Моченые яблоки

               

      Обычно в будние дни в доме Петровых просыпались рано. Хозяина, спавшего в своем кабинете, будили воробьи. Ранней весной, часов с шести утра, по сути, как только рассветало, беспокойные птицы начинали голосисто выяснять отношения. Александр Васильевич вставал, выходил на кухню, отрезал кусок хлеба, крошил его и, вернувшись к себе, высыпал крошки через форточку на подоконник. А потом долго стоял у окна, сквозь стекло разглядывал крылатых гостей и радовался, узнавая постоянных посетителей. Жена, Вера, спала чутко и, заслышав возню мужа на кухне, тоже поднималась. Дети, и старший – Николай, и младшая – Валентина, в будние дни вставали чуть позже, когда завтрак бывал уже готов. После завтрака все расходились: Александр Васильевич – на работу, дети – в школу и в институт.
            Впрочем, выходные дни мало чем отличались. Николай с утра убегал к кому-нибудь из приятелей, и лишь Вале разрешалось поспать на часок больше, чем остальным.
      Однако несколько лет назад жизнь начала вносить свои коррективы, заставляя изменять некоторые устоявшиеся привычки. Сначала неожиданный выход на пенсию выбил из седла Александра Васильевича. Это, правда, не отразилось на его режиме дня. Он был убежден, что только реальные дела и заботы продлевают жизнь, поэтому по-прежнему, не позволяя себе расслабляться, поднимался рано, но теперь вместо работы отправлялся на прогулку в парк. Двумя годами позже Николай окончил институт, и нашел себе работу в далекой Сибири, куда и уехал, несмотря на слезы матери. А еще через два года из дома ушла и Валентина. Она снимала квартиру неподалеку, всего в пяти автобусных остановках от дома Петровых.
      И сегодня Александр Васильевич проснулся от дребезга жестяного подоконника за окном. Он сразу решил, что это по металлу скачут воробьи или синицы и стучат своими тонкими коготками. Шум и разбудил его. Обычно просыпался он быстро, словно только что прилег, но сегодня никак не удавалось выбраться из какого-то гнетущего ощущения. То ли сон неприятный снился, то ли еще что. Почему-то в груди что-то тянуло и щемило.
      В щель между прикрытых штор нехотя процеживался свет, но, казалось, обессилев, он тусклой полосой ложился на пол у самого окна, не рассеивая сумрака в комнате.
      «Вероятно, небо затянуло облаками», – хмуро подумал Петров.
      Он прислушался к дробному грохоту за окном, и с некоторым равнодушием осознал, что это не птицы скачут по подоконнику, а просто на улице, действительно, идет дождь, который должен смыть еще кое-где лежавший снег.
      Александр Васильевич отвернулся к стене, собираясь вновь заснуть, но голова уже стала ясной, и сон не приходил.
      Немного поворочавшись, и понимая, что заснуть не удастся, Петров протянул руку, поймал над головой шнурок выключателя и зажег свет.
      «Надо почитать», – решил он, достав с прикроватной тумбочки книгу.
      Минут чрез десять за дверью послышались шаги. По коридору прошлепали тапочки жены. Кухня располагалась напротив его комнаты, жена, видимо не прикрыла за собой дверь, поэтому он услышал, как зарычали водопроводные трубы и начала приглушено позвякивать посуда. Рычание труб вызвало досаду, Петров поморщился.
В прежние времена рычали краны, и, когда хотели прекратить это рычание, меняли резиновую прокладку. При наличии разводного гаечного ключа работа было простой, с ней легко справлялся старший сын Петрова. Прежде Александр Васильевич вполне мог надеяться на него. Но теперь Николай надолго уехал, а после ремонта установили новую сантехнику, прокладки в кранах стояли керамические, менять их требовалось редко. Но рычание не прекратилось, теперь вместо кранов стали рычать трубы.
      Приглашенный сантехник несколько часов возился, но справиться ему не удалось.
      – У вас трубы неправильно закреплены, – сделал он вывод.
      Но во время ремонта трубы убрали за асбоцементную перегородку, на которую сверху положили кафель, и теперь что-либо исправить или как-то переделать крепление труб было просто немыслимо. Оставалось только смириться с этим дефектом до следующего капитального ремонта. Других реальных вариантов не существовало.
      Детектив, который Александру Васильевичу дала почитать дочь, оказался забавным. Он увлекся, и на некоторое время забыл обо всем. Возможно, и водопроводные трубы несколько поутихли.
      Неожиданно и как-то сразу, вырывая Александра Васильевича из детективного сюжета, в комнате возник аромат свежеиспеченного пирога. Петрову на миг показалось, что он даже ощутил вкус вишневого варенья. Сердце в груди куда-то соскользнуло, как всегда бывало, когда нечто важное вдруг всплывало в памяти, и он с ужасом понимал, что непоправимо забыл об этом важном, и теперь ничего уже нельзя сделать. Но сегодня сердце довольно быстро возвратилось на место, ведь ничего важного он не забыл, сегодня день рождения Вали, и жена готовится к сегодняшнему празднику. Тут Александр Васильевич кое-что еще вспомнил и улыбнулся, представив, как дочь широко откроет глаза, увидев на столе маленькую коробочку, обтянутую зеленым бархатом. А потом радостно засияет, обнаружив в коробочке то золотое колечко с голубым сапфиром, которое понравилось ей месяца четыре назад, когда они случайно зашли в ювелирный магазин.
      Петрову захотелось встать, выйти на кухню, вдохнуть запах горячего пирога, подгоревшего варенья. Вера, конечно, заворчит, что он опять поднялся ни свет, ни заря и вот пришел мешаться. Потом Александр Васильевич представил, что нужно будет слоняться из кухни в комнату в поисках какого-нибудь занятия, придется мучиться, не зная, куда себя приткнуть. Он хмуро вздохнул и попытался вновь погрузиться в чтение.
      Александр Васильевич любил предпраздничную суматоху, когда на кухне становилось тесно, когда здесь смешивались десятки различных запахов и через открытую форточку вытекали на улицу. Оттуда, навстречу, сочилась струйка свежести, которая, впрочем, ничуть не освежала горячую атмосферу кухонной кутерьмы. Ему нравилось подглядеть, как в суете и кажущейся неорганизованности рождался очередной кулинарный шедевр, которому предстояло украсить праздничный стол. Вера не только занималась созданием очередного блюда, но успевала и командовать другими, раздавая задания не только своей постоянной помощнице – Валентине, но и мужчинам, если они заглядывали на кухню.
      Любопытство Александра Васильевича родилось сравнительно недавно, уже после выхода на пенсию. Конечно, он помнил, когда его молодая жена, впервые став к плите сразу после замужества, все постигала путем, как говорится, проб и ошибок. Петров стоически переносил опыты супруги. Позднее, в пору первых действительных успехов Веры на кухонном фронте, он позволял себе подшучивать, заявляя, что все ее искусство держится на его крепком от природы здоровье, которое ей так и не удалось подорвать.
      И, если поначалу у Веры случались и неудачи, то через весьма непродолжительное время Александр Васильевич попросту привык к тому, что дома всегда ждет накрытый стол, за которым его накормят сытно и вкусно. Перед уходом с работы он всегда звонил домой, чтобы Вера успела приготовиться к его возвращению.
      Работа, работа и работа. Только она являлась и увлечением, и основным смыслом жизни Александра Васильевича. Когда занимаешься тем, что нравится, даже усталость делается приятной. А он, казалось, и не уставал вовсе. Прибегая поздно с работы, он успевал за ужином просмотреть газеты, и даже книгу модную почитать или уделить внимание Вере, а потом падал в постель и спал беспробудно до звонка будильника.
      Работал он с интересом и жадно, как будто боялся, что, если что-то останется недоделанным, то это может кто-то сделать вместо него. Занятие космонавтикой в ту пору считалось престижным, и он с гордостью тешил свое тщеславие. Впрочем, это было скорее не тщеславие, а радость осознания собственной причастности к большому и нужному делу.
      Через четыре года после свадьбы ему пришлось практически переехать в Красногоренск. Сложная система управления космическим объектом, в разработке которой он участвовал, требовала доводки, но, как всегда, поджимали сроки, поэтому пришлось завершать эту доводку у заказчика. Командировки длительностью по сорок дней следовали одна за другой с недельным перерывом между ними. Почти два года с короткими перерывами провел он в Красногоренске.
      А когда работа завершилась, он вернулся отощавшим, но веселым и полным энергии. Но и по возвращении напряженная работа продолжала надолго отрывать его от домашних, семейных дел.
      Материальное положение семьи стало улучшаться, да и карьера Петрова пошла в гору. А через пять лет у него родилась дочка. Он стал начальником лаборатории, потом – отдела, появились правительственные награды, а вскоре он возглавил научно-технический комплекс.
      Теперь Александр Васильевич осознавал всю ответственность своих решений, и это заставляло его по-прежнему вникать во все тонкости технических проблем надежности и помехоустойчивости разрабатываемых систем управления. Он усталый, измученный приходил домой в часы воцарения сонной тишины, а уходил до того, как тишина эта начинала рушиться. В этот период его мало волновало, что приготовлено поесть и как. Не ощущая своего возраста, в этой круговерти жизни он встретил шестидесятилетний юбилей.
      А потом случилась авария, из-за которой пришлось работать по шестнадцать часов. На космическом объекте после недели успешного полета неожиданно отказала управляющая машина. Управление объектом было потеряно, он перешел в неориентированный полет. Требовалось срочно разобраться в причинах происшедшего. А время и заказчик подгоняли. Правительственная комиссия арестовала всю документацию и остатки комплектующих элементов, после чего началась процедура проверки.
      Два месяца прибывшие на предприятие представители заказчика изучали разработанную документацию, технологические процессы производства. Петрову пришлось выслушивать со стороны заказчика многочисленные упреки в свой адрес. Главный конструктор объекта угрожал даже отказаться от использования этой системы управления и обратиться к другому производителю. Миллиардные затраты на объект, который, по сути, перестал функционировать, требовали своего «козла отпущения».
      Однако кропотливые и дотошные проверки не выявили каких-либо ошибок проектирования и изготовления системы. Зато закупленная иностранная элементная база оказалась очень низкого качества. Арестованные остатки комплектующих элементов были подвергнуты испытаниям на воздействие космического излучения. Результаты этих испытаний оказались печальными.
      Петров, размахивая протоколами испытаний, пытался достучаться до комиссии, заявляя, что обнаруженные недостатки комплектующих должна была выявить сертификация, которую, несмотря на отметки в сопроводительных документах, видимо, провели не должным образом в специализированной организации.
      И при встрече с Генеральным конструктором он пытался объясниться. Но все апелляции Петрова оказались безрезультатными. Он понял, что в системе сертификации крутятся слишком большие деньги, и оттого что-либо доказывать кому-то бесполезно.
      Правительственная комиссия закончила свою работу, но заключения о результатах этой работы Петров не увидел. В верхах, видимо, обо всем договорились и приняли устраивающее всех решение. Оно не устраивало только Петрова, но его никто не спрашивал. Директор вызвал его в свой кабинет и, пряча глаза, предложил ему уйти на пенсию.
      В первый момент Александр Васильевич испытал шок. Множество беспорядочных мыслей рухнуло разом в его сознании. Почти сорок лет он отдал работе, заботясь о благе предприятия, да и, по большому счету, страны в целом. Его сил хватило бы и еще лет на пятнадцать-двадцать. Но, увы… Подстрелили, как птицу на пролете…
      На мгновение он даже растерялся. В груди гулко ухало сердце. Слов не было. Да и какие могут быть слова, когда тебе говорят, что ты больше не нужен?       Александр Васильевич повернулся и молча вышел из кабинета директора. У секретаря он взял листок бумаги и написал заявление, которого ждал от него директор.
      Ощущать себя жертвой всегда неприятно и обидно. Бессилие перед неотвратимыми обстоятельствами травмирует психику человека. Флегматик и фаталист, может быть, воспринял бы это с пессимистическим спокойствием, но Александр Васильевич считал себя скорее холериком. У него хватило бы сил повоевать за свое честное имя, но он не понимал, с кем ему следует воевать. Очевидно, что с ним поступили несправедливо, и смириться с этим ему было тяжело.
Дома он не стал посвящать Веру во все подробности происшедшего. Просто сказал, что решил отдохнуть. Жена сразу поняла его состояние, поэтому не стала приставать с расспросами, зная по опыту, что у мужа все равно ничего не выпытаешь. А со временем Александр Васильевич сам расскажет обо всем, если сочтет нужным.
      Конечно, Петрову было не просто забыть о работе. Непослушные мысли нет-нет, да и накатывались, заставляя по-новому оценивать принятые технические или организационные решения. Иногда он так увлекался, что рука его непроизвольно тянулась к телефону, чтобы дать указания одному из начальников отдела. Но он вовремя спохватывался, и с досадой хватался за газету, чтобы отвлечься.
Понимая, что только реальное дело может помочь ему, он решил заняться ревизией своей библиотеки. Книг у него хватало, но порядок в расстановке их на полках отсутствовал, а потому на поиски нужного издания часто уходило много времени. Теперь Александр Васильевич решил составить каталог имеющихся книг, а затем уже расставить их по тематике.
      Теперь утром он уходил гулять до обеда, а во второй половине дня занимался каталогом. Работа оказалась большой и кропотливой. Она надолго затянула его. Но дремлющая обида все равно не часто, но просыпалась. Иногда от неожиданного телефонного звонка, иногда от случайной встречи с каким-нибудь сослуживцем.
      Все это вдруг сказалось на здоровье. Поначалу он не обращал внимания на недомогание, ну, давит в груди и ладно, прежде такое тоже случалось, но потом случился инфаркт, и Александр Васильевич провел полтора месяца в больнице.
Болезнь выбила его из ритма. Даже движения его стали замедленными, словно осторожными, да и мысли потекли неторопливо.
      Теперь особенно предписывались прогулки. Требовалось следить за собой, за своими ощущениями...
      Прожить шестьдесят лет и ни разу не задуматься о своем теле, чтобы на седьмом десятке вдруг обнаружить порядком изношенную оболочку внутреннего «я». Преотвратительнейшее событие!
      Этот первый гром назревающей грозы напугал Александра Васильевича. Его взволновало не то, что жизнь вступила в завершающую фазу, с этим он примирился как-то сразу, его обеспокоило то, что лед под ним настолько тонок, что в любой момент может проломиться, и теперь только от его осторожности зависит, как далеко ему удастся продвинуться вперед.
      Прогулками ведала жена. Даже в ненастные дни она заставляла его одеваться потеплее и отправляться на улицу. Первое время по соображениям безопасности она его сопровождала. Петров придерживал Веру за локоть, а может быть – сам держался, они неторопливо двигались по пустынной набережной и разговаривали. Вернее, говорила жена, а он слушал.
      Именно здесь, на берегу Москвы-реки, Александр Васильевич обнаружил, что жену он почти не знает. Оказалось, что в памяти у него осталась та юная девочка, с которой он когда-то познакомился на танцах, и с которой они через полгода сыграли свадьбу. Теперь рядом оказалась уже не молодая женщина, и самое удивительное – он не заметил, когда произошло это превращение. Более тридцати лет прожито вместе, все это время только усилиями этой женщины строилась семья. И тридцать лет это его практически почти не касалось.
      Нет, какие-то смутные воспоминания о событиях семейной жизни присутствовали, жена с ним советовалась, и он всегда что-то отвечал ей, но все это прошло мимо сознания. Занятый мыслями о своей работе, он не очень вникал в заботы жены. Когда же она по каким-то, как ему казалось, пустякам расстраивалась, он считал обязанностью ободрить ее. Его спокойствие и снисходительное отношение к жизненным мелочам должны были, полагал он, и ей внушать уверенность в своих силах.
      «Работа требовала моего полного погружения, поэтому времени для семьи не оставалось». Но в таком оправдании перед самим собой присутствовала неискренность. Александр Васильевич понимал это, хотя признавать свою вину ему очень не хотелось.
      Появившееся желание все исправить выглядело запоздалым, но настойчивости Петрову не приходилось занимать, да и Вера, сразу обнаружившая перемены в муже, во всем шла ему навстречу. Теперь прогулки приносили не только физическое, но и моральное удовлетворение. Вера умело вводила его в курс семейных дел. Даже с детьми Александр Васильевич начал сближаться.
      Словом, его болезнь пошла на пользу семье, той родившейся атмосфере дружелюбия и взаимной привязанности. Правда, иногда Петров подозревал, что и прежде этот круг добрых отношений существовал, но он попросту не замечал его. Теперь оставалось только сожалеть, что он так поздно узнал об этом источнике, из которого предоставлялась возможность черпать радость и силы без опасения, что он иссякнет.
      Уклад его жизни заметно изменился. В выходные он с радостью стал ездить на дачу, в вечерние часы находил удовольствие в хозяйственных делах, бродил по квартире, где-то что-то прибивал, менял испорченный выключатель, а в предпраздничные дни с любопытством приглядывался к кухонным баталиям жены.

      Умывшись, в майке и шлепанцах, Александр Васильевич появился на кухне в тот момент, когда жена вынимала из духовки знаменитый пирог Петровых. На подоконнике, поскольку холодильник уже не вмещал всего, теснился ряд мисок с будущим холодцом. Салат, еще не приготовленный, ожидал своей участи в разобранном виде: картофель, морковь, вареные яйца – все порознь, в кастрюльках. На плите что-то кипело, клокотало, пыхало паром. И даже открытая форточка не освежала горячую кухонную кутерьму.
      Александр Васильевич всегда пред гостями испытывал гордость за жену, да и за весь свой дом. И кулинарное искусство жены, и картины сына, и пение под гитару дочери. Существовал даже целый обряд знакомства гостей с талантами семьи Петровых. После застолья все направлялись в комнату Николая, где Александр Васильевич, выполняя обязанности экскурсовода, рассказывал о каждой картине, где и когда она написана. Потом следовали в библиотеку. Здесь хозяин посвящал гостей в тонкости своего собственного увлечения старинными изданиями Пушкина. Затем все возвращались в гостиную и до чая слушали и хвалили пение Валентины.
      С отъездом Николая ничего не изменилось в этом обряде. Свои картины сын оставил, и теперь его комната превратилась в музей, куда в обычные дни заходили лишь для того, чтобы вытереть пыль.
      Старший Петров считал, что увлечения детей должны поощряться, их нужно уважать. Но он был убежден, что увлечениям никогда нельзя позволить заслонить основное дело, ослабить устремленность к главной цели в жизни. Именно поэтому, когда Николай после десятилетки колебался в выборе профессии, отец настоял на прагматичном решении этого вопроса.
      – Ты прекрасен как художник-любитель, но до профессионала тебе далеко. И если тебя до сих пор не заметили, помнишь выставку в Доме пионеров? – то скорей всего ты не станешь выдающимся художником, а становиться ремесленником – это ужасно. Лучше быть рядовым инженером, геологом, но не рядовым художником.
      – А если я стану инженером и всю жизнь буду жалеть, что не стал художником? Разве это будет здорово? – пробовал возражать сын.
      – Кто ж тебе запрещает писать? Но не делай это основным занятием. По крайней мере, пока. Вот когда ты почувствуешь, что ты не можешь не быть художником, тогда становись им. Все забрось, каждый вздох, каждое усилие направь к главной цели – и ты достигнешь ее.
      Петров мог гордиться – сын окончил институт с красным дипломом, а теперь по приглашению уехал работать в Новосибирск.

      – Доброго утра, – произнес он, входя на кухню.
      – Доброе, доброе. Уже подскочил? И чего тебе не сидится, не лежится?
      Жена легким потряхиванием освобождала противень, горячий пирог сползал на расстеленные листы бумаги.
      – Помочь?
      – Не мешайся.
      Жена справилась с пирогом и, положив противень в раковину, выпрямилась.
      – Ты б лучше на рынок съездил. Дочке стукнуло двадцать лет, а в квартире из цветов только кактусы.
      – Ты, как всегда, прозорлива. А я вчера помнил о цветах, но почему-то забыл, – спохватился Александр Васильевич, – сейчас оденусь и съезжу.
      Он вышел из кухни. В комнате он оделся, и прежде чем уходить, набрал номер Валентины, собираясь поздравить дочь, но абонент оказался недоступен.
      – А в котором часу она обещала появиться? – поинтересовался он, входя на кухню.
      – У нее с утра зачет. А появятся они часа в три.
      Вера особенно выделила слово «они». Александр Васильевич понял намек.
      Уже два года Валентина снимала квартиру. Когда жена впервые сообщила ему о желании дочери уйти из дома, он очень удивился.
      – Разве наша квартира ей мала?
      – У девочки должна быть личная жизнь.
      – Вера, ты о чем? Какая личная жизнь?
      – Саша, ты совершенно отстал от жизни. Теперь девочки начинают жить отдельно от родителей очень рано.
      – Зачем ей жить отдельно?
      – Ну, как ты не поймешь? Скорее всего, у нее на примете появился мальчик…
      – Какой мальчик!? Вера, ты говоришь о чем-то неприличном! – возмутился Александр Васильевич.
      – Саша, у тебя устаревшие взгляды на жизнь, – усмехнулась жена.
      – Если я тебя правильно понял, то ты позволяешь нашей дочери отправиться на панель! Так?
      – Ну, конечно, не так. Успокойся. Какая панель? Просто у нее есть любимый человек.
      – Они что? Живут вместе?
      – Да. Но что в этом особенного?
      – Вера, что ты говоришь? Это же ужасно!
      – Александр, прекрати истерику! – нахмурилась Вера.– Вспомни свою молодость. Разве у нас с тобой начались отношения только после свадьбы? Если бы мы могли в свое время снять хотя бы комнату…
      Александр Васильевич вспомнил и вздохнул.
      – Да уж. Им теперь легче. Квартиру можно снять…
      Он помолчал и через некоторое время заключил:
      – Значит, надо готовиться к свадьбе?
      – Так уж сразу и к свадьбе? – усмехнулась Вера.
      С этого разговора прошло уже два года. Каждый раз, когда жена сообщала, что Валентина собирается вечерком забежать к ним, Александр Васильевич собирался серьезно побеседовать с дочерью о ее личной жизни. Но осуществить свои намерения ему так ни разу и не удалось. Всегда находились какие-нибудь отвлекающие моменты. И Петров вспоминал о желании поговорить только тогда, когда Валентина уже исчезала.

      – Значит, тебя нужно понимать так, что Валентина появится вместе со своим ухажером? – усмехнулся Александр Васильевич, направляясь в прихожую.
      – Так и понимай. Деньги не забудь. И зонтик, – ворчливо проговорила жена ему вслед.
      Через пять минут он уже ехал к рынку. Снег на улице почти отсутствовал, лишь у деревьев, высаженных вдоль тротуаров, кое-где бугрилась грязно-серая масса, которую нельзя было считать снегом. Небо однообразно-ровное висело низко и роняло сырость. Влага осаждалась на асфальт, на стены домов, застаивалась дымкой в переулках. Казалось, что в сумрачной промозглости здания, нахохлившись, жмутся друг к другу.
      Движение в этот час было уже оживленным, и Александр Васильевич не сразу добрался до рынка. Однако, припарковавшись и заглушив мотор, он остался внутри машины, не торопясь покинуть ее. Тяжесть в левой половине груди усилилась. Поморщившись, он потянулся к «бардачку», покопался там и достал упаковку нитроглицерина. Рассосав таблетку, Петров прикрыл глаза и откинулся в кресле. Приоткрыв дверцу, он еще некоторое время сидел неподвижно, жадно вдыхая втекающий зябкий воздух.
      Надо будет сходить к врачу, – подумал он, – но это уже после выходных. Отдышавшись, Александр Васильевич закрыл машину на ключ и, не спеша, вошел в широкие двери рынка.
      После уличной зыбкой сырости внутри рынка показалось тепло и сухо. На какое-то мгновение Петрова поразило вспыхнувшее воспоминание о чулане далекого детства в доме матери. В темноте, отгороженной от сеней щелястыми досками, на гвоздиках и веревках висели, хранились высушенные пучки трав, цветов и корней, которые мать собирала, запасала на зиму, чтобы настоями и отварами поить детей, отгонять от них хворобы и немощи.
      Сама темнота чулана была пропитана запахами и еле уловимым шелестом сухих листьев. До семи лет он верил, что там, в укромных уголках на полках за банками с вареньем, живут добрые волшебники, и припадал ухом к доскам, ему казалось, что он слышит их перешептывание и тихие шаги. Но и позже, когда вера в чудеса ослабла, чулан для него оставался местом таинственным, он, входя в него и вдыхая приятный до головокруженья запах, испытывал какой-то радостный трепет…
      Ровный гул рынка постепенно развеял картины воспоминаний. Петров двинулся вдоль рядов, оглядываясь по сторонам. На прилавках пестрели яблоки, блестел, словно лакированный, чернослив. Картофельные груды располагались прямо на полу. Он давно не был здесь, и его увлекло людское оживление. Покупатели выбирали мясо и виноград, капусту и морковь, семечки и мед. На прилавках, словно специально, собрались все самые сочные краски лета и осени. Александр Васильевич даже забыл, зачем приехал сюда, он бездумно пробирался в этом людском кишенье.
      Случайно забредя в дальний угол огромного павильона и увидев в банках и ведрах расставленные на прилавке цветы, он вспомнил о цели своей поездки и двинулся вдоль ряда.
      Мимо фиолетовых, синих и белых хризантем он прошел, не останавливаясь, гвоздики тоже не задержали его взгляда. Остановился он только возле крупных белых роз. Двадцать одну штуку Александр Васильевич заказал седой еврейке, сидевшей в брезентовом плаще. Она, видимо, обрадовалась покупателю, и принялась расхваливать товар.
      Цветы, целиком заполнявшие высокое ведро, выглядели действительно прекрасно. Длинные, толстые ножки, темная листва и свежие пышные бутоны. Розы казались одинаковыми, но, тем не менее, Александр Васильевич тщательно их выбирал. Поторговавшись для порядка и без сожаления отдав тысячу рублей, он получил букет в хрустящем целлофане. Теперь можно было возвращаться.
      Ему предстояло вновь пересечь весь павильон, преодолевая муравьиную толчею покупателей. Уже приблизившись к выходу, Петров вдруг обернулся и принялся взглядом обшаривать по сторонам. Что-то, мелькнувшее перед глазами, заставило его остановиться.
      Словно вспоминая потерянную мысль, когда пытаешься восстановить логическую цепочку и безуспешно блуждаешь в тупиках, Александр Васильевич натыкался взглядом на незнакомые лица людей, прилавки, заставленные ящиками с овощами, и никак не мог понять, что именно он ищет, что же так взволновало его.
      Только пару раз медленно окинув взглядом окружающее пространство, когда он собрался снова двинуться к выходу, перед ним вдруг возник просвет, и он увидел прилавок. Возле весов в телогрейке, поверх которой белел нацепленный передник, сидела молодая женщина, а перед нею в широкой эмалированной миске лежали яблоки. Моченые яблоки. Бледно-зеленые, они по соседству с горкой своих свежих собратьев казались невзрачными. Но именно они, Петров это сразу понял, именно они вынудили его остановиться.
      Удивительно устроена человеческая память. Все, что причиняет сознанию хоть малейшую боль, все прячется куда-то глубоко-глубоко. На поверхности остается лишь гладкое и приятное. Нет, конечно, маячок тревоги обязательно присутствует, но со временем мысли привыкают ловко уклоняться от него в сторону. Причем, человек об этом почти не подозревает. Появляется своего рода устойчивое табу: некоторые темы разговоров, некоторые жесты, некоторые предметы. Их нельзя касаться, на них нельзя смотреть, о них лучше не вспоминать, потому что стоит им попасть в фокус внимания, как мир и спокойствие памяти могут рухнуть.
      Перед Петровым тускло поблескивали моченые яблоки. Это было табу. Маячок. Но сегодня этот маячок манил, как пропасть, в которую хочется заглянуть.       Александр Васильевич остановился, не в силах отвести взгляд.
      Молодая женщина за прилавком оживилась. Она разглядела отрешенность покупателя, и, опасаясь спугнуть его, негромко произнесла:
      – Яблоки, яблоки моченые.
      Редкие в этом углу покупатели оглядывались, но, не останавливаясь, проходили мимо. Петров подошел ближе.
      – Купи, отец, килограммчик. Яблочки отменные, – засуетилась женщина. – Не пожалеешь.
      Александра Васильевича вдруг захватило желание попробовать моченых яблок. Он попытался припомнить их вкус, но это ему не удалось.
      – Купи, дяденька, – с улыбкой просила женщина, видя его нерешительность.
Бледные, водянисто-прозрачные яблоки вызывали тревогу и в то же время манили, притягивали. Александр Васильевич испытывал волнение, но даже не пытался понять причину этого. Очень хотелось укусить яблоко…
      Петров словно попал под гипноз этого желания. Сознание раздвоилось, и одна его часть, глубинная, принимала участие в холодном и рассудочном наблюдении, фиксируя происходящее. Другая часть, поверхностная, ничего не наблюдала, она действовала. Какими-то тревожными ощущениями она задавливала мысли, на корню прерывала рассуждения и выпячивала одно это желание на передний план, отметая все остальное как несущественное.
      Петров, как в бреду, приблизился к эмалированной миске. Слов женщины он не слышал. Нащупав взглядом, он взял одно яблоко, и положил десять рублей на прилавок. Осторожно, двумя пальцами он приподнял яблоко за ножку и, не оглядываясь, шагнул к выходу.
      – А сдачу… – окликнула его молодая женщина.
      – Как мышку за хвост, – засмеялся кто-то за спиной.
      Но Александр Васильевич не заметил ни женщины-продавщицы, ни ее удивленья, ни этого смеха вслед.
      Машинально обходя прохожих, он шел по улице и рассматривал свое приобретение. Влажно блестевшее яблоко, тугое и почти прозрачное, вызывало восторг и какие-то обрывочные мысли, они путались, мелькали, и внимание не могло остановиться ни на одной из них.
      Как он покинул рынок и куда теперь движется, Петров не осознавал. Он бы и букет потерял, если бы не положил его сразу в сумку, которая теперь висела на руке, держащей зонт. В другой руке он держал яблоко.
      И в голове было оно – яблоко. Такое же, как и на ладони – влажное и округлое, но только гораздо большего размера. Выпуклостью яблока на задворки сознания оттеснялись все посторонние мысли. Свое «я» Петров ощущал возле самой сердцевины этого яблока. Нужно что-то сделать, но что? Неясное беспокойство владело им. Он предчувствовал нечто опасное, но никак не мог, да и не хотел угадывать, что именно ему грозит.
      Напрямик, не замечая под ногами черных луж, Петров побрел к машине. Дождь то стихал, но тогда мелкая водяная пыль задувалась ветром в лицо, то усиливался и глухой дробью барабанил по зонту. Но все это не отражалось в его сознании.
В машине, поставив сумку с букетом на пассажирское кресло и облокотившись на рулевое колесо, он несколько минут рассматривал влажно блестевшее яблоко. Мысли в голове остановились и стояли неподвижно, и только сердце волновалось, и от этого что-то гулко колотилось у горла.
      н осторожно, словно опасаясь, прикоснулся губами к холодному яблоку и надкусил его. Ворвавшийся кисло-водянистый вкус моченого яблока, как запах нашатыря, разом прочистил сознание…

      …Когда-то в Красногоренске наступал Новый год, на столе стояло шампанское, стандартный салат «оливье», колбаса, вареная картошка, селедка и эти – моченые яблоки… Это было уже почти нарушенное табу…
      – В последний раз мочеными яблоками меня угощала Анастасия, – подумал Петров, разжевывая упругую мякоть плода. Сколько же лет уже прошло!
      Беспокойство, терзавшее его, отступило. Теперь, когда стена, ограждавшая воспоминания, рухнула, отдельные образы, слова, жесты слились воедино, воскрешая давно забытое.
      Петров провел почти два года в этом городе. Тогда Красногоренск пластался своей одноэтажностью по прибрежным холмам и лишь в центре, между вокзалом и железнодорожным мостом, горбился несколькими трехэтажными зданиями. Каменные, с железными крутоскатными крышами, штукатуренные и крашенные в стандартный желтый цвет, здания эти являлись вместилищем многочисленных городских служб и организаций. Предприятие располагалось в самом конце улицы и соседствовало с лесом, подступавшим с этой стороны к городской окраине.
      Основную массу домов составляли одноэтажные, деревянные. Они выступали к улице, прикрывая грудью дворики с несколькими грядками подсобной зелени, пялили на улицу свои разномастные окна и отгораживались то проволочным, то реечным, то сплошным дощатым заборами. Дерево, доски, бревна, выветренные и почерневшие, именно они оказали то впечатление, которое испытал Петров.
      Из окна вагона, когда Александр Васильевич тогда еще просто Александр, или даже Саша, впервые приближался к нему, город показался черным, домишки лепились по холмам, как замерзшие опята на пнях, и картина эта рождала какое-то щемящее чувство в груди. Это была не жалость к себе, не тоска о судьбе, приведшей его в это место. Нет, просто подошла минута, когда стало жаль всего близкого и дорогого, что осталось в далекой Москве. Но, отпульсировав у горла, чувство грусти угасло, и на смену ему явилось тревожное и радостное волнение перед притягательной новизной, таящейся среди этих черных домиков.
      Тогда, двадцать семь лет назад, особенно в первые недели и месяцы после приезда, Александр, разжигаемый свежими еще воспоминаниями о столпотворной Москве, считал, что Красногоренск, обойденный большой жизнью, обречен на вечное прозябанье в своей провинциальной дремотности. Это убеждение его не исчезло и после того, как он привык жить в окружающей медлительности, привык неторопливо возвращаться с работы переулком, вихляющим по склону холма, привык подниматься по скрипучим ступенькам гостиницы, привык к долгим вечерам и бесконечным ночам. Только, конечно привыкание это оказалось не скорым. Сорок дней в гостинице, потом короткое, дня на четыре, возвращение в Москву, а потом вновь долгие дни в Красногоренске.
      События в стране и в мире, конечно, происходили, эхо их доносилось и до Александра, но это эхо значительно ослаблялось медленным ритмом его привычного бытия в Красногоренске. Александр вскоре почти полностью подчинил свое существование неспешному течению дней. Может быть, только так и надо жить, – думал он иногда, и уже не тосковал, как в начале, о тихих переулках и шумных улицах Москвы. Раз в неделю, а иногда и чаще, Александр ходил на почту, чтобы позвонить жене. У Веры шел восьмой месяц беременности, когда он уехал. Перед его отъездом они совместно решили, что Вере, пока Александр в командировке, оставаться одной легкомысленно. Поэтому она отправилась в Воронеж пожить у матери, которая могла и помочь в случае чего.
      Они рассчитали все правильно. О том, что Коленька родился, Петров узнал, вернувшись в Москву на переоформление командировки. К Вере он поехать не смог, но зато поговорил с ней по телефону. А потом вновь уехал в Красногоренск.
Днем, на работе, Александр не вспоминал о жене – исследование картинок, вычерченных зеленым лучом осциллографа, проверка алгоритмов по толстенным пачкам распечатанных листингов программ не способствовало этому. Но зато вечером он давал волю воображению и представлял, как они с женой будут вывозить маленького Коленьку гулять в парк, как скоро сын подрастет, и тогда с ним можно будет ходить на рыбалку. Воскресив образ жены, Александр некоторое время, пока пил чай, мысленно беседовал с нею. А чуть позднее он вновь принимался за работу. Он набрасывал варианты программ, которые следовало завтра отработать, фиксировал в рабочей тетради свои наблюдения и мысли, а ночью писал письма жене и друзьям. В выходной день иногда выбирался на почту, чтобы позвонить Вере.
      Такая выматывающая работа продолжалась почти два года. Приближался Новый год и он надеялся, что на праздники его отпустят домой. Но не сложилось.
      Полтора года он работал с разными программистами заказчика, участвуя в отработке их алгоритмов. А в последние три месяца его напарницей стала Анастасия, симпатичная, но малоразговорчивая программистка. Тридцать первого декабря только в семь часов вечера им удалось завершить отработку одного из режимов функционирования системы. Впереди оставался еще один режим. По прикидкам его отладка могла занять еще месяца два.
      – Ну что, Анастасия? Как вы думаете, может быть, на сегодня, я бы даже сказал, на этот год хватит? – улыбнулся Александр, когда вычислительная машина, наконец-то, вышла на заданный адрес останова.
      Анастасия посмотрела на часы, пожала плечами и молча начала собираться. Эти три месяца, пока работали вместе, они разговаривали только о работе, и даже в столовой, во время обеда, продолжали обсуждать хитросплетения алгоритмов. Петрова никто не считал букой, общался он со всеми легко и запросто. Но с Анастасией беседы на вольные темы почему-то не получалось. Любой посторонний вопрос она встречала настороженно, и отвечала коротко и сухо. Так коротко и сухо, что больше спрашивать не хотелось.
      Они закрыли и опечатали помещение. Анастасия сдала ключи, и они направились по пустым и полутемным коридорам к проходной. Предприятие давно опустело. Кому хочется задерживаться перед праздником? Вахтерша придирчиво проверила их пропуска и разрешения на сверхурочную работу. Ничего подозрительного не обнаружив, она разблокировала вертушку. Проходя мимо, Александр улыбнулся вахтерше и произнес:
      – С наступающим Новым годом вас,
      – И вам счастливо, – хмуро отозвалась вахтерша.
      Петров вслед за Анастасией вышел на улицу. Всю площадь перед проходной запорошил снег. Он сверкал и искрился в свете фонарей. С темного неба медленно падали редкие снежинки. На трамвайной остановке пассажиры отсутствовали. Петрову даже на какой-то момент показалось, что уже поздняя ночь и трамваев больше до утра не будет. Но вскоре подкатила сцепка из двух вагонов.
      Они поднялись во второй вагон и, пробив компостером билеты, уселись на жесткие пластмассовые сиденья. Трамвай тронулся, и некоторое время они ехали молча. Петров из вежливости пытался придумать тему для разговора, но ничего на ум не приходило.
      – Вы сейчас пойдете в гостиницу? – спросила Анастасия.
      – Да, я там в одноместном номере живу, – отозвался Александр. – Первый Новый год у меня такой.
      – Какой?
      – Ну, такой. Буду пить в одиночку.
      – Будете пить? – уточнила Анастасия, и в ее вопросе прозвучал оттенок неприязни.
      – Я, вообще-то, не пью, – пустился в объяснения Петров, – тем более, в одиночку, но ведь Новый год. Надо же как-то отметить, – он вдруг набрался нахальства и добавил, – никто меня на праздник не пригласил. Вот вы, например…
      Анастасия немного покосилась на него снизу вверх, а потом, помолчав, тихо сказала:
      – А что? Могу и пригласить.
      – Я с удовольствием, – оживился Александр, – а ваши родственники не будут против?
      – Не будут.
      – Спасибо вам. А то скучно одному. И я вас долго не буду обременять, встретим Новый год, а потом я пойду пешком до гостиницы прогуляюсь. Да, – спохватился он, – у вас там рядом какой-нибудь магазин есть?
      – Есть. А зачем вам магазин?
      – Ну, бутылочку шампанского купить. С голыми руками в гости не ходят.
      Анастасия даже улыбнулась.
      – Это у вас московские привычки. У нас шампанское месяц назад уже все смели.
      – Да? – растерялся Петров, – ну, тогда я даже не знаю. Может, коробку конфет можно достать?
      – Этого добра у нас хватает, – отозвалась Анастасия.
      Они зашли в магазин. И уже через десять минут Александр держал в руках огромную коробку конфет и бутылку полусладкого шампанского.
      – Вы просто везунчик какой-то, – покачала головой Анастасия.
      – Знаете, Настя, иногда бывает, – улыбнулся Петров.
      Они поднялись по лестнице на третий этаж. В небольшой прихожей повесили свои пальто, По тому, как, войдя в квартиру, Настя прошла по комнатам, включая свет, Александр заключил, что в квартире, кроме них, никого нет. По крайней мере, пока никого нет. Вероятно, кто-то появится позднее.
      – Вы раздевайтесь и проходите в комнату, – распорядилась Анастасия, – можете включить телевизор, или книгу какую-нибудь почитайте. А я займусь на кухне.
      – Может, вам помочь? – предложил Петров.
      – Когда будет надо, я позову.
      – Шампанское поставьте в холодильник, – попросил он, отдавая Анастасии бутылку.
      Она ушла, а Александр с коробкой конфет в руках прошел в комнату. Телевизор он не стал включать, а, оставив коробку конфет на столе, подошел к книжным полкам. Пробежав взглядом по корешкам книг, он улыбнулся. Многое знакомо. Собрания сочинений Чехова и Льва Толстого, Бунина и Грина, Лондона и Драйзера, Мопассана и Бальзака. Потертости на корешках говорили о том, что книги стоят не для красоты, их читали. Возле телевизора, на тумбочке, стояли две фотографии в рамочках, строгий мужчина в форме подполковника и улыбающаяся красивая женщина с кудрявыми волосами. Какие-то неуловимые черты выдавали их родство с Анастасией. Видимо, это ее родители, подумал Александр.
      Оглядев комнату, Петров вернулся к книжным полкам, здесь он выбрал томик Сименона в бумажной обложке, и присел в кресло.
      Вскоре из кухни появилась Анастасия. Она принесла бутерброд с колбасой.
      – Вот, пожуйте, – предложила она, – вы же голодны, а я еще не скоро.
      – Спасибо, – отозвался Петров, принимая бутерброд, – может, все-таки вам помочь?
      – Нет-нет, я сама справлюсь, – возразила Анастасия, ускользая из комнаты.
      Александр вернулся к Сименону. Первая повесть с красноречивым названием: «Маньяк из Бержерака», которую он начал читать, увлекла его, и он оторвался от книги только с появлением Анастасии. Она достала чистую скатерть и стала накрывать на стол. Петров поднялся из кресла и принялся помогать ей. Анастасия достала из буфета вилки, тарелки, рюмки и скомандовала:
      – Расставляйте, – а сама вновь отправилась на кухню.
      Александр аккуратно все расставил, обратив внимание, что стол накрывается на двоих. Значит, больше никого не будет? – про себя удивился он.
      Анастасия принесла большую керамическую миску с салатом, потом появились тарелка с нарезанной колбасой и узкое блюдо с селедкой.
      – Настя, хватит вам суетиться, – улыбнулся Петров, – надо старый год проводить, а то не успеем.
      – Там картошка варится, – остановилась в дверях Анастасия. – Скоро надо сливать.
      – Ничего не переварится, – успокоил ее Александр. – Мы сейчас проводим старый год, встретим Новый, а уж потом будем думать о картошке.
      Анастасия включила телевизор и послушно села за стол. Петров, придерживая пробку, аккуратно открыл бутылку шампанского и наполнил бокалы.
      – Настя, давайте помянем уходящий год добрым словом, – заговорил Александр. – В нем хватало всякого, много было забот, много было работы, но в целом, все завершается более или менее удачно.
      Глухо звякнули бокалы, и прежде, чем выпить, он с улыбкой добавил:
      – И еще за то, что в этом году мы познакомились.
      Анастасия опустила глаза, поднесла бокал к губам и, сделав глоток, хотела поставить бокал на стол. Но Петров запротестовал:
      – Нет-нет, надо допить все до дна, чтобы все неприятности остались в старом году. А за Новый год мы нальем по новой.
      – Но вы много мне налили.
      – Ну, уж не знаю. Но допить надо.
      Анастасия медленно опустошила бокал. Петров положил ей и себе по ложке салата, но едва они успели немного пожевать, как с экрана телевизора зазвучали куранты. Теперь они выпили за Новый год.
      – Настя, Я хочу выпить за то, чтобы Новый год оказался для вас радостным и счастливым. С Новым годом вас!
      – И вас тоже с Новым годом, с новым счастьем, – тихо пробормотала Анастасия.
      – А еще у меня есть предложение перейти на «ты».
      Настя пожала плечами.
      – Ладно, – тихо пробормотала она.
      Петров видел, что Настя ощущает себя сковано и стесняется его. Как будто не он, а она в гостях. Они ели салат, и почти не разговаривали. По телевизору что-то пели и рассказывали артисты, но ни Настя, ни Александр их почти не слышали.
      – Ой, – спохватилась вдруг она, вскакивая из-за стола, – там картошка переварится.
      А через пару минут она внесла кастрюлю, над которой клубился пар. Они еще выпили шампанского и принялись за картошку с селедкой.
      – Вот уж никогда не думал, что буду так закусывать шампанское, – пробормотал Александр.
      – Плохое меню? Ну, извините, я же не готовилась к приему гостей.
      – Ясненькое дело. Это ты меня извини. Можно сказать, навязался в гости, да еще и привередничаю.
      – Да нет, я понимаю, что стол скудный. Но уж какой есть.
      – А ты что? Одна собиралась Новый год встречать? – спросил Петров.
      Но Настя слегка пожав плечами, не ответила.
      – Ой, а у меня еще кое-что есть, – обрадовано вспомнила она и вскочила со стула, чтобы сбегать на кухню.
      Но начало сказываться выпитое. Ее повело, Анастасия покачнулась и от неожиданности едва удержалась на ногах, ухватившись двумя руками за дверь.
      – Я, кажется, уже пьяная, – неуверенно пробормотала Настя.
      Придерживаясь одной рукой за стену, она сходила на кухню и принесла тарелку с зелеными яблоками.
      – Вы любите моченые яблоки? – спросила она.
      – Не вы, а ты, – заметил Петров.
      – Хорошо. Ты любишь моченые яблоки? – послушно поправилась Настя. – Я их просто обожаю.
      – А я ни разу не пробовал, – ответил Александр, и взял одно полупрозрачное яблоко.
      Надкусив его, он внезапно ощутил упругую мякоть кисло-водянистого вкуса. Он даже немного протрезвел.
      – Ну и как? – посмотрела на него Настя.
      – Неожиданно, но хорошо, – отозвался Петров.
      В этот момент по телевизору зазвучала какая-то приятная мелодия. Петров встал и, подойдя к Насте, сказал:
      – Я приглашаю тебя на танец.
      Настя повернулась и положила руки к нему на плечи.
      – Только я очень пьяная, – шепнула она.
      – Ничего, – улыбнулся Александр, – я тебя поддержу.
      – Да уж. Иначе я упаду.
      Они станцевали несколько танцев. Когда очередная мелодия закончилась, он прижал ее к себе и поцеловал куда-то возле уха. И улыбаясь, прошептал:
      – Ты просто прелесть.
      Настя неожиданно отстранилась от него, упираясь руками, и расплакалась.
      – Что случилось? – удивился Петров, придерживая ее, – я тебя чем-то обидел?
      – Нет. Но я боюсь, что ты будешь плохо думать обо мне, – пояснила Настя.
      – Не понял. Как это?
      – Ну, что я – гулящая.
      – Ты замужем?
      – Была.
      – А теперь где муж?
      – Да уже год, как мы развелись, и я его выгнала.
      – За что?
      – Он пил.
      – Ладно, не будем о грустном.
      Они еще немного потанцевали. Но вскоре Настя остановилась, освобождаясь из его объятий.
      – Я больше не могу, – она махнула рукой и неуверенно потерла свой лоб. – У меня голова какая-то чужая. Все плывет. Не надо так много пить. Мне надо немного поспать. Я сейчас постелю постель.
      Она повернулась к двери и опять покачнулась. Александр, поддерживая, повел ее в спальню. Здесь Настя в основном командовала, а стелить постель пришлось Петрову. Когда все было готово, Анастасия, не обращая на него внимания, стала раздеваться, но руки ее не слушались. Пришлось Петрову и тут помогать ей, расстегивая все застежки. Настя, неорганизованно то ли сопротивляясь, то ли помогая ему, с трудом дождалась, когда Александр снял с нее всю одежду.
      – Надо бы принять душ, но сил никаких нет, – пробормотала она, и упала на постель.
      – Я пойду, все выключу, – сказал он, прикрыв ее одеялом, и вышел из спальни.
      Оглядев стол, Александр только салат и колбасу отнес в холодильник, оставив все остальное на столе. Выключив телевизор и свет, он вернулся в спальню. Настя уже заснула. Потрогав ее за плечо, он понял, что разбудить ее сейчас не удастся. После этого он разделся и лег рядом. Подумать он ни о чем не успел, так как и его быстро сморил сон.
      А утром Петров проснулся первым. В комнате царил полумрак, но в окна с улицы падал свет фонарей. В голове, как всегда после шампанского, шумело. Он осторожно встал и вышел в другую комнату. Включив свет, он взял бутылку шампанского и обнаружил, что на дне еще кое-что имеется. Выпив прямо из горлышка, он закусил моченым яблоком. Кислая мякоть приятно освежила. Он еще сделал глоток шампанского и отправился обратно в спальню.
      Стараясь не разбудить Анастасию, он осторожно забрался под одеяло. И ему это почти удалось, но случайно он задел ее ногой. Настя резко села и тут же, обнаружив, что раздета, прикрыла одеялом грудь.
      – Значит, вот так вы пользуетесь женской слабостью, – с обидой произнесла она.
      – Во-первых, не вы, а ты. А во-вторых, что ты имеешь в виду?
      – Ты специально напоил меня. И воспользовался. Моей слабостью.
      Она, повернувшись, с негодованием стукнула левой рукой по его груди. Петров, приподнявшись на локте, в ответ обхватил ее и повалил обратно на подушку.
      – Тихо, – скомандовал он, слегка наваливаясь на нее. – Порядочные мужчины не пользуются женской слабостью. И успокойся. Ничего у нас вчера не случилось. Ты была такая пьяная, – он улыбнулся, – что просто прелесть.
      – Пусти, – засопротивлялась Анастасия.
      – Не пущу, – засмеялся Александр. – Я тебя вчера всю раздел. Догола.
      – Какой ты наглый.
      – Вчера ты этого не говорила.
      – Ты маскировался.
      – Неправда. Я хороший.
      – Ты нахал.
      – Не отрицаю.
      Петров нашел губы Насти и целовал ее до тех пор, пока не почувствовал, что она перестала сопротивляться и ее руки сомкнулись у него на спине.
      Потом они заснули. А когда проснулись, почувствовали что проголодались, поэтому, даже не одеваясь, отправились завтракать салатом и картошкой с селедкой. Холодный завтрак утолил голод, но не согрел их. Ждать, пока закипит чайник они не стали, а решили согреться под одеялом.
      Только вечером Настя поднялась и, одевшись, решительно сказала:
      – Поднимайся. Тебе надо собираться в гостиницу.
      – Зачем? – удивился Александр.
      – Так надо. Это не обсуждается.
      Перемену настроения Анастасии Петров уловил сразу, поэтому, молча, подчинился. Прощаясь в прихожей, он обнял ее и поцеловал. Настя не сопротивлялась. Но когда поцелуй затянулся, она резко освободилась из его объятий, и, отступив на шаг, сказала:
      – Все, Саша, хватит, – и тихо добавила, словно уточнила, – на сегодня хватит.
      По вечернему городу Петров отправился пешком. Легкий морозец, свежий снег под ногами, праздничные огни, шумные компании, разгуливающие по улицам, – все это навевало некоторую грусть. Теперь в его жизни появилась Настя. Он еще не задумывался, как все сложится дальше, но сам факт появления этой женщины радовал его.
      Увидев вывеску почты, он вспомнил, что еще не звонил жене, поэтому вошел внутрь. Посетителей оказалось мало, и ему не пришлось долго ждать.
      Вскоре он вошел в кабину, и услышал далекий голос Веры, которая, беспокоясь, интересовалась, куда он пропал. Поначалу ощущение вины заставило Александра путаться, пока объяснял жене, почему он не позвонил вчера, а сегодня звонит только вечером, но потом Петров разговорился, и, заявляя Вере, что скучает, почти не обманывал ее. Оставалась еще неделя командировки, и ему, действительно, хотелось побыстрей вернуться в Москву.
      На следующий день его встреча с Настей прошла буднично. Даже наедине с Александром она ничем не показывала, что их отношения как-то изменились. И обращалась она к нему по-прежнему на «вы». А когда он, воспользовавшись тем, что они остались одни, попробовал напомнить ей, что они перешли на «ты», Настя сухо и категорично заявила:
      – Нет.
      – Но почему? – удивился Петров.
      – Ты уедешь, а мне еще здесь работать.
      – И что?
      Но Настя не ответила, не желая больше вступать с ним в полемику. Петрову пришлось смириться с тем, что в присутствии других сотрудников они вели себя как малознакомые люди. Правда, на оставшейся неделе он еще два раза ночевал у нее. Хотя это сопровождалось какими-то немыслимыми предосторожностями. Петров должен был идти за нею, отстав не менее, чем на двадцать шагов.
      Потом на неделю ему пришлось уехать в Москву. Вера с сыном по-прежнему жила у матери, поэтому в пустой квартире Александр Васильевич появлялся только по вечерам, проводя все время на работе. Там ему вновь оформили командировку на тридцать дней. И в середине января он опять появился в Красногоренске.
      По одному взгляду Насти он понял, что она рада его приезду. Вечером он приехал к ней, и с улыбкой шептал, что очень соскучился без нее. Настя была нежна и покладиста, но утром она строго потребовала, чтобы он приходил в точно определенное время, причем, прежде чем подходить к квартире он должен убедиться, что никого постороннего в подъезде нет.
      – Кого ты боишься? – спросил Петров.
      – Никого, – нахмурилась Настя.
      – А зачем тогда такие шпионские страсти?
      – Мне так будет лучше.
      Александр не стал спорить. Два раза в неделю он, соблюдая все требования Насти, появлялся перед ее дверью, И дверь квартиры перед ним открывалась раньше, чем он успевал нажать кнопку звонка. Этот командировочный месяц пролетел быстро и незаметно. Он даже не почувствовал, что соскучился по Москве.
      Последний вечер перед отъездом они провели вместе. Настя выглядела веселой и оживленной, но Петров по каким-то приметам понял, что она чем-то озабочена. Пару раз она задумывалась, и, когда Александр звал ее, не сразу откликалась.
      – Что с тобой? – поинтересовался он.
      Она с улыбкой отмахнулась, сказав:
      – Пустяки. Видимо, устала на работе.
      Но, когда Петров через неделю, уже в марте, приехал в Красногорнск, все изменилось. Нет, на работе они продолжили отлаживать последние веточки Настиного алгоритма. Но на вопрос Александра, когда ему сегодня приехать к ней, Настя вдруг ответила:
      – Сегодня приезжать не надо.
      – Что-нибудь случилось? – удивился Петров.
      – Ничего не случилось, – пожала плечами Настя.
      И каждый раз, едва он заводил речь о встрече, она уходила от его расспросов. Ему никак не удавалось остаться с нею наедине. Когда комнату покидали другие сотрудники, Настя тоже исчезала из помещения. И на обед она перестала с ним ходить. Александр никак не мог понять, что произошло. Он пытался вспомнить, не обидел ли чем-нибудь Настю, но ничего в голову не приходило.
      Восьмого марта вечером он купил на рынке несколько нарциссов и отправился к Насте без приглашения. Однако, несмотря на все его звонки, дверь никто не открыл. Еще подходя к ее дому, он видел свет в ее окнах, он знал, что она дома, и тем не менее, впустить его не захотела. Обидевшись, он вернулся в гостиницу, и подарил цветы администраторше.
      На следующий день он решил ничего не говорить Насте, но общался с нею только по работе, сухо и официально.
      Промелькнула еще неделя, и вдруг оказалось, что все запланированное уже сделано. Петрову закрыли командировку, и он со всеми простился. Только Настю он не увидел, она в этот день почему-то отсутствовала. У Александра этот факт опять-таки вызвал некоторую досаду.
      Ну, и ладно, махнул он рукой, она сама виновата. Я, между прочим, ей ничего не обещал. И вообще, во всем виноваты моченые яблоки…

      – Папаша, не подвезете? – раздалось рядом.
      Петров, с трудом вырываясь из воспоминания, увидел молодого парня, заглядывавшего в машину. Он что-то говорил, но Александр Васильевич никак не мог его понять, слова проходили мимо, не настораживая внимания.
      Парень с досадой махнул рукой и отбежал к женщине, стоявшей неподалеку. С опозданием Петров вдруг понял парня и, торопливо высунувшись из машины, крикнул ему вслед:
      – Эй, молодой человек, я подвезу вас.
      Парень обернулся и, засуетившись, стал помогать своей спутнице сесть в машину. Сам он, увидев на переднем сиденье сумку с цветами, сел сзади рядом со своей подругой.
      – Куда? – спросил его Петров.
      – В роддом, – ответил парень, озабоченно устраивая жену на заднем сиденье.
      – Да, да. Конечно, – спохватился Александр Васильевич.
      «Волга» осела на задние колеса и рванулась вперед.
      Некоторое время ехали молча, но у перекрестка, затормозив, Петров обернулся к пассажирам:
      – Вы знаете, как проехать? – и улыбнулся, – видите ли, я давно туда не ездил. Я бы даже сказал, очень давно.
      – Я вам покажу дорогу, – оживился молодой человек, – тут недалеко.
      Сопровождая жену, парень, видимо, чувствовал себя неловко. Помочь он ей ничем не мог, а просто присутствовать, сидеть рядом, ничего не делая, ему было тяжело. Поэтому некоторая растерянность Александра Васильевича его даже обрадовала. Он осмелел и всю дорогу, высовываясь с заднего сиденья, деловито советовал Петрову, как проехать. На выбоинах машину встряхивало, и тогда парень умолкал и склонялся к жене, шепча ей что-то в ободрение.
      У серого кирпичного дома остановились. Высокие окна роддома казались черными. И где-то там, в глубине этой черноты, скрывалась тайна первой недели существования человечества. И тайну эту окружала глухая стена безмолвия и безлюдья.
      – Сколько я вам должен? – спросил молодой человек.
      – Да ладно вам, – махнул рукой Петров.
      Он вышел вместе с молодыми людьми и даже поддерживал будущую маму, когда они подходили к подъезду роддома.
      Минуты две пришлось нажимать кнопку звонка, прежде чем дверь раскрылась и в проеме показалась дежурная – пожилая женщина в белом халате. Она внимательно оглядела всех троих и пропустила молодую женщину в полумрак здания. Парню, который застыл с широко открытыми, подернутыми тревогой глазами, она уронила равнодушное:
      – Подождите, – и дверь закрылась.
      Вскоре дежурная вынесла вещи, завернутые в пальто.
      – Ну, как она? – бросился навстречу парень.
      – Все нормально. Отправлена в палату. О состоянии здоровья роженицы можно справляться по телефону. Вещи забирайте, у нас тут их негде хранить, а перед выпиской принесете.
      Когда они отошли, Петров предложил спутнику:
      – Хотите, я вас до дома подвезу, а сюда вы сможете позвонить?
      Тот покачал головой:
      – Вы извините, я обругал вас тогда, у рынка.
      – Чепуха, – махнул рукой Петров. – Я понимаю.
      – Большое вам спасибо. Вы поезжайте, а то мы вас и так задержали. А я здесь буду до упора.
      Он кивнул в сторону голубой вывески «Прием передач».
      Александр Васильевич вздохнул и пошел к машине. Ему стало почему-то грустно и немного завидно.
      «Становлюсь сентиментальным, значит, старею», – подумал Петров.
      Увидев на сиденье в машине цветы, он заторопился домой.
      Подъехав к дому, он едва нашел место для парковки. Оно оказалось достаточно далеко от подъезда. Немного возбужденный приключениями, Александр Васильевич вышел из машины, не обращая внимания на дождь. Брюки его намокли, зонт он забыл открыть, и потому пальто сразу потемнело от влаги. Тем не менее, он бодро вышагивал прямо по лужам, вовсе их не замечая. Лишь у самого подъезда дала себя знать одышка, и он некоторое время простоял у лифта, усмиряя сердцебиение.
      – Тебя только за смертью посылать, – услышал Александр Васильевич, входя в прихожую.
      Жена направлялась на кухню и остановилась в коридоре, заметив входящего мужа.
      – Где ты пропадал?
      – История приключилась. За завтраком расскажу, – улыбнулся Петров и, повесив пальто, обернулся к жене. – Валентина приехала? Подать ее сюда.
      – Тихо, ты чего бушуешь? – улыбнулась Вера Борисовна, – я же говорила тебе, у нее сегодня зачет.
      – В субботу? Зачет? Да еще в день рождения? Безобразие.
      – Что это с тобой сегодня?
      Александр Васильевич вдруг смутился и, скрывая это, нагнулся, чтобы развязать шнурки на туфлях, которые обычно снимались одним движением ноги. Не глядя на жену, он тихо ответил:
      – Молодость вспомнилась.
      – Блондинка или брюнетка?
      – Я тебе говорю: молодость…
      Александр Васильевич хотел возмутиться, но, заметив усмешку жены, продолжил уже совсем другим тоном:
      – А ты знаешь, какие мы старые с тобой?
      – Да уж догадываюсь, – рассмеялась Вера Борисовна и скомандовала: – А ну, марш, переодевайся, заболеть хочешь?
      За завтраком он рассказал о своей поездке в роддом. Но слова почему-то потеряли свою выразительность, они звучали вяло и неубедительно, он это почувствовал, но найти нужные, чтобы передать ощущение растроганности, испытанное им, так и не удалось. Вероятно, он не осознал, что же именно его взволновало, а без этого понимания и рассказ не получился.
      – Чай совсем остынет, – буднично произнесла жена.
      И эта ее реакция вызвала досаду, Александр Васильевич развернул свежую газету, и принялся за завтрак. О принятом нитроглицерине он умолчал. Позже, уже перейдя в свою комнату, вновь вспомнил парня. Перед глазами возникла его пугливая улыбка, с которой он смотрел на свою молодую жену. А жена его, совсем еще юная женщина, со страхом и радостью прислушивалась к своим ощущениям, оберегая в себе новую жизнь. А как она оглянулась на мужа от двери, когда дежурная уводила ее! Какой это был взгляд! Отчаянье от разлуки и страх перед неизведанным, нежность к любимому человеку и мольба о помощи, робкая надежда и покорность судьбе.
      «А у меня все происходило не так», – подумал вдруг Петров с удивленьем и ощутил, как внезапно на левое плечо вновь наваливается тяжесть.
      Так уж вышло, что ему не пришлось провожать Веру в роддом. Николай появился на свет в Воронеже, куда жена за месяц до события уехала к родителям. Только вернувшись из командировки на переоформление, Петров узнал, что у него появился сын. И с Валентиной произошло не лучше. Вера позвонила ему на работу, но не застала на месте. Он же, придя вечером домой, даже не заметил, что жена его не встречает. Коленька жил тогда у бабушки, а Вера часто, не дождавшись мужа, ложилась спать. Лишь поздно вечером, наткнувшись на записку, оставленную на письменном столе, Петров узнал, что Вера в роддоме. А когда он позвонил в роддом, ему сообщили, что у него родилась дочь…

      После завтрака Александр Васильевич ушел в свою комнату. Здесь он, устроившись в кресле, потянулся за телефонным справочником и, найдя нужный номер, позвонил в роддом.
      – Девушка, я сегодня привез одну…
      – Фамилия, – перебил его женский голос.
      – Петров.
      – Петрова? – переспросили в трубке.
      – Моя фамилия – Петров.
      – Меня не интересует ваша фамилия, – в женском голосе зазвучала досада. – Как фамилия роженицы?
      – Я не знаю, – растерялся Александр Васильевич.
      – А вы кто роженице?
      – Я – никто. Понимаете, я ее утром привез, а теперь хотел бы узнать…
      – Мужчина, без фамилии я не могу, – вздохнули устало в трубке, – сегодня уже семь человек поступило.
      – Ой, девушка, посмотрите, пожалуйста, я привез ее где-то в начале десятого. Может быть, можно узнать?
      – Ладно, подождите, я попробую, – смилостивились на том конце провода.
      Петров терпеливо ждал, несколько минут в трубке шелестело безмолвие и, наконец, когда Александр Васильевич уже хотел положить трубку, женщина заговорила:
      – Алло, вы слушаете?
      – Да-да, – отозвался Александр Васильевич.
      – Гражданин, вам повезло. В девять пятнадцать зарегистрирована только Сергеева Анастасия Михайловна. Остальные – после двенадцати.
      – Спасибо, девушка. И как она?
      – Пока сведений нет. Звоните.
      – Большое спасибо, – еще раз поблагодарил ее Петров и положил трубку.
      – Сергеева, – вслух повторил Александр Васильевич, вспоминая большие серые глаза своей пассажирки, – Сергеева Анастасия Михайловна. Настя…
      Знакомое звукосочетание… Но прежде чем он успел осознать подступающее воспоминание, запульсировал маячок тревоги. Петров нахмурился и с трудом уклонился от видений прошлого.
      «Опять, – озабочено отметил он, – сначала моченые яблоки, теперь это имя…».

      Александр Васильевич поднялся из кресла и вышел в коридор. Чуть в стороне, за кухней, располагалась комната Валентины. Он открыл дверь и остановился у порога. На стене красовался карандашный портрет дочери. Тонкие пряди волос, искры озорства во взгляде, разворот головы – все это столь удачно изображенное на портрете, создавало впечатление, что еще мгновение и Валя весело подмигнет и засмеется.
      – Оставайся всегда такой, – сказал Николай, даря портрет сестре в последний вечер перед отъездом.
      Тот вечер весь состоял из каких-то недомолвок, скрытых упреков. Александр Васильевич не любил о нем вспоминать, потому что при этом возникало какое-то смутное чувство вины, а ему этого не хотелось.
      Когда он смотрел на портрет, в душе начинало зарождаться сомнение. Александр Васильевич вздыхал и, хотя любое другое изображение дочери всегда доставляло радость, портрет вызывал какой-то тяжелый осадок. Он напоминал о давнем разговоре с сыном. Николай, тогда еще тощий, немного нескладный мальчишка, заканчивал десятый класс и собирался поступать в Строгановское училище. Петров отговорил сына. Доводы не запомнились, запомнилась безысходность во взгляде Николая. Позже Александр Васильевич не раз упрекал себя за то, что воспользовался своим авторитетом. Подавил в мальчике несформировавшуюся еще мечту. Тогда он произнес много слов. Что-то говорил о Космосе, веке техники. И Николай почти затравлено вскрикнул:
      – Ну, хорошо, тогда я пойду в авиационный.
      Александр Васильевич в ответ упомянул о подвижничестве, о труде художника – не только в живописи, но и в литературе, в музыке. О том, что труд этот требует усилий поистине титанических. Он уговорил, отговорил сына, но зачем?
Человек решился посвятить свою жизнь тяжкому труду – творчеству. Скольких людей отпугивает тяжесть этого труда – им бы с налета, с напрыга, с набега, их не устраивают месяцы напряженной работы, причем, вполне вероятно, безрезультатной. Сколько людей довольствуется широтой интересов первобытного человека – урвать лучший кусок. И что с того, что это их желание стало изощренней?
      Как легко столкнуть человека с трудной дороги. А тем более – молодого. Зачем он подавил мечты сына? Потому что не верил в его силы, не знал, на что тот способен? Да, опять – не знал, не верил. Незнание всегда порождает ошибки. И пора уже хотя бы себе признаться, что судьба Николая – его ошибка.
      Конечно, очень может быть, что сын не стал бы художником. Но это была бы его собственная судьба, зависящая только от личных качеств от его личных усилий. Теперь же, возможно, Николай считает его виновником своих неудач. Ведь счастлив только тот человек, который занимается любимым делом. А любимое дело Николая – это… А вдруг он отговорил сына от любимого занятия?
      Александр Васильевич еще раз посмотрел в веселые живые глаза портрета и, вздохнув, отошел в сторону. Он выкатил пылесос, собираясь навести порядок.
В комнате Валентины, когда она еще жила здесь, обычно бывало не убрано. Она, видимо, всегда спешила, вещи разбрасывала, шкаф, открыв, забывала закрыть и внутри пестрели разноцветные платья.
      Тот, кто сказал, что женщины аккуратны, наблюдал, очевидно, за своей женой. И надо сознаться, что ему очень повезло, ведь аккуратные женщины ничуть не распространеннее аккуратных мужчин. Женщин, которых только присутствие либо ожидание появления мужчин заставляет наводить порядок – большинство, но поистине немало тех, кого даже это не мобилизует.
      Валино презрение к порядку дополнялось природной рассеянностью. Любую вещь она оставляла там, где ее заставал момент, когда эта вещь становилась ненужной. Удивительно, что сама Валентина довольно легко ориентировалась в ералаше, который создавала в своей комнате.
      Часто комната выглядела местом стихийного бедствия. Иногда на диван зачем-то взгромождался стул, кресло выкатывалось на середину комнаты и тут бросалось. Но все это было до того, как Валентина перебралась на съемную квартиру. Теперь, многочисленными стараниями Веры Борисовны в комнате царил порядок.
      В свое время Валентину пытались перевоспитать, но безрезультатно. Младшая в семье, дочь пользовалась неограниченными правами. Всеобщая любимица, самая маленькая, девочка, а потому все баловали ее. Удивительно, что она не выросла эгоисткой – очевидно, сказалось влияние брата. Тот всегда являлся для нее примером и эталоном справедливости, принципиальности. Вот только решительностью Валя обошла его. Если Николай мучился и долго сомневался, прежде чем отважиться на что-либо, то сестра обо всем судила быстро и безапелляционно.
      Правда, все это Александр Васильевич узнал сравнительно недавно. Вернувшись из больницы, он за двадцать дней, проведенных дома, узнал о своих домочадцах больше, чем за все предыдущие годы семейной жизни. И чем больше он узнавал их, тем больше они ему нравились. Первое время его самолюбие еще страдало от укоров совести: «Нет твоей заслуги в том, что дети выросли такими». Но теперь пришло успокоение, да и частые воспитательные порывы рождали чувство исполненного родительского долга.
      Однажды он понял, что дети уже взрослые. Это произошло, когда Николай еще не уехал в Новосибирск. Александр Васильевич сидел в кресле в комнате и читал журнал. За дверью, приоткрытой в коридор, слышались голоса Вали и Николая. Что-то рассказывая друг другу, они сначала смеялись, но потом заспорили. Александр Васильевич поначалу не прислушивался и потому не понял истоков спора. Его привлек голос дочери, когда она вдруг заговорила возбужденно и звонко:
      – ….а почему она всю жизнь не работала? Неужели ее ничего, кроме семьи, не интересовало?
      Николай перебил ее, но его низкий голос звучал глухо, и слова были неразборчивы.
      – Конечно, ему так удобнее, – опять заговорила Валя. – Пришел с работы, а ужин – на столе. Поел, почитал газету, а ей – мыть посуду, стирать, убираться. И вообще, что их связывает? Мы? Но ведь мы уже не маленькие, нам не нужно вытирать носы и кормить из ложечки.
      Николай опять что-то тихо ответил, но Валя продолжила, словно не слушая его:
      – Как ты думаешь, почему они одиноки? А ведь каждый из них, если присмотреться, по-своему одинок. Понятно, мы выросли, у нас свои интересы, а мама осталась вроде бы ни при чем. У отца все мысли о работе, если же он не работал по вечерам, то смотрел хоккей по телевизору или читал что-нибудь. Маме даже поговорить было не с кем. Это ли не одиночество? А отец разве не одинок? Всю жизнь посвятил работе. И никто, даже мама, не знает, в чем эта работа заключалась. Но ведь бывали у него неприятности и сомнения? Наверное, но все это он хранил в себе, потому что дома никто ему не поможет, не посоветует. Сочувствие? Но одного сочувствия мало. Вот и получается, что уже не один десяток лет живут два человека вместе, а оба одиноки.
      – Ты напрасно кричишь, – заговорил громче Николай, останавливая ее, – Как ты можешь судить, одинок кто-то или нет? Каждый имеет право говорить только о себе, что он одинок. Чтобы говорить о других, нужно их хорошо знать.
      Николай, очевидно, расхаживал по комнате, временами его становилось почти не слышно, и Александр Васильевич невольно напрягал слух, иногда он только догадывался, о чем говорит сын.
      – Как ты могла такое сказать о маме? Разве она одинока?.. А даже если и так, то не мы ли в этом виноваты? Вот ты с подругой можешь целый час болтать по телефону, а с мамой тебя на десять минут не хватает… Не перебивай, я тоже не безгрешен. Но ведь это не значит, что мама одинока, это значит, что мы делаем ее такой.
      Но тут Николай, по-видимому, прикрыл дверь и на этом спор для Александра Васильевича закончился.
      Прежде Петров никогда не задумывался о том, что дети могут обсуждать не только какие-то его слова, поступки, но и всю его жизнь. Тогда это его поразило.
      Каждый человек среди обстоятельств (обстоящих, обступающих) волен выбирать свой путь. Проблемы, встреченные в фас, всегда кажутся круче, чем с тыла. Когда они надвигаются, ты еще не знаешь, чем они закончатся. И вот появляется некто, для кого твои муки и сомнения в прошлом, он по существу и не знает о них, о муках выбора, но, не зная о муках, он знает последствия твоего выбора, он судит твой путь, твою жизнь. А это попросту нечестно. Прошлое легко судить! Тем более – чужое прошлое, и особенно, когда своего еще нет, когда ты сам не прошел через свои муки выбора, а потому ты еще не способен понять чужие муки.
      Петров не считал себя одиноким. Решительное заявление дочери удивило его. Ведь что такое одиночество? По сути, это – отсутствие того, к кому притягивает. Чувство одиночества может быть временным, вызванным разлукой с необходимыми людьми, и постоянным, когда нет человека, которому можно и которому хочется довериться. Одинока ли жена? – Александр Васильевич с трудом признался, что опять-таки не знает этого. Подруг Веры, сколько ни пытался, он припомнить не мог. Не существовало их – подруг, мелькало несколько приятельниц, о которых жена сама говорила, что они многого не стоят. Чем жила она все эти годы, Петров не знал. И теперь сознаваясь в этом самому себе, он испытывал чувство стыда.
      Занятый мыслями о работе, бесконечным потоком больших и маленьких дел, Александр Васильевич праздное общение с кем бы то ни было считал пустой тратой времени. Современность, на его взгляд, требовала только деловых контактов. Общения с самим собой ему вполне хватало. Не испытывая ни к кому тяги, Петров и одиночества не ощущал.
      Так происходило прежде. Однако болезнь несколько изменила его взгляды. Тогда, услышав рассуждения дочери, он только посмеялся над ее наивностью и немного рассердился за то, что она пытается судить своего отца. Но теперь он вдруг задумался.
      Нет, конечно, Валентина не права. Молодость, вообще, не может, да и не имеет права судить об одиночестве. Что она смыслит в этом?
      Юношеский максимализм любую пустяшную разлуку уже воспринимает как одиночество. А ведь одиночество – это, когда не к кому прислониться, не к кому принести свои мысли, никто тебя не понимает, а впрочем, и ни к кому не хочется идти. Когда нет никого, кто нуждался бы в тебе, но не тот, кто жаждет от тебя только каких-то выгод, благ…
      Может быть, человек одинок оттого, что он не нужен тому, кто ему самому нужен? Но, наверное, самое страшное одиночество – это когда человек вообще никому не нужен…
      Никогда прежде Александр Васильевич не думал столько о себе и своих ближних. Раньше думалось о другом. Поначалу закладывался фундамент судьбы, позже – возводились стены. Теперь же, обнаружив, что устанавливаются последние перекрытия, он вдруг спохватился – а нужно ли вот так, забыв обо всем, боготворить свою работу? Конечно, раньше время было такое. Тогда никто и не мыслил иначе…
      Если бы теперь вернулась его молодость, возможно, кое-что в жизни он бы переиначил. Но теперь пытаться что-либо изменять попросту глупо…
      А тогда, по сути, он сам напросился в Красногоренск. Сначала его даже не хотели посылать: начальству знало, что у него должен появиться ребенок, а командировка предстояла длительная. Но Петров, все обсудив с женой, решил ехать. Во-первых, командировочные давали дополнительный заработок, а во-вторых, предполагалось и продвижение по службе. Вера Борисовна сама сказала, что ему нужно ехать, а она и одна справится. Правда, в той поспешности, с которой она произнесла эти слова, существовало что-то от испуга. Вероятно, жена боялась, что, оставшись, он будет потом упрекать ее за упущенные возможности. Вера Борисовна готова была к любым трудностям, лишь бы муж не считал ее обузой.
      Сейчас с расстояния прошедших лет Александр Васильевич вдруг понял скрытый смысл сцены их семейной жизни, которая много раз повторялась впоследствии. Почему-то всегда случалось так, что, объявив дома о каком-либо деле, с его точки зрения, очень нужном ему лично и, в конечном счете, необходимом для блага семьи, Александр Васильевич начинал вслух сомневаться в возможности, да и в выполнимости его. И всегда в ответ жена вставала на защиту этого дела, доказывая, убеждая его, что он просто обязан поступить так, как ему хочется, потому что это будет нужно всем.
      Тогда он только догадывался о причинах, побуждающих ее к такой позиции, теперь же он их знал наверняка. Да, в любом деле жена всегда стремилась стать ему помощницей. Может быть, именно поэтому их долгая совместная жизнь прошла без крупных ссор и обид. Конечно, и он вносил в это свою лепту, все служебные неприятности оставались за порогом квартиры. Но, не будь в жене этой готовности к самопожертвованию ради мужа, кто знает, как сложилась бы их жизнь.

      Время бежало незаметно, и когда Петров выключил пылесос, шел уже третий час дня. Обежав взглядом комнату дочери, Александр Васильевич остался доволен наведенным порядком. Он присел на диван.
      Размышления Петрова прервала жена, вошедшая с озабоченным видом.
      – Отец, я должна с тобой поговорить.
      – Слушаю тебя, – повернулся к ней Александр Васильевич.
      – Зная твой характер, зная твою манеру разговаривать, я должна тебя предупредить…
      – Хорошенькое вступленьице, – усмехнулся Петров.
      – Да, да. Я прошу тебя не очень набрасываться на сегодняшних гостей.
      – Это на кого и когда я набрасывался?
      – Ты всегда хорош. Но, насколько мне известно, тебе просто доставляет удовольствие подковырнуть человека, подшутить над ним.
      – Скажешь тоже… А потом, вы уже привыкли. А у нас будет кто-то чужой? С чужими я, вроде, всегда осторожен, ты, мать, что-то выдумываешь.
      – Ты дослушай, а потом возражай.
      – Ну-ну.
      – Так вот. Меня Валя просила предупредить тебя.
      – Это что? Дети начинают меня воспитывать? – удивился Александр Васильевич.
      – Подожди, не торопись. Это еще не все. Она сказала, что не хочет, чтобы гости, которых она пригласила на свой день рождения, испытывали бы хоть какую-то неловкость у нас в доме. Ты понял?
      – А кого она пригласила?
      – Попробуй сам догадаться, – улыбнулась Вера Борисовна.
      Петров, нахмурившись, посмотрел на жену и заметил:
      – Ну, большого ума тут не надо. Она приведет своего Володю. Это того, который у нас пару раз появлялся.
      – Правильно, – рассмеялась Вера Борисовна, – Конечно, Валя пригласила его на день рождения. Но будет еще один человек, которого ни я, ни ты еще не видели.
      – И кто же это? – спросил Петров
      – Приехала мама Володи, очевидно, будущая свекровь Валентины.
      Александр Васильевич встал и зашагал по комнате.
      – Да, – бормотал он, разворачиваясь у окна. – Да, – повторял он, останавливаясь перед женой, и вновь шагал до окна.
      – Ну что ты разволновался? – заботливо посмотрела на него Вера Борисовна, ловя его руку.
      – Значит, они решили узаконить свои отношения? – поинтересовался Петров.
      – А что тебя удивляет? – рассмеялась Вера Борисовна, растерянный вид мужа забавлял ее.
      – Как быстро это теперь делается у молодежи.
      – Господи, успокойся. Ну, чего ты разбегался? Это нормальная жизнь. Мы стареем, дети взрослеют. Радоваться должен, что дочь тебя решила познакомить с родителями мальчика, который ей нравится. У других, вон, никого не спрашивая, сразу мужа приводят.
      – Я ей приведу, – насупился Петров.
      – Да ничего ты ей уже не сделаешь.
      Вера Борисовна усадила мужа на диван и присела рядом. Обхватив его за руку и, прижавшись щекой к его плечу, она вздохнула и медленно произнесла:
      – Старые мы. И это ужасно!
      – А я смотрю, ты заранее все знала, – ревниво проговорил Александр Васильевич.
      – Все не все, но кое-что знаю.
      – Давай, делись.

      Конечно, Вера Борисовна не знала всех подробностей жизни Валентины. Но отношения матери и дочери были весьма доверительны. Валя внимательно и терпеливо выслушивала родительские советы, правда, не всегда им следовала. Ее терпение успокаивало мать, хотя та и догадывалась, что дочь не обо всем говорит. Но Вера Борисовна в какой-то степени оставалась спокойной, ведь все-таки Валентина – домашняя девушка, ее не тянуло куда-то в подозрительные компании. Существовала у нее под стать ей подруга, с которой мать спокойно отпускала Валю куда-нибудь на концерт или в кино, и даже на дискотеку.
      И еще Вера Борисовна знала, что прежде, в школьные годы, у дочери существовали какие-то проблемы в отношениях с мальчиками. Видимо, сверстники на нее не обращали внимания, и это Валю очень расстраивало. В свое время Вера Борисовна посоветовала дочери научиться игре на гитаре. Та прислушалась к совету матери, и в институте Валя уже не страдала комплексом дурнушки. А когда появился Володя, и дочь в своих разговорах стала иногда упоминать о нем, Вера Борисовна поняла, что жизнь дочери налаживается. И когда Валентина сообщила ей, что они с Володей собираются снять квартиру, чтобы жить вместе, она восприняла эту новость спокойно. Гражданский брак многими окружающими уже воспринимался как норма.

      Вера Борисовна поведала мужу только о том, о чем дочь сама рассказала ей, да и то не обо всем. Существуют же и женские секреты, о которых мужчинам знать не обязательно.
      – Володя хороший мальчик, – заключила она. – Знаешь, он мне чем-то даже напоминает нашего Коленьку. И даже тебя. В молодости.
      – Ну, это не удивительно, – хмыкнул Александр Васильевич, – общеизвестно, что обычно дочери часто ищут себе спутников, похожих на своих отцов.
      К концу разговора Вера Борисовна вдруг спохватилась и убежала на кухню, бросив на ходу:
      – Из-за тебя у меня там печенье сгорит.
      Впервые узнав о наличии у дочери кавалера, Александр Васильевич, кроме удивления, испытал укол обиды и ревности. Он точно не знал, что именно его обидело. Почему-то ему доставляло неприятность само знание, что его родная дочь встречается с кем-то, и этот кто-то ей более интересен и, может быть, даже дороже, чем родители.
      Теперь уже смирившись с тем, что дочь его самостоятельно начинает строить свою личную жизнь, Петров хотел лишь одного: чтобы это принесло Валентине счастье. Для этого он готов был сделать все, что от него зависело. Александр Васильевич вздохнул и отправился вслед за женой.
      Вера Борисовна достала из духовки противень с печеньем и, работая широким кухонным ножом, сбрасывала в вазу готовую продукцию: желтые глазурованные квадратики. Все получалось у нее быстро и ловко. Петров постоял в дверях, наблюдая за женой, и когда она повернулась к плите, убирая противень, приблизился к столу. Александр Васильевич ухватил из вазы горячее печенье, перекатывая с ладони на ладонь, подул на него и отправил в рот.
      – Не обожгись, – строго заметила Вера Борисовна.
      Она подняла со стола новый противень и загрузила его в духовку.
      – Вот так вот, отец. Скоро дедом станешь, а я – бабкой. Ужасно! – вернулась она к прерванному разговору.
      – А не рано ли… – насупился Петров.
      – В самый раз.
      – А институт? Ей еще три года учиться. Какие могут быть дети? Надо подождать. Вот окончит, тогда и…
      – Ну, ты, конечно, прав, но разные могут быть ситуации, – возразила Вера Борисовна.
      – Какие еще ситуации? – нахмурился Александр Васильевич. – Ты что-то знаешь?
      – Да нет. Я просто предполагаю.
      – Все равно, я считаю, что сначала нужно окончить институт, а потом уж думать о детях. Как она с ребенком будет учиться? Ты представляешь?
      – Я представляю. А мы на что? – улыбнулась Вера Борисовна.
      Александр Васильевич прошелся по кухне и вздохнул:
      – Да, птенцы оперяются.
      – Ты бы своих нахлебников покормил, – предложила жена, кивая на окно, – дождь-то давно кончился.
      Петров отрезал кусок хлеба и отправился кормить воробьев. Ему захотелось побыть одному.
      Стоя у окна и, вроде бы, наблюдая птичью колготню у кормушки, он вдруг представил, что у него вскоре могут появиться внуки. Валентина будет бегать в институт, значит, с ребенком придется сидеть Вере. А чтобы ей не бегать каждый день за пять троллейбусных остановок, Валентине придется со съемной квартиры вернуться домой. И станет у них опять шумно и многолюдно. Дети – это постоянные крики и плач. Гулять с внуком, видимо, придется ему. В парке он видел таких пенсионеров. Идет такой дедок по дорожке, толкает перед собой детскую коляску и читает газету. Да, как-то не думал он раньше, что и ему придется так же прогуливать внуков. Впрочем, дети растут быстро, а он еще не старый, доживет до той поры, когда придется этих внуков водить за руку куда-нибудь, в зоопарк или в парк культуры, на карусели кататься.

      В четыре часа раздался звонок в прихожей. Александр Васильевич отправился встречать гостей. Вера Борисовна продолжала колдовать на кухне.
      – Ой, папка, здравствуй, – радостно закричала Валентина. – Как я рада тебя видеть, – с этими словами она влетела в квартиру, и бросилась в объятия отца.
      – Я тебя поздравляю с днем рождения, – тихо проговорил Александр Васильевич, закрывая дверь квартиры. – Я еще утром хотел позвонить тебе, поздравить, но твой мобильник недоступен. А что это вдруг у вас в субботу зачет устраивают?
      – А разве в ваше время было иначе? – поинтересовалась Валя и пояснила, – а мобильник у меня разрядился. Я вчера допоздна готовилась к зачету и совсем забыла об этом.
      – А зачет-то ты сдала? – спросил Петров.
      – Папа, конечно, – улыбнулась дочь.
      – У тебя в комнате, у зеркала в коробочке наш с мамой подарок, – шепнул Александр Васильевич. – Сходи, посмотри.
      Валентина умчалась к себе, а Петров остался в коридоре, ожидая дочь.
      Через мгновение она выбежала обратно. Подбежав к отцу, Валя обняла его и, почти повиснув у него шее, поцеловала его и тихо сказала:
      – Папка, большое спасибо. Мне очень понравилось.
      Валя показала ему руку, на пальце которой блеснуло подаренное колечко.
      – Побегу, маме скажу спасибо, – улыбнулась она и бросилась на кухню.
      Петров, довольно улыбаясь, последовал за ней.
      – А где же твои гости? Где твой Володя? – спросил он, увидев Валентину, обнимающую мать.
      Петров помнил скромного высоколобого блондина с голубыми глазами, который вызвал тогда в Александре Васильевиче двойственное чувство. С одной стороны он показался ему чем-то симпатичным, он начинал понимать дочь, которой понравился этот парень. Но с другой стороны ему предстояло примириться с мыслью, что дочь готова оставить и отца, и мать ради какого-то мальчишки. Но куда деваться? Дочь выросла, пришла пора и ей отыскать свою половину. И кто бы этой половинкой ни оказался, этот блондин или какой-нибудь брюнет, все равно он будет Валентине дороже, чем родители. Это – жизнь, это – судьба.
      – Ой, я сейчас вам все объясню, – торопливо заговорила дочь. – Мы договорились вместе приехать. Я хотела позвонить им сразу после зачета, чтобы встретиться здесь на остановке. Но у меня разрядился мобильник, и я им не позвонила. Вовка сейчас будет меня ругать. Они же меня ждут. Я пойду, позвоню, и они приедут.
      Валентина отправилась в комнату к телефону.
      – Ну, что стоишь? – спросила Вера Борисовна мужа, и скомандовала, – у нас осталось, по крайней мере, полчаса. Иди, накрывай стол. Валентина тебе поможет.
      Через полчаса они приготовились к приему гостей. Вера Борисовна переоделась сама и заставила Александра Васильевича принарядиться. Он даже галстук одел, чего дома обычно никогда не делал.
      Когда в прихожей раздался звонок, Валя велела родителям оставаться в гостиной, а сама побежала встречать гостей.
      – А то вы их напугаете, если сразу все наброситесь, – пояснила она. – А потом их надо в ванную проводить, пусть руки помоют.
      – Я почему-то волнуюсь, – созналась Вера Борисовна, когда дочь вышла.
      – Чего тебе волноваться, – успокоил ее Александр Васильевич, – стол у тебя, как всегда, роскошный. В грязь лицом не ударим. Чего переживать? Все будет хорошо.
      – Не знаю. Какое-то предчувствие.
      Через пять минут дверь гостиной открылась, и на пороге появилась сияющая Валентина.
      – Ну, дорогие родители, встречайте, – громко провозгласила она, – это Володя, вы его уже знаете.
      Она немного отступила, пропуская молодого человека в гостиную, и тут же добавила:
      – А это – его мама, Анастасия Андреевна, – после чего обратилась к вошедшей женщине, – Анастасия Андреевна, знакомьтесь, это мой папа, Александр Васильевич. А это – мама, Вера Борисовна.
      Гостья остановилась в дверях, что-то дрогнуло в ее лице, но она быстро справилась, и тихо произнесла:
      – Здравствуйте.
      Время течет размеренно и непрерывно, но люди почему-то изменяются неравномерно. В детстве ребенок в какой-то момент в течение нескольких месяцев можно вырасти на десять сантиметров. А потом всю оставшуюся жизнь рост не изменяется. В зрелости вдруг утром под глазами обнаруживаются мешки, или летний загар внезапно проявляет первые морщины. Иногда после одной из ночей человек просыпается с белой прядью волос? А потом внезапно наступает день, когда перестают слушаться руки и ноги. Почему, наконец, сердце вдруг останавливается навсегда?..
      Часто перед каждым таким изменением лежит некая жизненная полоса, которую человек одолевает, внешне не изменяясь. Можно пять лет не встречать знакомого, а, увидев его, найти, что он ничуть не постарел. Но иногда приходит человек, которого не видел всего пару месяцев, а смотришь на него и узнаешь с трудом.
      Александр Васильевич узнал Настю сразу. Хотя когда-то давно он познакомился с тоненькой стройной девушкой, которую он мог легко поднять на руки. Теперь с такой задачей он бы не справился. Настя не стала толстушкой, но несомненно, что и руки, и ноги ее располнели. Да и лицо ее округлилось. Тем не менее, только в первый миг у Петрова возникло сомнение, Настя ли это. Но встретившись с ее взглядом, его сразу обожгло воспоминание. Да, в дверях стояла Настя.
      Едва узнав ее, он растерялся. Как ему себя вести? Сделать вид, что они незнакомы, или, наоборот, открыто показать, что обрадован встречей? Александр Васильевич не знал, на что решиться. В конце концов, он просто отвел взгляд и кивнул головой.
      – В ногах правды нет, – улыбнулась Вера Борисовна, и пригласила, – проходите, садитесь.
      Пока длилась церемония представления, пока все рассаживались за стол, Петров искоса рассматривал Настю и ее сына. Тот выглядел старше Валентины.
«Володе лет двадцать пять, – предположил Александр Васильевич. – Значит, после меня у нее кто-то появился. Это его сын. Значит, она устроила свою жизнь».
      Валентина упорхнула на кухню.
      – Папа, – позвала она оттуда, – иди сюда, я вино достала из холодильника, нужно открыть.
      Петров удалился на зов дочери. Первой вернулась Валентина с большим блюдом, наполненным пирогом с капустой, за ней показался Александр Васильевич с бутылкой красного вина в одной руке и хрустальным графинчиком водки, настоянной на лимонных корочках. Когда они доставили свою ношу к столу, в дверях появилась и Вера Борисовна с большим блюдом, на котором украшенный зелеными салатными листьями красовался фаршированный судак.
      Общими усилиями для судака на столе освободили место, и блюдо устроилось посередине. Петров наполнил рюмки, и, встав, произнес:
      – Дорогая именинница, мы все тебя поздравляем с днем рождения. Юность – прекрасная пора. У тебя все еще впереди. Твоя судьба зависит от правильности твоих решений. Сейчас главное для тебя – окончить институт. Я желаю тебе успехов в учебе. Пусть все у тебя будет хорошо. Счастья и радости тебе. За тебя!
      Александр Васильевич потянулся рюмкой к дочери.
      – Папка, спасибо, – улыбнулась Валентина.
      Все выпили, и в этот момент раздался необычный телефонный звонок.
      – Междугородка, – заметила Вера Борисовна.
      – Ой, я знаю, это Коленька, – радостно воскликнула Валентина, и бросилась к телефону.
      – Алло, алло, – закричала она, подняв трубку, – здравствуй, Коленька, спасибо, спасибо, – отвечала она на пожелания брата. – Ты письмо мое получил? Хорошо, буду ждать. Да у нас тут все нормально. Собрались пьянствовать. Да. Хорошо. А у тебя как дела. Да? Ух, ты! Это просто здорово. Поздравляю тебя. Что? Хорошо. Передам. А когда ты приедешь? Летом? Замечательно. Будем ждать. Ой, Коленька, пока. А то тут мама трубку отбирает. Будь здоров. Успехов тебе.
      Вера Борисовна, сразу поднявшаяся из-за стола, едва Валентина начала говорить по телефону, действительно, подошла к дочери, знаками показывая, чтобы та и ей дала пообщаться с сыном.
      Петров, усевшись на свое место у стола и прислушиваясь к разговору жены, с некоторой тревогой заметил, что Настя, молча, откинувшись на спинку стула, словно забыв обо всем, смотрит на Валентину. Он тоже посмотрел в сторону дочери, но ничего особенного не заметил. Валя в это время уже о чем-то весело переговаривалась с Володей.
      – Па, знаешь? – обратилась она к отцу, – Коленька сказал, что он участвовал в выставке. Его двадцать пять картин заняли целый зал. В местной газете о нем написали хвалебную статью. Он обещал привезти, показать.
      – Это хорошо, – Александр Васильевич улыбнулся дочери.
      А про себя опять подумал, что в давней беседе с сыном он, видимо, оказался не прав. Слева в груди возникла тяжесть. Петров глубоко вздохнул, пытаясь от нее освободиться.
      От телефона вернулась Вера Борисовна. Теперь она провозгласила свой тост за здоровье дочери, и пожелала ей счастья.
      Александр Васильевич обратил внимание, что теперь Настя сидела, не поднимая глаз. Она только подносила рюмку к губам, но практически не пила.
Неожиданно со своего места поднялся Володя.
      – Уважаемые Александр Васильевич и Вера Борисовна, – произнес он, немного смущаясь, – мы тут с Валентиной надумали расписаться. Вы не против? Моя мама уже сказала, что она не возражает.
      Валя тоже встала рядом с ним, и Володя обнял ее за плечи. Они, улыбаясь, смотрели на родителей, нетерпеливо ожидая их реакции. Первой заговорила Вера Борисовна.
      – Валя и Володя, я, конечно, противиться не буду, я думаю, и Александр Васильевич не будет возражать. Так? – она обернулась к мужу за поддержкой.
      – Да, конечно, – покивал головой Петров.
      – Вы молодые, вам и решать, – продолжила Вера Борисовна, – я понимаю, что вы не с бухты-барахты это надумали. Но Свадьба – это серьезное мероприятие, большие заботы, да и расходы тоже.
      – Мама, не надо никаких забот. У нас все будет просто, – перебила ее Валентина. – Соберемся несколько человек из группы, посидим, и все.
      – Все да не все. Несколько человек – это сколько? – уточнила Вера Борисовна.
      – Ну, не знаю, – Валентина замялась, – может, человек пятнадцать.
      – Или все двадцать, – улыбнулась Вера Борисовна.
      – Ну, может быть, – нехотя согласилась дочь.
      – Нет, не подумай, что я возражаю. Просто я хочу сказать, что надо обо всем подумать. Все спланировать. Надо решить, когда и где устраивать свадьбу. Если дома, это одно. Я, конечно, приготовлю на двадцать человек. Но мне же захочется с вами во дворец съездить на официальную регистрацию. А кто же в это время будет стол организовывать? Если же в кафе, то это другое дело.
      – В кафе дорого, – заметил Володя. – Может, лучше что-нибудь попроще, например, выехать куда-нибудь в лес, на природу, организуем шашлыки. Вот и свадьба.
      – Невеста же захочет быть в белом платье, а в лесу грязно.
      – Да уж, обязательно в белом платье и в фате, – вставила свое слово Валентина.
      – Да я тебя до сухого места на руках донесу, – засмеялся Володя. – На пенек поставлю, будешь стоять и наблюдать за всеми.
      – А танцевать? – спросила Валя.
      – Хорошо, заранее подготовим танцплощадку, – согласился Володя.
      Разговор продолжался, а Александр Васильевич искоса посмотрел на Настю и вдруг заметил, что по ее щекам текут слезы.
      «Господи, как она переживает за своего сына, подумал он. А чего тут переживать? Или она растрогана? Да, интересно. Мы же с нею теперь будем родственниками. Кто бы мог подумать? Вот как жизнь поворачивается».
      Володя, видимо, заметив, что его мать не принимает участия в обсуждении, подошел к ней и о чем-то тихо спросил. Александр Васильевич увидел, как Настя украдкой, чтобы не заметил сын, смахнула слезу, а потом не громко, но так, что ее услышали все, вдруг сказала
      – Я против свадьбы.
      Володя от неожиданности даже отшатнулся от нее.
      – Мама, как это? Почему?
      – Анастасия Андреевна, вы же вчера согласились, – растеряно произнесла Валентина.
      Все замолчали, с недоумением глядя на Анастасию. А она продолжала сидеть, глядя на стол прямо пред собой. С минуту она оставалась неподвижной, потом, облокотившись, закрыла лицо руками, и там, между ладонями, невнятно проговорила:
      – Нельзя вам… Нельзя…
      – Мама, ну почему? Что случилось? – удивленно переспросил Володя.
      Он приблизился к матери и, опустившись на колено, обнял ее за плечи.
      – Мама, что с тобой?
      Анастасия повернулась к сыну, и наклонилась к нему так, что их лбы соприкоснулись. Сквозь слезы она проговорила:
      – Сынок, миленький, прости меня. Не думала я, что все так случится. Прости меня, если сможешь.
      – Мамочка, за что? – недоумевал Володя, – за что я тебя должен простить?
      – И ты, Валя, прости меня, пожалуйста, – Анастасия подняла взгляд на Валентину.
      – За что? – почти хором повторили Володя с Валей.
      – Володя, ты родился пятого ноября, – произнесла Анастасия, – тебе будет…
      – Двадцать семь лет, – отозвался Володя.
      Александр Васильевич вдруг понял Анастасию. Это она ему поясняла. Ноябрь. Одиннадцать минус девять. Это – февраль. Он почувствовал, что у горла гулко застучала кровь, а слева пять потяжелело сердце.
      – Вам нельзя жениться. Вот, познакомься, Александр Васильевич – твой отец, – пояснила Анастасия, и совсем тихо добавила, – а Валя – твоя сестра…
      – Сестра? – сдавленно воскликнул Володя.
      В комнате воцарилась тишина.
      – Папа, – пронзительно позвала Валентина.
      Александр Васильевич не смог посмотреть на нее. Он смотрел на свою рюмку, а в голове пульсировало одно слово: февраль.
      Не дождавшись ответа, дочь, рыдая, выбежала из гостиной. Володя, молча, последовал за нею. Некоторое время Вера Борисовна молча сидела рядом, но потом и она поднялась со своего места, осторожно, чтобы не задеть, обошла стул Александра Васильевича, и, не оглядываясь, вышла из комнаты.
      Неужели Володя мой сын? – подумал Петров. Этого не может быть, это Настя выдумала специально, назло, чтобы мне отомстить. Надо провести генетическую экспертизу. Хотя по срокам, вроде бы, все совпадает. Что же делать? Вот ведь как все сложилось. Бедная Валюшка. Господи, они же с Володей уже два года… Впрочем, она сама виновата. Считала, что все знает, все может, сама, никого не спрашиваясь, решила, что будет жить с Володей. Как это у них теперь все просто. Захотели – сошлись, и живут, ни о чем не беспокоясь. Раньше дети приходили к родителям и знакомили их с родителями своего избранника. А теперь они никого не слушают, все решают сами. Ну, что ж. Вот и получилось то, что получилось.
      Взгляд Петрова оставался неподвижным. Таким взглядом нельзя увидеть окружающее, таким взглядом заглядывают только в колодец своей памяти.
      …Страшно подумать, о том, что теперь будет. Конечно, это недостойно мужчины, но я боюсь, думал Александр Васильевич. Впрочем, это не совсем верно. Я не трус. Бывали случаи, когда на самом деле становилось страшно. Теперь – не то. Там приходил страх за свою жизнь, за жизнь товарищей. Сейчас – это страх за свое прошлое.
      Молодым трудно представить этот страх. Их прошлое, по сути, – только что закончившееся настоящее. Чем старше человек, тем сложнее у него отношения со своей молодостью. Мы постоянно изменяемся, поэтому и прошлое наше меняется.       Конечно, меняется не само прошлое – то, что произошло, не изменишь – меняются оценки его.
      Но однажды наступает миг, когда приходится отвечать за свои дела. Человеку всегда приходится отвечать за свое прошлое. Действительно, получается, что нет ничего тайного, что не стало бы явным. Можно прожить идеальную жизнь, а в конце вдруг откроется что-нибудь маленькое, но гадкое, о чем и вспоминать не хочется.             И тогда, если это действительно маленькое, можно считать, что всей последующей жизнью ты искупил… А если нет? Если это нельзя искупить, нельзя исправить?... Если это не маленькое… Да и кто оценит?... Сам человек, его совесть?.. Но ведь оценки наши субъективны.
      А если дело касается двух людей? Значит, будут две оценки. И они могут быть разными. А если – многих? Сколько таинственного в отношениях двух людей. Каждый человек – это мир. Привычки и наклонности, взгляды и убеждения, черты характера и физические возможности. Общение двух таких миров в чем-то даже сложнее, чем общение двух цивилизаций, общение с инопланетным разумом.       Удивительно, как вообще люди понимают друг друга. Ведь даже какую-то определенную мысль два человека никогда не выразят одними и теми же словами.       Значит, справедливо и обратное – любое слово каждый человек понимает по-своему…
Иногда говорят: родство душ. Когда человек мне близок, я не только понимаю его мысль, я ее чувствую, я ее предугадываю. Впрочем, и при тончайшей чувствительности от ошибок не уберечься.
      Отношения с окружающими всегда построены на интуиции, опирающейся на опыт. А опыт – есть прошлое. И не всегда прошлое соответствует настоящему. Именно в этом случае и подводит интуиция.
      В молодости все считают, что любой шаг ведет в будущее. Поэтому все стремятся быстрее отделаться от настоящего, чтобы будущее становилось ближе. Кто-то написал, что молодость смотрит в будущее, а старость – в прошлое. Точнее надо бы сказать, что молодые сравнивают настоящее с будущим, а старики – с прошлым. Лишь повзрослев, начинают бережнее относиться к настоящему. Хотя зачастую это бывает уже поздно. Кажется, память человека устроена так, что он не помнит тех мыслей, которые приходили когда-то. Он вспоминает лишь чувства и только после этого воскрешает мысли, которые вызывались этими чувствами. Но дело в том, что человек с возрастом меняется (это и накопленные знания, и появившиеся привычки), потому и воскрешаемые мысли – это все-таки мысли, возникающие сегодня. Человек постоянно меняется, поэтому и прошлое его тоже меняется, вернее, оценки этого прошлого. Какие-то несущественные детали забываются, и чем дальше, тем больше. Факты, вызывающие тревожные мысли, прячутся в глубину сознания. И, в конце концов, на поверхности остается удобная схема прошлого. Все в ней гладко и соответствует нынешним убеждениям человека. Конечно, маячок тревоги остается, но со временем каждый учится ловко обходить его стороной. Приходят успокоительные мысли: случившееся уже не исправить, а потому зачем себя растравлять сожалением.
      Человек, выстроив в памяти эту схему прошлого, начинает верить в эту схему, а не в само прошлое.
      Но вдруг происходит событие, ломающее эту схему.
      И если логика, разум со временем пытаются втискивать это событие в надлежащее ему место, то все чувства еще долго этому сопротивляются.
      Но при этом приходится как-то изменять оценку своего прошлого. Рука не поднимается, мысль ищет спасительное оправдание. И вдруг из памяти всплывают детали, мелкие фактики, лишь подтверждающие непоправимость случившегося.
      Петров посмотрел на Анастасию. Та сидела напротив, закрыв лицо руками. По ее подрагивающим плечам он догадался, что она беззвучно плачет.
      – Настя, что ты наделала? – спросил он тихо.
      – А себя ты считаешь непричастным? – глухо прозвучал в ответ голос Насти.
      Она вытерла слезы и поднялась.
      – Мы оба виноваты, – вздохнув, сказала она, – за это и расплачиваемся.
      – Тебе легко говорить, – с обидой в голосе произнес Александр Васильевич, и тут ему в голову пришло ужасное предположение, – а если Валентина беременна?
      – Этого нужно было бояться двадцать семь лет назад, – прошептала Анастасия, и направилась к выходу.
      Петров не пошел ее провожать. Он слышал, как в коридоре переговаривались Володя и Анастасия, а вскоре хлопнула выходная дверь. Ни Вера, ни Валентина не показывались.
      Только через час в гостиную вбежала дочь с опухшими от слез глазами.
      – Это ты во всем виноват, – закричала она с порога.
      – Я виноват только в том, – тихо отозвался Александр Васильевич, – что Володя оказался моим сыном.
      – Ты что? Не понимаешь, что испортил мне жизнь? – воскликнула Валентина.
      – Дочка, но ты же должна понимать, что и сама ты в этом тоже виновата.
      – Я тебя ненавижу! – с отчаяньем вскрикнула Валентина и выбежала из комнаты.
      Петров испытывал жалость и к дочери, и к жене. И себя он жалел, ведь должны же они понимать, что не нарочно он подстроил эту отвратительнейшую ситуацию.
      Все время я работал, считая это главным делом своей жизни, думал он. Чего я достиг? Если быть искренним, то надо констатировать, что в итоге меня выбросили, как ненужную вещь. Сына я отговорил от занятия любимым делом. Слава Богу, что он, несмотря на созданные мной препятствия, пробивается к этому делу. Любимой дочери я тоже умудрился сломать жизнь. Еще неизвестно, как она из этого выберется. И жену не сделал счастливой. Несладко ей, узнать о давнем предательстве мужа. Получается, что во всем я неправ, а Валентина права, во всем я виноват…
      Сейчас ему хотелось, хоть кому-нибудь объяснить, что все это он совершил по молодости, по глупости. Хотелось закричать: ну, простите меня. Но, похоже, никто в его извинениях не нуждался.
      Александр Васильевич почувствовал, как боль весь день тупо свербившая в левом боку вдруг разгорелась, и жар ее охватил всю левую половину тела. Губы пересохли, а руки онемели, даже пошевельнуться не мог. Попытался позвать Веру, но с губ его сорвался только тихий шепот…

                2012 год