучи  крупным инженером, хоть и по гражданскому ведомству, получил назначение в Крыму. Куда и перебрался вместе с женой и двумя сыновьям  в 1829 году. Это уже в бытность, соответственно Николая Павловича.
 Дальнейшая судьба четы Брошевых в лабиринте истории,  четко не прослеживается.
 Только уже в начале двадцатого века попался мне некий лейтенант Николай Павлович Брошев, в связи с событиями на броненосце Гангут.   И  позднее некий капитан-лейтенант  Аркадий Михайлович Брошев геройски погибший в Порт -Артуре. Полагаю, что это могли быть внуки Бориса Нестеровича Брошева. 
- Вполне логично, - согласился Он, покачивая головой.  - Оказавшись на Черном море потомки Бориса Брошева могли стать военными моряками. А морей у нас хватает.
- Так, все-таки, почему Долгаши переименовали в Заброшево – подавшись вперед продолжил допытываться я.
- А вот тут точно не известно, - ответил Третий. - С 1889 года Долгоши исчезают и в документах появляется Заброшево. Похоже, когда в империи проводилась какая-нибудь сверка или перепись земель. Деревню отметили не по исконному названию, а по фамилии владельца.
- Типа,  «За кем сие поселение числиться? За Брошевым!» - разумно предположил Он. – А там, как всегда, при бумажной работе заглавную «Б» не разобрали. Пробел после «За» не заметили. И вот вам - деревня Заброшево.
- Уверен, что так и было, - почесал подбородок Третий. – Во всяком случае к тому времени, никого, кто мог  бы указать на ошибку просто не осталось. Никаких Полухарниевских в этих местах более не значится. 
  За окном проплывали отдаленные среднерусские пейзажи, а на их фоне проносились столбы, семафоры и прочее прирельсовое хозяйство. Поезд продолжал свой размеренный бег ритмично постукивая на стыках рельсов.
  «Площадь круга, вычисляется по формуле - число «ПИ» умноженное на квадрат радиуса. Вот углы квадрата по рельсам и стучат».

- Интересная история,  - протянул Он отворачиваясь от окна. – А я вот иногда думаю, а про нас лет через двести такую историю расскажут?
- Думаю. нет – ответил я. – Во всяком случае, я пока не могу припомнить за собой ничего кроме бесконечной возни в житейских хлопотах.
- Мудрено излагаешь, - присвистнул Третий. – Лично я уверен, что и у Полухарниевских и у Брошевых этой суеты и хлопот было тоже хоть отбавляй. А я, что вам рассказал, так биографические выжимки.
- Думаю, что суета скорее привалировала, - добавил Он.
- Но ведь все равно,-  возразил я.  - Даже в этих выжимках видно, что у людей была какая то жизненная цель.
- Это с нашей точки зрения, - ответил Третий. – Мы же смотрим на их жизнь со стороны. Видим всю картинку.
- Но все равно, - все больше распалялся я. – Вот они что-то же делали, о них есть что вспомнить. Да даже, леший с ней, с памятью поколений. После меня там тоже много чего останется. В смысле есть предметы, которые я сделал и они вполне возможно меня переживут. Но все равно я не чувствую, что это делает меня целым, что ли.
- Не совсем понимаю, - прищурился было Третий.
 - А я кажется понял. – откинувшись на сидении покачал головой Он. –  Ну вот живем мы, крутимся, переживаем, хотим чего-то. Но вот я сейчас продумал и вижу, что все чего мы хотим оно какое-то сиюминутное. Ну вот вкалываешь, вкалываешь получаешь деньги. Тратишь. И снова  и снова. И в один прекрасный момент я вдруг подумал, а не ради ли тридцати серебряников я свою жизнь прокручиваю.
 - Это те, которые Иудины, - заметил Третий. – Это ты брат дюже глубоко копаешь.
- Не те самые, конечно, - ответил Он и вдруг как -то словно сложился внутрь себя самого. – Но очень похожие.
- Те тридцать серебряников, за которые ты сам себе, себя продал, - сказал я крутя пальцами, словно, что-то перемешивая – Вот так получается.
 -  К стати очень похоже, - кивнул Он.   
 - Не знаю, не знаю, робяты. – процедил Третий, почесывая шею и отвернувшись к окну, по нему как раз пробежал скоротечный летний дождичек. -  Похоже. Не похоже. А что-то неуловимо фатальное в этом есть.  А не накатить ли нам, други.
- Сто грамм, не стоп-кран. – оживился Он. – Дернешь не остановишься.
- Да какие там сто грамм, - крякнул  Третий и полез во внутренний карман ветровки. – Брат с какой-то презентации притащил, что-то вроде пробника.
  На свет появилась плоская бутылочка характерной формы и жидкостью благородного цвета.
- «Х», так сказать, - возвестил я, беря бутылочку и глядя ее на свет, как раз выглянувшего солнышка, -  и прямо таки «О». Во как!
  Глухо стукнулись   титановые стаканчики-наперстки и благородный напиток устремился в глубины трех внутренних миров. С чем он там столкнется?  Кто знает.
  Вагонное стекло просохло и проносящийся за ним мир, уже совсем по-другому, заглядывал сквозь него в полумрак вагона. Я крутил в руках стаканчик. Третий убрал пустую бутылочку. Он смял и засунул в карман обертку от сникерса. Такие дела.
  - А знаете, что, - заговорил я. – В том году моего третьеклассника повели от школы в один из московских музеев, а меня привлекли в сопровождение.
- Что за музей - оживился Третий
- Да какой-то из новых, про историю Москвы, - отмахнулся я. – Там не это главное.
- Ты так не маши, - возмутился Он и насупившись в лучших традициях русского сценического искусства, погрозил нам пальцем. – Что может быть главнее истории Москвы.  Ну для среднерусско-равнинного россиянина.
- Ну ладно тебе, - кувнул Третий и повернулся ко мне. - Давай рассказывай
- Ну так вот. Пока мой третьеклассник рассматривал с классом кольчуги и тегиляи. И слушал чем отличается шапка-железна от шапки-бумажной, я забрел в зальчик с результатами всяких раскопок.
- Зальчик, - усмехнулся Третий.
- Я сам удивился скромности его размеров, - приложив руку к груди, ответил я. – С учетом того, что с начала новейшей истории, в Москве только и делают что копают. Это должен был быть залище… Но это был зальчик.
  Все улыбнулись, я продолжил.
- Так вот, други, среди всякой мелочи, набрел я на стенд прямо с находкой - находкой. Короче, целая крынка, литра на три, полная монет, не только медных, но даже и серебряных и даже иноземной чеканки. Была укупорена в этакий берестяной цилиндр с крышкой. Который потом был законопачен в кадушке…
 – Все сие, было покладено,   - воздел Третий свой указующий перст.
- Не покладено, а зарыто – поправил его я.
-  Правильно говорить «положено», грамотеи – усмехнулся Он.
- Ну это, если, к примеру «ложка», - стал пространно пояснять Третий. – Ложку - «ложат» и она будет «положена», а клад - «кладут» и потому он «покладен»
- В общем, братцы, был это прям клад -клад. И поклали его, аж в культурный слой, за 16-й век, по новому летоисчислению.
 - Я заинтересовался. – продолжил я. – как раз подтянулась какая- то группа и я к ней причалил. Экскурсовод молодой такой мужик, видно, что знающий, бейджик с именем Юрий Павлович.  Пока он отпустил группу пофоткать находки я его спросил про этот клад, ну как обычно, что по чем, хоккей с мячом.
   
-  А много это? – спросил я экскурсовода
-  Ну, по современным меркам мне сказать сложно, - усмехнулся и поправил очки  Юрий Павлович. – Ну ай-фоны или там квартиры в ЗИЛарте вам бы купить на это не удалось. Не было тогда ничего такого.  Конечно,  владелец клада не граф Монте Кристо, но сумма серьезная. Хороший дом с крепким хозяйством вполне возможно было приобрести,  даже в пределах нынешнего садового.
  Юрий, Павлович видно привык к подобным вопросам и у него был готовый сценарий ироничного ответа. Но я пошел несколько дальше.
- А вот за какое время было возможно собрать такую сумму?
- Попробую прикинуть. – опять поправил очки экскурсовод. – Если, считать, что эта кадушка принадлежала знатному человеку, он мог ее просто получить по рождению.  Купцу, на бойком месте и с хорошим товаром, пожалуй, что за год можно было бы собрать. Но это опять же купеческие дела.
- На Фортуну надейся, а фарт не проморгай. -  сказал Я.
- Пожалуй, это истина на все времена, - усмехнулся экскурсовод и продолжил свои измышления. – Ремесленнику, опять же при должной успешности его предприятия, понадобилось бы лет восемь, а может и десять.  А поденный работник, таких денег за всю жизнь бы не увидел. Сумма на астрономическая, но достаточно серьезная.
- А не известно кто мог быть хозяином клада, - спросил я.
- В том то и дело что, нет. – ответил Юрий Павлович, несколько человек из его группы тоже подошли послушать. – Местность, где нашли этот клад - урочище. В то время его использовали видимо под выпас. Многие районы современного московского центра в то время были такими урочищами. Во всяком случая построек, в то время, там не было. Но, неподалеку,  были и слободки мастеровых и терема знати и торг. Одним словом, клад мог быть чей угодно, да и ценности в нем довольно неоднородные.
- А может лихие люди? – спросил женский голос у меня из-за спины.
- Возможно, - согласился Юрий Павлович. – Но даже рыская по чужим карманам, пришлось бы потратить не один год, что бы собрать такое богатство. Тогда карманы особой полнотой не отличались. А в некоторые карманы, он кивнул в сторону стопки серебра, залезать было вообще рискованно. Можно было остаться без руки.
-Или могла остаться только рука, - дополнил я.
- Вас что еще интересует, - заметив, что я как-то по другому смотрю на витрину с кладом, спросил экскурсовод. –   Примеряете на себя кафтан счастливого обладателя этой кадушки.
- Да нет, Юрий Павлович. Я после вашего рассказа гляжу на этот горшок философски.
- Любопытно.
-  Если этот горшок долежал до нашего времени, значит никому он счастья не принес. Не стал ни домом в приделах нынешнего садового кольца. не хозяйством с коровками и свинками,  курочками, уточками, карапузиками.
- Я бывает тоже смотрю на это схожим образом, - сняв очки и скрестив руки на груди сказал экскурсовод.  – Сквозь века доходят до нас плоды трудов человеческих, как праведных, так и тщетных.  Вы бы что предпочли?
- Вопросики у вас, господин историк, однако. - улыбнулся я
- Слабость историка, - покачал в ответ головой Юрий Павлович…

 Тут по телевизору передача была, про древний мир. Жили мол когда-то такие звери «Пакеринозавры» жили, жили, да со временем все «покерились».

 Внизу проплывал интересный пейзаж. Почти голая рыжевато-песчаная долина с каменистыми россыпями и угловатыми трещинами.
  По обоим сторонам поднимался лес. По правой стороне густой и высокий, а по противоположной что-то вроде редколесья с кустистыми проплешинами.  Иногда долина поворачивала и начинала вилять, то огибая скалистые отроги, то цепочку разноформенных озер.
  Местность была обитаема, всюду можно бы найти жизнь. В озерах суетились шаровидные существа. Я замечал и змеевидных существ, проплывавших вдоль дальнего берега, там, где к воде клонилась низкая растительность.
  По краям долины на ветвях деревьев поблескивали ажурные переплетения то ли нити то ли, наброшенной на ветви сетки.
  Несколько раз в глубине леса начиналось какая-то возня, но скоро она удалялась, оставались лишь качающиеся верхушки потревоженных деревьев.
  Редколесье тоже было полно жизни. Среди кустов и проплешин суетились многоногие существа, они двигались цепочками или по одному.  Попадались и очень причудливые. Но вдаваться в суть этой суеты, не было никакой возможности, поскольку местность проплывала внизу очень быстро.
 - Кажись пришли, - окликнул меня Третий. – Привал, ребята.
- Никогда не думал, что так интересно просто смотреть под ноги, - сказал я сбрасывая со спины рюкзак и сваливая на него удочки.
- Что? – кинул через плечо Он.   
-Да так, это я о своем, - отмахнулся я, становясь рядом и ним на поросшем молодыми сосенками обрыве. -  Красота-то какая.
  От станции до Заброшево было километров пять по асфальтированной дороге, но мы направились через лес, как делали в далеком детстве, когда гоняли по округе на великах.   
  Многое изменилось за прошедшие годы. Огромная нависавшая над дорогой береза исчезла, остался только пенек в два обхвата.  Зато реденький кустарник, некогда занимавший все придорожные канавы, стал лесом и полностью закрывшим когда-то бескрайний горизонт, лежавший где-то далеко-далеко. 
  День до вечера мы коротали в бивуачных заботах, а когда на мир наконец опустилась ночь, я сидел прислонившись к бревенчатой стене дома. 
  Мне вдруг вспомнилось, как маленьким я любил это неуловимое чудо, когда последний свет стекает с западного горизонта и воцаряется ночь. Ночь в этих глухих местах совершенно особенная, мир словно погружается в саму вселенскую пустоту. Особенно отчетливо, это ощущается ясной ночью. Воздух  словно исчезал и свет звезд беспрепятственно, не искажаясь и не рассеиваясь достигает земли. Я мог бы поклясться, что в детстве видел, как свет звезд скользил по крышам и кронам деревьев множеством голубоватых световых пятен. Только в это никто не верил.
  Утром я проснулся самый первым и долго лежал, закинув руки за голову и рассматривая забавного домашнего зверя. Зверь имел очень редкий для своего вида окрас, который, как я полагаю, и послужил причиной его имени. Зверя звали Сгущенка. Впрочем, судя по отсутствию мышей, Сгущенка хорошо знал свое дело и его «няшная внешность» была обманчива.
 В комнатке, где я ночевал была книжная полочка и я некоторое время наугад брал книги и читал из них случайно открытые страницы.  За этим праздным делом меня и застал Третий.
  - Собирайся! Решили ставить базовый лагерь прямо напротив Ежиного.
- А лодку достали?
- Еще бы! Полторашку за три дня заплатили.
- В детстве такой ерунды не было, - посетовал я, накидывая рубашку.
- Еще бы,  -  присвистнул Третий вытаскивая из угла рюкзаки. – Тогда мы бы просто угнали лодку, а сейчас как-то не солидно.
- Стареем, - ответил я
     Денек окончательно и бесповоротно разгорелся, обещая стать удачным. Наша тогдашняя затока, как не странно за эти годы почти не изменилась. Правда камыш стал гуще, а ива с которой мы ныряли, совсем склонилась к воде, но вид был прежний.
 Большой  Ёж, как и  вечность до этого,  дремал посреди водной глади, а трое ежат притаились рядком неподалеку от него. И как прежде были они неприступно ощетинены непроходимостью игл-ветвей. Не одной щелочки не было в этой природной броне и нигде не было прогалинки или затоки, что бы можно было с воды подойти к берегу.
  Мы разбили лагерь там, где в детстве рыбачили, купались и жгли костры.
К обеду местный парнишка приволок квадроциклом прицеп с лодкой. Палатку я поставил подальше от воды, где от тропинки ее прикрывала живая изгородь молодого орешника.  Он мастерил кострище и импровизированные лавки их палых стволов. Третий таскал дрова и всякий раз принося очередную охапку, отправлялся купаться. Всегда он был среди нас самым водоплавающим.
- Все макароны считаешь, - окликнул Он меня через стенку палатки.
- От каждого по способности, каждому по норме, - ответил я, выходя из палатки и глядя как Третий скачет на одной ноге вытряхивая воду из уха. – Ну если ты, конечно, не доныряешся до каких-нибудь сокровищ.
- Тогда сервелатику купим, - мечтательно произнес Он, суетясь у кострища. – Икорки кабачковой, шпротиков, помидорчиков…
- За шпротиками завтра на острова пойдем. – глядя на озеро из-под руки сказал Третий. – Могут они тут быть. Мне в магазине попалась банка  шпрот произведенная в Казахстане. Правда правда, сам удивился.
-  А может они просто внезапно умерли,  - вдруг сказал Он отваливаясь от костра и приподнимаясь на локтях.
- Кто, шпроты или ловившие их казахи? - не понял Третий.
- Да не шпроты, - садясь и обхватывая ноги руками ответил Он. – Я про тот клад, который в музее. Могли же его владельцы внезапно умереть и никому не сказать про клад. Жизнь она ведь такая…
- Ты это к чему, - насторожился Я, усаживаясь на бревно.
- Да вот, что-то подумалось, - процедил Он, вглядываясь в блеск воды. – У меня вот год назад отец умер. Внезапно заболел. Три года болел, а потом умер. Я уже давно от родителей съехал. И бывал редко, все дела. Сами знаете поездка в Москву это  приключение на целый день, а где его взять, этот день, лишний, да ещё целый.  Он ночью умер, брат позвонил. И я на следующий день взял на себя все хлопоты, ну там поминки-похороны тоже суета. И на похоронах все заплакали, а я вот не смог.
- А чем он болел? - спросил Я.
- Ну а чем у нас болеют, - оборвал меня Третий.
-  Тут наверное дело во времени. – словно не заметив, что его перебили продолжил Он. – Вот, когда у меня дед умер, все было не так. Я маленький был.  А он умер внезапно, пошел прогуляться и не вернулся. В булочной сердце остановилось и все. Даже валидол не успели под язык сунуть.  А отец долго болел и все это время сохранял трезвость мысли. За три дня до смерти мне по телефону объяснял мне как автоматику на приводе сделать. Он большой спец был.
- Наверное это от того, что ты свыкся, - сказал Третий.
- Наверное, - кивнул Он. – Я таких больных видел и знаю, что чудес не бывает. Знаете, когда понимаешь, что все неизбежно.  А отец он, хорошо хоть болями не мучался.  Но я думаю, что не по-этому я не заплакал. Мне тут один человек сказал, что нам дано бессмертие. И у Него мы все живы.
- У кого? - спросил Третий
- У Бога, - ответил я
- Вот, вот, - кивнул Он. – У Бога все живы.
- Да братцы, - процедил Третий. – Бессмертие. Даже страшно делается. Потому что тогда выходит, что все не просто так. И как тогда жить. Сложно.
- Я тут утром рано встал, - сказал я. – Там в комнате книжки полистал. Одна попалась. Толстая. Много чего написано, не все понятно, да я еще наугад читал.  Там что-то вроде коротких не то рассказов, не то монологов. Так вот там в одном написано так.  «Блажен муж, который на собрания нечестивых не ходит, и на пути грешных не стоит, и в обществе губителей не сидит».
  - Трудно не согласиться, - кивнул Он.
- А еще «Если Господь не построит дома, напрасно трудятся строители, если Господь не сохранит города, напрасно бодрствует стража»
  В кронах ветер перебирал листву и набегал на озеро мелкой рябью. Мы сидели у костра и молчали, слушая как живет вокруг нас мир. Звенят пчелы, свистят невидимые птицы, шуршит камыш.  Мир жил вокруг нас, словно не замечая нашего костра, палатки, вещей, и прочих атрибутов придуманного человеками бытия. Мне с некоторых пор слово «человеки» нравится больше чем «люди». Какое-то оно более одушевленное, это «человеки», не такое стадное, что ли.
 - А я вот считаю, что все правильно, - сказал Третий, резко вставая и входя в воду по щиколотку. – у меня есть пример из жизни. Не ахти какой, а все же для меня достаточный. Мы с ребятами на машине поехали и на озере разворачиваясь у нас шаровая подломилась. Ну знаете эта ахиллесова пята всех классических жигуляторов. И вышло так, брат ушел в деревню, мол знает где шаровую новую взять. Девчонок мы тоже домой отправили. А я с Андрюхой остался снимать обломки. Ну там вроде все просто палец конусный и гайка. Мы ее на три оборота свернули и тут конус расклинился. И никак его не забить, и не удержать, он скользкий.  Порылись мы в багажнике, есть полотно ножовочное. Ну и стали мы палец перепиливать. Пилим мы пилим, а полотно раз обломалось, два обломалось. У нас уже руки все в ссадинах, злые все как черти.  Короче пилить скоро стало нечем. И я вот реально, от всей души «Господи, пусть она сломается». Бью по гайке ключом, не сильно, а так, вскользь. И она отлетает,  сталь как стекло разбилась. Ну мы там, конечно обрадовались. Но нам тогда точно сам Бог помог. Я эту зайку потом нашел мы там и половины не перепилили. Вот так то, братцы.
- А я вот, ребята, хотите верьте хотите нет, не помню кто мне сказал, что Бог есть, - сказал Я и резко подавшись вперед прыгнул в воду.
  Внутри озера была абсолютная тишина. Зеленая мутноватая игра света и теней. Я парил над песчаным дном среди редких водорослей распугивая мелких рыбешек. Я старался оставаться в этой тишине как можно дольше, но вскоре вынужден был вернуться в надводный мир.  Я вдохнул неба и опрокинувшись на спину погреб к берегу. Греб до тех пор, пока затылок не коснулся песка. 
- Ты там что-то не договорил, - донесся до меня голос Третьего.
- А?  Я говорю, что не помню такого времени чтобы я не знал о Его существовании, - сосредоточенно ответил я и перевернулся на живот. – А шпроты нам, похоже, аукнуться. Там ребята у камыша,  по-моему щука стояла. Грамм этак на восемьсот.
- У страха глаза велики, - крикнул Он.
  Весь день до вечера прошел в рыболовных заботах, увлекательных и от части тщетных. Щуку мы так и не поймали, но она точно была потому как карась в тот день не дремал.
  И на утро решились идти к островам.

Утро над озером выдалось тишайшим. На гладкой как стекло, прозрачной воде, как на картине тьма сменялась светом.  Свет утра не врывался, а словно вспухал на небе во влажном ночном воздухе.  Утро словно проростало через вселенскую пустоту,
  Лодка скользила, почти бесшумно, едва тревожа пробуждающийся мир скрипом уключины. Третий сидел на веслах и старался как можно тише опускать их в воду.   Большей Ёж понемногу проступал в утренней дымке словно спящий линкор.
 Я вдруг подумал, что никогда раньше мы не приближались к острову. То ли от того, что знали, что он неприступен, то ли от того, что нам ничего там не было нужно. А что нам нужно там сейчас? Почему мы три взрослых человека вдруг решили проникнуть на остров, о котором и легенд то в нашем детстве никаких не ходило. Странно все это было, словно кто-то указывал нам на этот остров. В кто? И зачем?
 Пока я размышлял нос лодки скребанул обо что-то и лодка встала в десятке метров от ивового панциря острова.
  Он перегнулся через борт у носа, пошарил в воде, и, тронув меня за плечо сказал.
- Отмель, песок, надо назад и подойти с правой стороны.
  Третий навалился на весла, и лодка снялась с мели. Забрав носом вправо, мы пошли в обход острова.  Утро уже просветлело и в прозрачной воде можно было различить песчаное дно с небольшими темными островками травы.
- А ведь мы с вами в местах, где не ступала нога человека, - заметил Третий.
- По-научному «Терра инкогнито» - ответил Он, шаря по дну заготовленной слегой. – Похоже отмель тянется вокруг всего острова.
- Тогда может пешком, - предложил я, и не дожидаясь перекинул ноги через борт.
  Песок под ногами был плотный, ивовая щетина была всего в пяти метрах от места, где мы причалили. Он и Третий втащили лодку поглубже на отмель и закинул на плечи  похудевшие рюкзаки двинулись за мной. Ивняк, казавшийся плотным, был таким и на деле. По началу поддавшись нашему натиску ветки, в глубине переплелись так, что пришлось поработать  фискарсовским мачете и не менее фискарсовским топориков, чтобы проделать проход, которым можно было бы протиснуться.
  Мы порядком устали и исцарапались, мы уже собирались поворачивать оглобли, когда вдруг стена зелени расступилась и мы оказались внутри острова.   Вернее сказать проникли, оно, пространство, куда мы попали, походило на чрево.    Остров был ровный, и стоявшие по краям ивы смыкались кронами с несколькими ивами, росшими  в центре, образовывали своды, словно опертые на колонны.   Еще пока зеленоватый свет проникал сквозь листву и тени еще не обрели четкость. Остров был покрыт опавшей листвой, сквозь которую пробивались какие-то редкие тенелюбивые кустики. И воздух внутри этого зеленого зала словно отсутствовал. Он не имел запаха, не был душным или напротив прохладным, он просто втекал в нас и вытекал обратно.
  Мы бросили рюкзаки, ступили под зеленый свод и разбрелись по этому небывалому творении природы в немом восторге.   Разбивать здесь лагерь и жечь костер совершенно не хотелось. Как завороженные мы бродили, пока Третий не вернул нас в реальность.
  - Сворачиваемся, братцы. – громко сказал он и присел у ивы колонны. – Ни фига это не «терра инкогнито» участкового надо вызывать.
  У самого корневища, где резной ствол превращается в могучие корни, среди многолетнего слоя отжившей листвы виднелись человеческие кости.

  Участковый долго не мог понять куда ему ехать и зачем. Потом долго задавал нам каверзные вопросы и листал паспорта. Но увидев нашу находку  сразу как-то сдулся и потерял к нам всякий интерес, видимо предвидя очередной «глухарь» на своей совести.
- Подросток.  Предварительно, лет двадцать назад, - сказала женщина криминалист. -Точнее скажет экспертиза.  Останки сохранены полностью. Внешне, повреждений нет. Положение естественное. Полагаю смерть наступила по естественным причинам.  Одежда частично истлела. Документов нет.

  Остров удалялся за кормой. Полицейская моторка отвалила правее, оставляя позади пенный след.
И все кончилось так вот просто, как не бывает в кино. Мы возвращались в деревню молча, созерцая протекающий мимо пейзаж. Поезд с шипением растворил двери, впустил нас в освещенный наискосок вагон и повлекся в Москву все набирая скорость и постукивая на стыках.
- А вы знаете кто это был, - вдруг сказал Он, спустя пол часа. – Это Коля.
- Какой Коля? - встрепенулся я.
- Племянник дяди Феди Кашкина. – пояснил Он
- Это, тот Коля-дурачок, который утонул в наше последнее лето, - не отворачиваясь от окна утвердительно сказал Третий. – Его же так и не нашли.
- А почему ты решил, что это Колька? – спросил я.
- Он самый, - ответил Он. - Там среди вещей были остатки ремня с пряжкой. У меня такая была, металлическая, с автомобильчиком. Он тогда три дня за мной ходил, выпрашивал поносить. А потом мы с ним на перочинный нож сменялись. Этот ножик у меня до сих пор в гараже валяется.
  Замолчали.
- Такая вот история, – протянул я. – История про жизнь
- И про что, по-твоему эта история, - спросил Он.
- А про что вообще человеческая жизнь? - ответил я и уперся лбом в вагонное стекло.
   Поезд выпустил нас на платформу, и мы пошли по серому асфальту каждый в свою сторону жизни, чтобы еще долго сходиться и расходиться.
    Лежа недавним утром под книжной полкой и читая наугад из разных книг, я наткнулся на странную фразу. Один умный и видимо бесконечно добрый человека сказал, что: «не мир я принес, но меч». Не совсем понимаю, что это значит, но сегодня я совершенно уверен, что он все сказал и сделал правильно.
А вот как же мы?