( в четырёх частях)
I.
Не помню когда, я начала придумывать длинные, кучеряво закрученные, обычно, сказочные истории. Сюжеты эти мой мозг рассыпал в изобилии, в особенности, когда я куда-то шла одна или просто гуляла пешком по нашей зелёной и тенистой, и абсолютно плоской улице, непонятно почему названной Пятигорской; или среди цветов и высоких трав - по садовому участку в любимом Славяногорске.
Все они, как и положено сказкам, заканчивались обычно какой-нибудь свадьбой. Впрочем, сама я в этих сюжетах играла самые разные роли – Иванушки дурачка, лягушки, в которой что-то испортилось и она никак не могла превратиться в Василису Премудрую или волка-оборотня, который мог превратиться во что угодно, исполнять любые желания, но ровно в полночь снова становился волком – серым, вечно голодным и всеми ненавидимым. Меньше всего мне хотелось быть невестой – главной разнаряженной и раскрашенной куклой, в длиннющем платье, в котором неудобно даже ходить по паркету, а лазить по деревьям или столбам – вообще невозможно.
Записывать куда-нибудь эти сюжеты у меня даже и мысли не возникало…
Иногда приходили в мою голову и стихи – не часто, по 2-3 за год. К стихам я относилась повнимательнее, и их старательно переписывала в специальную тетрадь и украшала цветочками и завитушками, как мои знакомые девочки разукрашивали альбомы и толстые тетради со текстами эстрадных хитов того времени.
Но в ту весну и в то лето стихи сыпались из меня, просто как из рога изобилия, они росли из меня, как грибы из влажной почвы или травы на влажных лугах…
Казалось, я тогда помимо собственной воли, постоянно думала стихами, чьи формы, стили и размеры менялись по настроению, без моего сознательного участия.
Разумеется, не все они были шедеврами. Может, вообще никаких шедевров у меня и возникнуть не могло. Приходило что-то в размерено-сдержанном стиле Ахматовой, много – подобного бурной, беспредельной и парящей Цветаевой, проглядывал временами и мой бог – Александр Блок, а иногда даже мой тайный демон - Лермонтов…
С записанными на скорую руку текстами нужно было бы ещё разбираться, придавать им блеск и музыкальность, но я тогда не имела к этому особого интереса. О разукрашивании, разумеется, и речи не было
И времени, кстати, тогда тоже не было совершенно.
Во-первых, мне нужно было срочно доделывать дипломную работу про какие-то импульсные лампы, которые, конечно, были абсолютно, до непроходимости, чуждой для меня материей.
Но институт-то как-то заканчивать было нужно?! А защита была уже на носу!
Во-вторых, пора было, наконец, разобраться в моих отношениях с Гимом -Ибрагимом – очень славненьким азербайджанским пареньком, из Ходжента -Кировобада, который был в меня влюблён настолько серьёзно, что строил реальные планы нашей скорой женитьбы и дальнейшей совместной жизни.
А я, не имела достаточно воли, чтобы его прогнать или наотрез ему отказать, а затем - остаться в этом мире совсем одной и никому по-настоящему не нужной.
С другой стороны, было ещё более жутко представлять, что будет, когда этот миловидный, но уж очень темпераментный мальчик с такого густо-патриархального востока, что в глазах темнело, наконец, поймёт, какая огромная пропасть разделяет нас.
(А ведь он это наверняка увидит, как только с его глаз спадет пелена влюбленности и еле сдерживаемого целомудренного желания).
Что будет тогда?..
…Тогда… он, видимо, попросту меня убьёт.
Неважно каким образом: зарежет, задушит, или утопит в луже. Почему-то никакого другого, более оптимистичного, сюжета развития этого романа, я себе вообразить не могла. Не получалось. Даже когда я очень старалась.
И вот, однажды, сидя над текстом и чертежами своей дипломной работы, я отложила в сторону черновики, скатала в трубку безжизненно распростёртый, но по-прежнему ненавистный мною чертёж и достала из ящика письменного стола свой очередной дневник – общую тетрадь с зелёной клеёнчатой обложкой.
II Послание.
Когда-то, давным-давно, когда была жива ещё бабушка Люба, а дедушка Арон ещё не уехал в свой, никому тогда неведомый Израиль, я летом подолгу гостила у них, в их комнате на улице Данилевского. Эта всегда ухоженная и зелёная улица расположена в центральном, но тихом районе Харькова, совсем недалеко от парка Горького и сада Шевченко.
( Правда, я теперь уж и не знаю, цел ли тот дом, и не сменила ли названия эта прекрасная улица.)
Во второй половине дня мы втроём выходили на прогулку и шли до одного из этих зелёных и людных парков. Дедушка традиционно был в соломенно-синтетической шляпе, а бабушка – в серенькой шелковой косыночке, повязанной под подбородком, по-деревенски. Мне на голову завязывали капроновый бант. Бабушке это нравилось, а я не сопротивлялась.
Беда, что летняя погода тех мест, как известно, неустойчива и капризна. Вот только что небо было ясным и солнце мирно светило, постепенно клонясь к горизонту; как вдруг, откуда ни возьмись, налетал неистовый влажный ветер, расшатывал стволы и ветки, шелестел листвой и афишами на круглых тумбах, пригонял невесть откуда черные тяжелые тучи… И только что такое мирное и тихое небо внезапно обрушивалось на нас холодным ливнем, иногда с молниями и громами.
Хорошо, если мы успевали заскочить под какую-нибудь крышу или под навес.
- Дедушка, почему вдруг этот дождь? - спрашивала я у деда Арона, потому что точно знала, что бабушка в ответ на такой вопрос только посмеётся.
- Ты недовольна погодой, кецеле*? – улыбался, гладя меня по стриженой голове дед. – Так напиши письмо в небесную канцелярию, чтобы они специально для тебя исправили погоду...
Я, конечно, понимала, что дедушка шутит. Писать я тогда ещё вообще не умела, и ни про какую небесную канцелярию никогда не слышала… Но, видимо, в памяти это идея законсервировалась в мозгах на годы вперёд.
И вот теперь я, выпускница-дипломница советского технического ВУЗа, уже сдавшая гос. экзамен по «Научному коммунизму», открываю свой дневник на совершенно чистой странице и выработанным за годы подписывания чертежей и схем мелким чертежным почерком начинаю писать:
« Господи, если ты только есть,
дай мне немного веры,
услышь меня, отзовись.
Господи, я грешна,
но уже наказал ты меня без меры,
и страдает безмерно моя душа
Я не желаю судьбы поэта,
хочу для себя жизни простой:
мужа, нормальной семьи и деток,
да чтоб царили там лад и покой.
Неужели этого слишком много?
Ни богатства, ни славы для себя не прошу.
но если не получу даже этой малости,
Я просто не стану жить. Прости.»
Написала. Перечла. Ужаснулась. Хотела вырвать эту страницу, порвать, сжечь…
Но с обратной её стороны были свежие, только накануне сочиненные стихи - не исправленный и не переписанный ещё нигде черновик…, и я смалодушничала.
Вместо того, чтобы порвать и сжечь эту страницу, я выдавила из пипеточной капроновой упаковки тонкую струйку жидкого клея и провела клеевую полоску по внешнему периметру страницы. А потом склеила её со следующей страницей. (Текст клеем намазан не был) . И.. отправила зелёную тетрадь на её обычное место – в ящик стола.
III. Случайная встреча.
Назавтра, после посещения руководителя своего дипломного проекта доцента Кулебко в его лаборатории, и получив от него очередной отрывок из его диссертации, я зашла в магазин «Поэзия» на площади Поэзии на углу Пушкинской и Театральной .
Там, в начале зелёной аллеи всегда встречал меня Пушкин. Вернее его небольшой бронзовый черненый бюст. Если скажу, что каждый раз, проходя мимо него, я с ним здоровалась, совру, но взглянув на него, я почти автоматически сворачивала в этот самый небольшой книжный магазин, где иногда, довольно редко можно было увидеть и купить стихи приличного поэта.
На этот раз встретила своего мимолетного знакомого - высокого интеллигентного парня в очках по имени…, которое он потребовал изменить, поэтому назовём его условно Леша.
Я его знала по Клубу самодеятельной песни в доме культуры Железнодорожников, где я бывала иногда, в качестве гостьи, поскольку песен под гитару я никогда не писала и не пела, но зато слушать их была готова до бесконечности - с почтительным и благодарным обожанием.
А вот Леша там что-то пел, но что именно я не запомнила. А он, похоже, вообще меня не очень запомнил, поскольку в магазине обратился ко мне, как к иногородней:
- Вы опять в Харькове? Надолго?
- Я вообще-то здесь живу.- смущенно созналась я, радуясь в глубине души, что такой высокий и импозантный человек почему-то обратил на меня своё внимание.
- А вы знаете, что у нас сейчас в Д.К. Строителя гастролирует Елена Камбурова? – ни мало не смутившись, сообщил мне он.
Я кивнула утвердительно, не понимая, к чему он клонит, и почему он вообще об этом со мной заговорил. Меня в тот момент гораздо больше взволновал сам его интерес ко мне, чем то, событие, о котором он рассказывал.
- Представляете, мне удалось достать на неё билетик – на завтра, но мне обещали раздобыть ещё один. – Продолжал т.н. Леша.
- Представляю, - порадовалась я за него.
- Хотите пойти со мной, если всё это выгорит?
Я ошарашенно продиктовала ему свой домашний номер телефона, заодно с именем, которого он, естественно, тоже не знал. Других телефонных номеров у меня тогда ещё не было.
Встрече я не придала решительно никакого значения.
Мало ли кто кого случайно встречает в магазине «Поэзия»?
Вечером я поехала на занятие поэтической студии, в тот самый Д.К. Строителя. И наша руководительница Марина Гаврилова в начале занятия торжественно сообщила, что после часового обсуждения поэтической продукции одного из участников, мы спустимся в зал, где администрация ДК нам милостиво позволила совершенно бесплатно посетить концерт знаменитой Елены Камбуровой. Студийцы зааплодировали.
Это было совершенно неожиданным почти сверхъестественным подарком. Потому что Камбурову я уже однажды, кажется на первом курсе, слышала, и она показалась мне настоящей волшебницей. То, что она проделывала с музыкой, стихами и со своим собственным голосом, иначе как чудом не назовёшь.
А уж, происходившее с душами слушателей, вообще не имеет никакого названия и никакому словесному описанию не поддаётся.
Поэтому мы всей студией, без исключения с энтузиазмом пошли на концерт…
Кто же от такого подарка может отказаться?
О своей утренней встрече в магазине «Поэзия» я в тот момент, кажется, совершенно забыла.
Тем не менее, на следующий день, примерно в 9 утра позвонил так называемый Леша и очень довольным голосом сообщил, что ему таки удалось достать билетик и для меня…
Мне было ужасно стыдно, что я совершенно забыла, о такой вероятности. Стала что-то лепетать в трубку, что сейчас поговорю с подружкой, и, может быть, она возьмет этот самый билет, потому, дескать, я-то на этом выступлении уже побывала…
Леша это предложение обиженно срезал:
- Я Вас не понимаю: молодой человек приглашает девушку на концерт, а она перепродаёт свой билет подружке?
Это заявление уже выглядело многообещающе. И представляло собой нечто такое, от чего я просто таки не в праве была отказываться.
Особенно в свете письма, заклеенного давеча у меня в дневнике.
Папе, которому я уже успела рассказать про подаренный нам концерт Камбуровой, пришлось соврать, что я поеду готовиться к защите диплома на Павлово поле, к девочкам в общежитие.
Потому что вторичного посещения того же выступления, да ещё и в такое горячее предзащитное время, он бы точно не смог понять.
А Господь наш вранья не любит, хоть прямого запрета на обман вы в 10 заповедях и не встретите.
Когда я вышла на станции метро «Спортивная», где была назначена встреча, мой Леша уже был там. Но он был там не один.
С ним рядом на скамейке была Наташа – королева, прима и главная муза нашего КСП, в свите которой наш Леша находился, последние полгода. Причем, Леша, как, впрочем и каждый в этой свите, тешил себя довольно тусклой надеждой стать для неё тем самым и единственным.
Но зато родственники и знакомые с обеих сторон, особенно общие уже поговаривали вполголоса об их грядущей свадьбе.
В то же время Наташа явно давала всем понять, что для неё предпочтительнее другой. По имени Гриша. Тоже интеллигентный еврейский парень, гораздо ниже Леши ростом, зато с гораздо более явными перспективами в плане карьерного роста.
При этом Гриша никогда не скрывал своих ухаживаний за Яной – не такой яркой звездой КСП, но очень красивой девушкой и с гораздо более четкой перспективой: стать в будущем преданной женой и, как говорили предки, хранительницей очага.
Короче, всё было почти как в песне тогда ещё живого Булата Шавловича: «А что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите на него, а он глядит в пространство»
А я в этой картинке вообще оказалась, по всей видимости, ни при чем.
Тем не менее, потрясена я была настолько, что если бы была затянута в корсет, то наверняка бы упала в обморок. Второй удар не замедлил последовать за первым:
- Мы тут с Наташей помирились, - радостно и почти без смущения сообщил мне Леша. – Поэтому я и её пригласил на концерт…
- Но для тебя тоже есть билетик, - успокоил он меня. – Правда там, в 17м ряду только одно место. А у нас два – в двенадцатом. И он без смущения отдал мне этот одинокий билетик.
И была так на него зла, что денег за билет и не подумала отдавать, а на углу у разносчицы купила две булочки с маком – для себя и для Наташи, а для него не купила ничего.
Разумеется, этот концерт окончилась ничем.
Я даже не очень помню, чем он отличался от вчерашнего. Хотя чем-то он наверняка отличался. И провожать меня на метро с концерта – домой поехал совсем другой знакомый с поэтической студии, пропустивший вчерашнее занятие лысоватый, невысокий, немолодой дядечка, абсолютно мне не интересный.
Непонятно, на что он только рассчитывал?!
По всем показателям это оказалась случайным, ничего не значащим, почти забавным происшествием.
IV Свадьба.
А что ещё добавить? Там было много интересного, но вас же интересует конец этой истории? А в конце мы с т.н. Лёшей сыграли свадьбу.
Не сразу. Летом – не получилось. Наша свадьба случилась в сентябре того же года. 23-го числа. И шел дождь. И меня украли из-под носа у жениха и свидетеля и спрятали в подъезде одной из пятиэтажек. И я была самой счастливой невестой на свете.
И живём мы с ним вместе и дружно больше чем старик со старухой - уже почти 40 лет. И у нас две взрослых дочери, уже мамы.
А если вас интересуют подробности того, как это происходило, я о них как-нибудь расскажу, ничего не скрывая. В другом рассказе.
А в этом всё правда: и Пушкин, и площадь Поэзии, и моё наивное послание, заклеенное в дневнике, и сдублированный поневоле концерт Елены Камбуровой.
Всё – до последней точки.