СЫН ПОЛКА - 2.
Дальше жили. Виктор по СЭВ катался, летом брал отпуск и вся семья на месяц срывалась, набив чемоданы, на Черное море. Купе брали полностью, на четверых. Под стуки колес из щелей в потолке тихо шипел репродуктор, смазывая слова, пассажиры песни угадывали по знакомым акцентам. Фу-фу-фу-фава, фу-фу-фу-фава, - торжественно забубнело голосом, кажется, Хиля, - фа-фафава фа-фафава фава…фафафа-а-а фафафафа-а-а. фыфафа-а-а…фыфафа-а-а… «Если б ты знала, если б ты знала..» Это про летчиков, - тихо напела мать, хитро посматривая темными глазками на компанию – мужа на полке напротив, и на отражение сына в окне, выше себя.. Балагур же оглаживал свои темные кудреватые пряди со лба на затылок, гребнем темных очков закрепляя, смотрел на пейзажи, качал головой: «необычно, ребята, никак не привыкну», - и смешно морщил нос. «А чего необычно?» - скалился сверху Женек. «Да когда картинки меняются, а баранки не чувствуешь». Мать кивала, слегка осуждающе; «ага, мы и тут по гастролям скучаем». Виктор тогда ладони свои к ней разворачивал и неожиданно громко и чисто выводил баритоном «если б ты знала, если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу» А Жека подхватывал: «лишь одна-а, у летчика мечта-а, высота! Высота-а-а!» И хохотали все вместе. Славное время – дорога! От друг друга никуда не деваться.
Женька на верхней полке, глядя на леса, поля, речушки, итоги свои за год подводил. Наконец, обещание папа сдержал. Он сел за руль. Но сначала свое выполнил. Одиннадцать раз торжественно турник одолел. Одиннадцать раз. И выход силой еще показал. «Ну, ты дал, молоток, - отец даже в ладоши похлопал, - безусловный зачет». И сам повисал вслед за Длинным, тут же дергался червяком, животиком тряс, подтянуться пытаясь, строил гримасы ужасные, жалобные – Жека себя узнавал - а потом резко и быстро делал с переворотом подъем – и раз, и второй, и третий. Опускался, висел – потом резко к перекладине ноги подняв – в упор выходил. Пару раз перекручивался, спрыгивал…. А в следующий перерыв между рейсами они и учебу свою совершили.
- Мама?
- Что?
- А ты знаешь, теперь это не только папина песня.
- Какая?
- Ну, эта - тоскуют руки по штурвалу. У меня теперь тоже тоскуют, – похвастался Женя.
- У тебя? С какой стати?
- С такой.
Оторвалась от книги. Внимательно посмотрела на мужа.
- Ты что, его учишь водить? На своем тарантасе?
- А какая разница? Сразу це категория, - напряженно промолвил отец, глядя в окно.
- Ты в водители самосвала собрался, сынок? – с иронией промолвила мать.
- Не, мам, в завмаги, - ухмыльнулся Евгений, не оставаясь в долгу, - так же удобней. Наворовал, сам и отвез. Никто не узнал. Свидетелей нет. Хорошо, когда сам все умеешь!
- С твоей математикой только в завмаги.
Мать фыркала, отец отстранялся. Бросал на Женьку признательный взгляд.
А Женька довольно вздыхал, вспоминая восторг от езды. Крепкий руль, пластик баранки. Первые ощущения, одеревеневшие руки и ноги, как ручьем покатился пот… Как отец держал сбоку баранку, крутя за него. Как разохотился, раскрепостился, координацию начал ловить., чуть по чуть, и незаметно, как первые свои километры без отцовской страховки нарезал…
И снова смотрели в окно. Папа колоду карт доставал, принимались играть в дурачка. Мать от игры отказалась, книжку читала. А сама думала, глядя на мужа, что закончились разговоры о переводе из рейсов в дирекцию. И партбилет его не для карьеры, он так и сказал при родителях, чтобы не думали. Как старомодно! Не чувствует, что время другое. Нет, она понимает, что он золотой человек, без камня за пазухой, и нет у него любовниц в других городах, чтобы там ни болтали. И все же с ним… тесно. Не умещается в раковинку из удобных цитат. Не держит кукиш в кармане. Слишком свободен. И хорошо знает жизнь. И может с ней совладать. Да-да, эту самую – грубую, завистливую, чванливую, хамскую, все время настаивающую на своем. Нет, рядом с ним ей быть хамской заказано. И продавец за прилавком на глазах становится вежлив, и милиционер теплеет лицом, и таксист берет плату по счетчику. А в позапрошлый их отпуск, когда их везли в Кобулети по кошмарным горам - тот серпантин она никогда не забудет, что Виктор вдруг сделал? С минуту ждал, оценивал, шею тянул, смотрел на маневры шофера. Потом нахмурился: «ой, чудит Дата Туташзхия», встал, - «пропусти, генацвале» и на длинном подъеме к водителю зашагал по проходу, куда половина сидящих с синими лицами свесилась. Сначала о чем-то поспорили, потом посмеялись, а потом автобус плавно пошел! Поменялись местами и водитель, усатый аджарец, сел рядом с Виктором боком к салону и начал нюансы дороги рассказывать. И сразу всем полегчало. Оказалось, они «земляки», Нурекскую ГЭС оба строили. Вот-вот. «Нурекская ГЭС», комсомольские стройки. «Вперед, к коммунизму». С ним эти лозунги живыми становятся. Все можно сделать, поправить, к порядку призвать. И жизнь хронометром точным затикает: «тики-так, тики-так, человек - делает так, человек – делает то, что должны делать и мы».
И почему-то ей именно это в нем и не нравится.
Даже в отпуске не сидит на месте одном.. Только вот в пригороде Батуми, в Кобулети задержались на полный отпуск. Не отпустили хозяева, у которых снимали жилье! Поначалу все было обычно, осмотрелись, сходили на море, удивились тому, что в доме нет электричества - одна розетка на кухне, и это при том, что коттедж настоящий, два этажа, заезд для машины под дом, веранда, а про сад говорить и излишне. Что делает Виктор? Исследует дом, находит причину. Потом, конечно, составляет схему, лезет в щиток – сын хозяйки находит пальник, покупает все – провода, изоляцию, и муж, пока они с Женькой маленьким отгоняют на пляже наглых кацо, занимается в доме электрикой. И через два дня дом – в огнях. А они – почетные гости, и каждый вечер в их честь собирается грузинский фирменный стол, что ломится от шашлыков и сациви, от фруктов, вин и закусок, где каждый вечер восторженная статная седая хозяйка, бывший шеф-повар совета министров республики, пытается их удивить! А сколько в дорогу надавали подарков? Едва чемоданы собрали. Пришлось еще два покупать. А не взять и нельзя - кровно обидишь…
Самый лучший был отпуск. А так Гагры и Адлер, Одесса, Очаков, Жданов и Ейск, Только привыкнешь, только освоишься, только место на пляже найдешь, чтобы с книжкой залечь, а снова – ремень на плечо и в дорогу
« Людей посмотрели, море попробовали, в горы сходили – и класс. Нечего, нечего корни пускать».
Мать смотрела на мужа, на Виктора, думала: «Именно, что нечего корни пускать. А ведь хочется тростинка к тростинке, стебелек к стебельку. Чтобы рядом, утром и вечером. А связалась с вьюном перекатным. Потом ловила в окне отражение о сына, с восторгом смотрящего на отца и снова вздыхала, довольно, расслаблено, книгу откладывала, ладошку тянула дощечкой: не поняла, где карты мои? Сейчас дочь полковника вам обоим погоны приладит…
И нет-нет, да и мелькнет мысль про московскую «тень», как его сын называл, как «она» с нелюбимой профессоршей? А все ради карьеры, и это можно понять, и даже простить, потому что послужной нужен список. Звонил, говорил, что скоро станет деканом, а после, возможно, если будет вакансия – переведется сюда. Спрашивал про ребенка. Она отвечала, что ребенком большие проблемы: в отчиме не чает души. «Ничего, - успокоила «тень» - не себя – а ее! Вот ведь уверенность! «Кровь есть кровь, как, помнишь, в романе Булгакова сказано? Кровь родная подскажет.. Ждать недолго осталось. Годик, может быть, два».
А тем временем карты тасуются, раздаются, тает колода – и все козыри у нее на руках. «Король, дама, туз» - бросает, бросает под Витю, а тот принимает.
- Ну вот, - на руках две шестерки, - это тебе на погон, а это тебе.
Одну протянула на верхнюю полку, другую - на стол. Виктору ладонь ее прижать захотелось. Нету дела до карт – не дала, дернула из под сильной руки.
- Мам, так нечестно! Ты ходишь под папу! За что мне погон?
- Я же отбиться могу, погоди, - просыпается Виктор, и в карты глядит. Пальцами трет подбородок, - Ох, швали то мне напихали …
- Погоди, сын еще «напихает», – зевает мамн, ладошкой рот прикрывая.
Хорошо играет в карты полковничья дочь!
***
Отпуск кончился, лето вон. .Командировки отца. Школа. Женя главный любимец, самый модный и щедрый. Папкины сладкие дачки из рейсов – польские джемы, конфетки и прочее, одноклассникам часто приносит, у друзей заказы берет на джинсу. Все мило и ровно. Только родители здоровей не становятся и покоя хотят. И семья переезжают в малосемейку отца. Себе оставляют комнату. Там часто мать остается, предоставляя Женьку себе. Лишь когда отец возвращается с рейса, собираются вместе., а потом чуткий сын их одних оставляет. Зряшние хлопоты, и ведь не скажешь, не время. Хотя он о проблемах догадывается, пристает то и дело, почему прописаться у отца не хотим. «В «Совтрансавто» же очередь быстрая: два-три года – и двушка своя. А теперь вот и телефон через месяц поставят. Почему у отца не прописываемся?» - сын разводил свои длинные руки. Мать делала кислую рожицу и отворачивалась. Явно он «папу» жалел, видя, как тот грустный ходит последнее время, получив в прописке категоричный отказ. Он понял все сразу…
И опять - два-три года, опять - два три года.
***
И они пролетают. Почти нет событий. Только мать у отца не ночует. Живут по отдельности. Сын то с ним на квартире, то здесь, когда Виктору, «нужно подумать о жизни», сиречь, в стельку упиться. Нет, на запое она его не ловила с поличным. Просто услышала в трубке однажды, как у него язык заплетался. А все почему, одного звонка ожидала, а случился его, а она Витю Станиславом окликнула, и он трубку тут же повесил. И вот уже через час перезванивал в горькой претензии. Видишь ли, боль ему причинила. А она откровенно в ответ: а ей каково, столько лет с нелюбимым? Он голос повысил, словами начал швыряться плохими, а она ему: о сыне подумай. Ты ему нужен. А мне? Скорей нет. Но ты же все знал? И оставь обвинения! Сиротинке хотелось семью, мать, отца, ребенка, жену – он же все получил или нет? Или ты хотел навсегда, как в романе «Тристан и Изольда»? Чтобы кроны сплелись над могилками?
Витя сразу трубку повесил. .
Хорошо быть начитанной.
***
Они ехали по окружной, пустой и трясучей, дороге, проложенной не очень удачно.. Поспорь транзитеры, кто скорей проскочит Вселенск, тот, что сквозь город поедет победит непременно. Пусть нет светофоров, заторов, зато длинной петлей проложена холмами она, городские кварталы далеко огибая. И времечко выиграть ни за что не получится. Оттого она вечно пустая. Зато здесь можно учиться и ГАИ не бояться, ведь даже если пристанет – у нас все законно, идем на ТО. Отстойник с конторой для фур – с одной стороны окружной. «ВПОГА», где чинят гигантов, с другой. Хотя здесь гаишники редко бывают. Сидят на посту, на развилке, в «стеклянной скворечне», а до нее тридцать пять километров. Словом, есть где учиться.
Женя тягач вел как профи. Тугое колес легло в руки славно, словно юнец с ним родился. Послушно выполняя волю водителя. А отец, опустив очки на глаза, откинувшись на дверное стекло, уже не глядя на сына, расслабленно рассуждал для завороженного парня. Сын, понятно, не слышал, что он говорил…
- Это не пролетариат, - качал головою отец, - не про них фильмы снимают. Это, знаешь ли, люмпены…
***
Пятница, конец сентября. Золотая погода! Длинный школу гуляет. Нарочно. Пускай потом попадет. Но у него на сегодня большая задумка. Вчера из рейса вернулся отец, подтвердил - на ТО утром едет. Задний мост зашумел, надо редуктор менять. Длинный тут и взмолился – возьми меня утром с собой!
Женька уже на автобазе бывал. Еще два года назад первый раз поразился: огромное поле асфальта, бетонный ангар, да что там ангар, просто цех с порталами въезда и выезда, откуда скворцами из большого скворечника, или нет-нет-нет – пчелами! жужжа, выезжали на свет механизмы: Камазы, Газоны, и делали круг на бешенной скорости. Как правило, без кузовов - просто тележки с кабинами, похожими на отдельные самоходные головы, вылетали из торцевого портала, по полю асфальта рнеслись, мимо рядов самосвалов, густо коптили сгоревшей солярой! Вж-ж-ж – тормозили, рессоры пружинили, голова вперед припадали – прекрасно!
И, конечно, столовка! Все так дешево, вкусно и жирно! Молоко и свежая выпечка, борщ, где от мяса ложка стоит, подносы сметаны, макароны и каши… Блины! Где в обед, с двенадцати и до часу, от рабочих и служащих тесно, как в бочке с селедкой, и галдеж стоит до небес!
Там они ожидали оформленья бумаг. Получив, садились в тягач без фургона, давали лихаческий круг, и через ворота катили на кольцевую упражняться в вождении.
И был заведен четкий порядок. Учились только в обед, после школы. Рано с утра отец шел через город в свое «Совтрансавто», забирал КАМАЗ без тента с прицепом, и следовал через город к открытию «ВПОГА» автоколонны, чтобы поставить пораньше машину в обслуживание. Обязаетльно рано, чтобы в этот же день обслужиться. Другие по неделе стоят, но тут помогал однокашник Чепыгин.
После обеда они забирали машину, отец садился за руль, выезжал на большую дорогу, и когда «скворечня» поста скрывалась из вида, ну, плюс еще пяток километров, вставал, и они менялись местами. А теперь сорванец спланировал вот что: езду… попробовать… в городе! Все равно, как отец говорит, поутру почти никого. А мне… мне хоть сотню метров проехать! Ну что опять кольцевая?! Там уже скучно! Отец был в сомнении, качал головой – какой толк в сотне метров? Потом вдруг придрался, что в школе – каникулы? Или в колхоз уехали лен собирать? Тогда ты что остался? Нет, не лен, не каникулы. Выходит – прогул? Да, прогул. Но я всем сказал, у меня отец приезжает, мне надо увидеться! «А выходные?» - нахмурился Виктор. «А на выходных ты будешь с мамой ругаться. Откуда я знаю, увидишь меня или нет?» - теперь уже сын надул губы. Виктор загладил пряди со лба на затылок – знатно уел, нечем крыть. «Но в сотне метров что толку? Да и поедем улиткой, нельзя мост перегреть». Все равно! «Ну, как скажешь».
А Длинному то-то и надо!
И вот уехали с базы, прошли вдоль Днепра, стены крепостной, поднялись мимо Собора, заехали на гору, надрывный слушая гул, протащились сквозь древний огромный детинец, что сейчас центр города. Машин мало-мало, инспекции нет, светофоры желтым однообразно моргают. «Папа! Па-а-а-п! Ну, дай порулить!». Виктор вздохнул, ну да, не отвертишься. Едва возбужденного Женьку увидел, что утром к нему прибежал, стало ясно – придется рискнуть. Встал за Смирнова на проспекте Гагарина, под окнами начавшей шуметь типографии, вылез, поменялся с сыном местами… Нет, он в Женьке уверен. И для роста его как водителя, конечно, пора усложнять обстоятельства. И он по дороге, пока отец смотрит ГАИ, все знаки расскажет, что значит один, что запрещает другой. Ошибется, садится обратно. Но хитрый малец словно знал про допрос: без запинки на все отвечал! И вел машину нормально, не пытался лихачить. Только и дублером на рейс посадить… «Николаева» длинная кончилась, началась улица генерала, на которой дед с бабой Женьки живут… «Стой, погоди, ты почему повернул?» А тот молчит, улыбается. «Паря, сынок! Нам прямо! – взялся рукою за руль. «Пап, да все под контролем», - авторитетно бурчал юный водитель в темных очках, тоже отпустивший длинные волосы. Повернул узкое личико с такой большой уже челюстью-грушей, оскалился в двести зубов! «Сейчас на квартал, под деда окном проедем, кружок – и на выезд!»
«Людей перебудим? – потом машет ладонью – а, ладно, валяй. Чай, не суббота, а пятница и самое время проснуться». И сын приосанился и заквохтал как в мультфильме: «Ко-ко-ко! Кочеты едут с побудкой! Внимание! К вам едет будильник!»
Вот краснеет завод, вот заезд… и аллея ласковых лип, желтым цветом сорит, золотыми руками оглаживает! Как когда-то давно, еще в детстве! «Словно в детстве! – кричит дуралей, очки наконец-то срывая; мимо плывут двухэтажки, слева – кленовая роща, овраг… и золото, золото, золото… Вот тротуар потянулся вдоль двухэтажек на взгорке, завис над дорогой меж лип. Вот их дом… О! А что это? А напротив подъезда на месте гарцует полный старик, высоко задирая колени, в тренировочных брюках и майке. Шевелюра седая трясется, как и грудь в кудряшках седых. Пять секунд – бежит десять метров, разворот, бег на месте – обратно. Синий корвет с броским спойлером тормозит с физкультурником рядом. С тяжким вздохом скрипят тормоза, погруженный в себя ветеран поднимает кустистые брови, и уже готов закричать, чтобы гнев свой излить… Открывается дверь, появляется зять с виноватой улыбкой. А с места водителя, свесившись, на дверях, улыбаясь в двести зубов, кто висит? Внук Евгений! Их балбес высоченный, акселерации натуральный пример.
Виктор отмашку дает: Женя, глуши. Надо хоть «здрасьте» сказать. Мотор утихает, Виктор по взгорку – и к тестю - легкий поклон, пожатие рук.
«Куда держите путь? На ремонт?» «Да, по плану, на техобслуживание» «А оболтуса за руль-то зачем посадил?» «Да он водит нормально» «Слышал, деда?!» - в восторге кричит с места сын, боясь, что если покинет кабину, Виктор кресло займет, - а ты «волгу» мне жмешь!» И не в силах сидеть, выбирается к деду. «Ты видел, дедуль?! А за городом я и сотню могу. Не, серьезно!» Дед же смотрит на зятя, что в свою очередь, на окна жены своей смотрит болезненно. «Может, зайдешь? Твоя здесь» «Да я знаю…. – спохватывается, - времени нет, нас на ТО уже ждут, - и вдруг улыбается, - а насчет внука – знаете, так вам скажу, настоящий мужик должен уметь большие машины водить» - и с прищуром смотрит на тестя. «Во-во! – Длинный вопит, - сам рулил Ил-4, а мне что, нельзя?!» «Ну-у, ты не сравнивай, - сразу смягчается дед, и спускается с взгорка, за Женькою вслед, поднимается на подножке, смотрит в кабину, словно сличая ее и фонарь Ил-4. Головою кивает – у вас покомфортней-то будет. «А у вас два мотора и бомбы!»
И снова – ключ, поворот, рокот тяжелый – и старой петлей по кварталу на выезд. По синему спойлеру облетевшие ветви расческой шуршат, а грамоты золота больше не падают на лобовое. По петле – мимо домов, мимо поля футбольного, детского садика – и из квартала. «Пап, а помнишь тот раз? Самый первый который?» Виктор кивает задумчиво, и Женька, ничего не подозревая, вопит: «Тогда может, сразу на озеро? Па-ап?!»
Пять лет – а как один день. Все тоже самое. Лишь приемный малыш, что до пола ногами едва доставал, вымахал в жердь и сидит за рулем. В это можно поверить?
***
Доехали молча. Перед самой автобазой поменялись местами. Женька упорствовал, сам в цех заехать хотел, но Виктор сказал, что не нужно гусей нехороших дразнить - уступил. Отец за воротами вылез, заскочил в управление, движок не глуша, а после, с бумагами, двинул по промке, минуя стоянку, где строй тяжеловозов хозяев своих поджидал. Обогнули бетонную стену, заехали в задний портал, с ямой вдоль длинной стены, где сразу десять машин умещалось, встали перед столбами-подъемниками, помпами со сжатым воздухом на укатанном темном полу, где смешались песок и опилки, отработкой щедро пропитанные.
Тихо в цеху. Тягачи стоят раскупоренные, но так, в основном, мало машин на ремонте, пять или шесть. Это радует – отец трясет подбородками, - справимся, значит. А вот на участке готовых машины, у заднего выезда - с эскадрон наберется! Вчера бы застряли! «А почему они не на поле, со всеми?» «Да говорю тебе, где ремонтировали, там и оставили. Водители должны же работу принять», - беспечно отвечает отец и машет рукой куда-то под крышу. Задирает голову, а там, вдоль стены торцевой – на балках висит зеленая, застекленная... комната! Или несколько! «Это отдел завпроизводства. Вон он, наш ангел, сейчас сам подойдет» «Слушай, пап, а удобно! Все видно! Он же начальник?» «Ну да».
В светлых кремовых брюках и белой рубашке по железному трапу с тремя высокими маршами, спускается Сам. «Чего нарядился? – ладонь пожимает отец, - тоже на свадьбу?» «Почти угадал, – хмурит лопату лица серьезный брюнет, - заседать буду в театре, свадебным генералом. С обкома звонили, велели всем быть. Но я к обеду уйду» «О-о, значит, зависнем». «Ничего не зависнем. У тебя просто ТО?» Виктор головою качает: «Редуктор надо менять. Мой же еще никто не увел?» «Не, ну что ты. Все как в аптеке. К двум часам поменяем. Как с хатой дела? А, Евгений, здорово! Ишь, какой стал! Хоть ко мне на работу иди. Ладно, сына вижу, как Люба?»
Женька рядом стоит, головою мотает. В задний светлый квадратный портал, из которого скоро поедут машины, одна за другой проходят фигурки водителей. Скрываются среди эскадрона, начинают двигателя прогревать. Вот – «дз-зз-дз-зз» - запускается раз, кажется, «Зил». Вот «фр-врвр-ррр» запускается – два. Ну это КАМАЗ! Три и четыре. И - пятый мотор. И – шестой. Вот целое стадо, весь эскадрон зарычал…. Что там дядьки-отцы говорят?
Не слыхать.
А дышать стало трудно, воздух стал едким, и Женя к улице ближе отходит. А в цеху уже грохот стоит что вообще! Батя с Чепыгиным сблизились, шепчут друг другу под нос или в ухо кричат. А воздухе уже просто плавает синяя сажа! Длинный в ужасе смотрит на дальний портал – тот исчез, и лишь синее облако, синий туман застелил половину ангара! – пропали до середины машины, а смог все густеет и ближе ползет, вот уже за спинами дядек – Але! Уходите! – Длинный орет и закашливается, рот закрывает ладошкой, прочь выбегает в квадратный портал… Оборачивается – цех весь в синем дыму. Словно черти разогревают котлы! Так вот как, оказывается, как утром в аду! И тревожно – обратно, а дядьки стоят как ни в чем не бывало, будто и радуются нормальной, наконец-то, среде. Или смеются, что он убежал? Скорое всего…
Огорчение…
А и ладно! Зато у него за спиной – не дым, а мечта! Мечта, что сбылась!
«Чего улыбаешься?» - отец из цеха выходит. «Да вспоминаю, как ты говорил, почему я не в школе, - сын машет руками, довольно глядя вокруг, - Школа-школа, папань, какая может быть школа?» «Так ты все спланировал?» «Ну-у-у…» «Значит, деда хотел застать на пробежке?» Длинный честно кивает. «Мастерством вожденья похвастать решил?» Да, что таить! «Чтобы тебя за «Волгу» пустили?» - Женька вздыхает, нет, это фантастика! Старый никому свою «волгу» не даст.
Сам не видит, что Виктор в странной печали, мелко смотрит по рядам самосвалов, вдоль заборов автобазы пестрящих: «Шустрый ты, паря. Почему прямо все не сказал?». «Прямо?» И Длинного что-то вдруг колет…
***
У ворот – по домам. Отец категоричен, с собой не берет. Женька уходит баклуши бить до двенадцати, к деду. По дороге мечтает, как снова встретятся у ворот автобазы, как в столовку пойдут, блины поедят со сметаной – потому нарочно у бабки не ест, только чай и конфеты.
А отец – до квартиры своей. Там теперь телефон, чье отсутствие было одной из причин «непрописки». Ну, на том этапе, когда причины нужно было выискивать. Теперь зато можно связаться с домом бывшей любимой, где сын ожидает полудня, позвать ее к телефону, спросить, так и так, не о нас я, о детях. «Вот, смотри – ситуация, взял меня сын в оборот. Могли быть проблемы, если б попались. но я разрешил порулить, дать практику в городе, как он просил. А в действительности он деду себя хотел показать, как умеет водить, чтобы за тот за «Волгу» пустил. Скажи, педагог, что мне делать?» И услышать в ответ: «ах, романтик мой милый, не привык, что тобою могут питаться. Да, знаешь, а люди друг другом питаются, кушают! По историческим меркам, люди совсем недавно перестали кушать друг друга, а инстинкты остались. Вот и кушаем так! Для этого семьи, для удовлетворения инстинктов, в особенности каннибальских, ты понял теперь, чудо детдомовское? – и легкий смешок – А по поводу «Волги»… помнишь, мы ехали в отпуск и в карты играли? Я тебе говорила: подкинет сыночка швали, зря привязался, пожалеешь, что сам не ушел. Ну вот, убедился? Задал Женя задачу? «Ты не можешь так говорить. Причем тут «еда»? Я хотел уточнить, как ему объяснить, что это не правильно.»
«Не могу я? Тебе?! «не могу» - так не слушай, Витек! И вообще, я шучу, я шу-чу! А теперь меня слушай серьезно». «Хватит, достаточно». «Слушай серьезно меня, я твоей женой быть хотела, но только полноценной женой, а не дамой на перегрузке, пока тебе чинят машину, не девкой портовой для моряка дальних странствий, понятно? И если бы ты послушал меня и за карьеру бы взялся, не страдал бы сейчас от детских вопросов «почему ребенок схитрил»? Слушай же: они по пять раз на дню так хитрят, и к этому привыкнуть легко, если с семьей одним домом живешь! Но вам полноту жизни подай! И призвание, и корабли и пампасы, но так, чтобы и дома в ножки все кланялись, и радовались, как с призванием тебе хорошо. Но так не бывает, Витюша, жизнь это компромисс, ком-про-мисс! Каждый чем-то жертвует для другого. «И в итоге никто не счастлив» Что? Да, возможно. Но это нормальная жизнь, то самое тихое достоинство интеллигентного человека, которое ты так не любишь. Между прочим, только оно и позволяет жить вместе. Ну? Не знаешь, как с сыном теперь? А ты его как сантехника, кому мы рубль суем, отведи к домуправу! Сразу – в милицию, да. Или по домострою, ремнем отхлещи, чтоб знал, как плохо обманывать! Ты это услышать хотел?!
Молчание, звяк. Пи-пи-пи….
Вешает трубку, загадочно смотрит наверх, в потолок: «Нужно Стаса порадовать. Он был прав».
***
Встретились в полдень, как договорено. Обычно тут же в столовую шли, а сегодня отец стоял у ворот, суровый, в темных очках как шпион и на цех с порталом поглядывал - сквозь ворота постоянно туда-сюда техника ездила. Что, он ждал, что машину его кто-то выгонит, или? Подошел, рядом встал, посмотрел куда и отец: коренастый брюнет, уже не парадно одетый, а в джинсах и белой рубахе с закатанными рукавами, по привычке клюя головой, к воротам шел через плац. Отец навстречу пошел. С минуту подумав, в столовку или за ним - Женька двинулся следом. Не до столовой, как видно, теперь.
Дядьки скрылись в портале, Женя за ними. Тихо теперь было в цеху с автостадом калечным, замершим в разных позициях – кто без колес, кто с капотом открытым, кто с поднятым палевым кузовом, где в пандан к телескопу-подъемнику стоит распорка-труба. Без нее слесаря не залазят на раму - вдруг подъемник просядет? Тогда они мигом превратятся в котлеты. «Впрочем, что мне до этих чумазых? Сейчас «КАМАЗа» возьмем – и на трассу»
Одна лишь машина в починке, где есть человек. На глазах у Евгения, маленький слесарь в подменке замазанной, перекинул ноги через раму, спрыгнул на песок, посмотрел на часы, и к порталу направился. Правильно, время обеда. Длинный, вертя головой, шел через цех, пустынный, как лунный. Никого, даже дядек, что зашли перед ним. Повертел головой – никого! Наконец, голоса с потолка услыхал. Там, на лестнице у дверей на стеклянный «чердак» родитель стоит и Чепыгин…
А отцовский синий тягач с вызывающим спойлером, говорящим, что он не чета простодырам с кабинами красными, что щебенку развозит - также само стоит, под «скворешней», как утром оставили. Вот прям тютелька в тютельку. Уважение, эва! А отец наверху что-то хмурится.
- Не учи жизни меня, а? Здесь по-хорошему работает два человека. Сейчас один план выполняет, - кивнул на машину с задранным кузовом, откуда сошел маленький слесарь, - другому я поручил твой тягач. А у него… снова приступ… он хроник, понимаешь? Что мне делать прикажешь?
- Хорошо, заболел твой Курков. А остальные чего? У тебя по штату двадцать пять слеса…
- По штату, Витя, по штату.
- Так что?
- Да забудь…
- Как «забудь»? Им что, нельзя приказать?
- Кому приказать? Где, ты их видишь? – Чепыгин повернулся на цех, - они по щелям расползлись, спрятались, как тараканы, с одиннадцати.
- И как ты работаешь?
- А что мне делать прикажешь? Если я их уволю, здесь работать останется один человек. Один реально будет работать, – Чепыгин раздраженно вытягивал перед отцом указательный палец, - и хроник Курков, что день через два, и за это спасибо. – махнул рукой, - ты не переживай, я твоим позвоню, объясню, поймут.
- А если на рейс?
- А если не вызовут?
Помолчали, глядя мимо друг друга.
- Ну? В столовку пойдешь?
Отец покачал головой, Чепыгин с силой тряхнул его руку, живо спустился с лестницы, и, клюя головой, словно голубь, широкими шагами через цех двинул к порталу. Отец спокойно, о чем-то решая, сошел с марша следом. Остановился у тягача.
Длинный тихо коснулся плеча, спросил сочувственно: значит, наша машина не чинена? Отец покачал головой, нет, ни разу.
- А давай я слесарей поищу! – воспламенился вдруг Женька, - Найду, дядя Саша прикажет, и они нам все сделают! Я сейчас! – не дождавшись ответа выскочил из ангара на свет – заслонился рукой от рези в глазах, все же как мрачно в огромном цеху! Добежал по асфальту до мастерских, там за серыми стальными воротами шумели станки и грохотала кувалда, от них побежал по стоянке параллельно забору – и – чудо! - за шеренгой из трех самосвалов «ЗИЛов», перед мусорным баком с промасленной ветошью, наваленной с горкой, как потроха, на желто-сером бархане лежалых опилок увидел фигуры в грязных спецовках и кепках, пять шесть слесарей, развалившихся словно на пляже и пускающих вверх кольца дыма. Вот где они! Совсем были рядом – только плац перейди, посмотри за машинами у забора – и вот! Вот их лежка, бездельников!
Женька рукой указал на три коченеющих самосвала, на ряд мусорных баков возле белых вафель забора, и, не дожидаясь ответа, вновь туда побежал. Пригладив пряди со лба на затылок, воткнул в них очки, Виктор двинулся следом.
***
Обогнули машины, возле кучи остановились. Слесаря продолжали лежать. Среди них выделялся один, огненно рыжий, веснушчатый парень, что вольготно курил и о чем-то рассказывал. Двое, без кепок, с торчащими космами грязных волос, привстав на локте, его слушали. Еще двое, с темными мятыми лицами сверкали глазами на Женьку и Виктора. Отец поздоровался, приступил прямо к делу: их товарищ ушел на больничный, наряд нужно сделать.
- Курка снова прижало, гляди-ка, - переглянулись, и быстро – на Виктора.
- Слышите? Ничейный наряд. Может, кто-то возьмется?
Весельчак рыжей масти на локтях приподнялся, но не для того, чтобы встать, а чтобы удобней улечься. Положил руки под голову, широко улыбнулся.
- Твой аппарат с обтекателем?
- Мой.
- Ты с загранок?
- Ну да.
- А что там, стучит аль… гремит?
- Задний мост, редуктор сменить.
- Не, ты скажи – стучит, аль – гремит?
- Ничего не гремит. Надо задний редуктор поставить, с прошлого ТО мой на складе у вас, - поджал губы отец, - Чепыгин наряд переделает. Кто-то пойдет?
Отец переводил взгляд с одного на другого. Все взгляд отводили.
Рыжий молчал, только пальцами нижней губкой, словно младенец, поигрывал. Пошевелился лениво.
- Ну и что?
- А нальешь?
Отец не ответил. Постоял лишь секунду и обратно пошел, мимо стоящих машин. Ничего не сказал. И лицо как обычно: губы не сжаты, глаза, немного печальные, лоб высокий, покатый и пряди, как грива, над которой понтово сверкали темные стекла очков. Щеки немного запали… но это до рейса еще… Даже – до прошлого рейса он похудел, - думал Длинный с тревогой, отца осторожно разглядывая. «Что-то будет? Чепыгина сейчас разобраться попросит. А ведь наглость какая! «Нальешь!» Лежат посреди рабочего дня и никого не боятся, даже начальства. Ну да, мы с другой автобазы, но это вообще их работа! Блин, еще и не поездим из-за лентяев… Не, все будет путем - сейчас дядя Саша вернется с обеда, как даст на орехи!»
***
… так думал Женя, изучая облик отца, что поднимался по лестничным маршам, в застекленный курятник завпроизводства. Стукнула зеленая дверь, отец скрылся. И тут же вернулся, когда Женя приблизился: спускался, мягко ступая по гулким железным ступеням, держась за перила. Зачем он поднимался наверх?
- Нет у него подменки, Женек. Ладно, наденем свою.
Отец живо поднялся в кабину, достал цветастый пакет, кинул Евгению. Тот его взял неудачно, и на песок упали х-бешные, пегие куртка и брюки, в которые отец живо переоблачился прямо у тягача. Не понимающий Женька стоял, рот разинув. А в портале тем временем нарисовались три силуэта. Но они не спешили к машине – согнувшись, вдоль ямы пошли, к синему «Зилу» что дальше над ямой стоял. Там и спрыгнули, на корточки севши сперва.
- Эй, халат моему мальцу найдете? – крикнул аборигенам отец. Те нечленораздельное что-то ответили, один приподнялся на лесенке, показал рукой на портал – в раздевалке ищи.
- Ладно, пойдем в раздевалку. Или, может, домой? – склонил голову Виктор, - смотри, можешь топать до бабки.
- Не, не, пап, ты чего! – испугался Евгений, еще ничего не поняв.
- Тогда пошли за скафандром. Вперед!
В раздевалке, что была у ворот в первом здании, на крючках и в свободных шкафах было много таких же подменок. Но на Женьку как назло не нашлось. То мало, то дранина, - «ты что, тягач оскорбишь» - мотал головою отец, когда Женя показывал дырявую куртку. Сам подобрал подходящий комплект, тоже и стиранный, но пахнущий маслом. Показал его Женьке – тот примерять отказался. Махнул рукою – пойдем.
За кабиной, из технического ящика отец достал старый халат со следами земли, рукавицы. Их Евгений надел прямо на брюки. Неудобно было в халате. Понятно, отец его на землю подкладывал. Вспомнил – под старую «скатку», еще в детстве его!
- Ну что, любишь химичить, люби и саночки возить?
Запрыгнул на раму, довольно нахохлился тремя подбородками. Очки и не снял, стоит в футболке, в синем комбезе.
- Сейчас сам поменяешь, прогульщик. Не боись, научу.
Походил над мостом, спрыгнул снова на землю. Посмотрел на Евгения, у того из-под халата торчали голые тонкие ноги, венчавшиеся внизу синей обувью. «Ты в чем? В новых кедах? – задумался, - может, у Сашки есть сапоги? Ну ладно, смотри, не заляпай. Чепыгин еще до обеда на склад позвонил, по времени, - посмотрел на часы, - запчасть наша скоро прибудет. Что стоишь? А-а».
Чуть не плакал сын, будя в халате. Отец плечами пожал – тогда облачайся в спецовку. Не по гражданке ж в грязи ковыряться? «Что, ты джинсы не снял?! Да ты что! Ну-ка, живо… Или до дому давай. Считаю до трех». И Женя принял удел. Взял подменку, нерешительно по сторонам посмотрел… И постеснялся глухих механизмов. Переодеваться в темном цеху, на пропитанном маслом песке?
И стало все как во сне, но не веселом - печальном. Даже нет - будто в трудном и гадком, да-да, точно – в гадком, потому что впервые грязную шкуру, мерзкую робу пришлось на себя нацепить! Она была твердой, не гнулось, горько воняла и терла везде. Показалось на выходе из раздевалки с кабинками и вешалкой, где на крючках в изобилии висела эта одежда, что он и не человек уже вовсе, а голый птенец, идет в скорлупе на себе раскрошившейся.
А дальше и больше. Отец собрал инструмент, что валялся по цеху у других тягачей, нашел двухметровый отрезок трубы, объявил: делай так: я здесь, ты - с другой стороны, сначала полуосями займемся. Их надо выкрутить, иначе картер не снимем.
- Видишь вот гайки – указал на круг гаек на ступице, землей примазанных с рейса.
- А как их снимать? Они же в земле.
- Так землю счищай. Вот и щетка железная. – отец показал на другие машины, где также на ступицах гайки виднелись, - ты туда посмотри. Я хоть мою машину, а ты те гайки видишь? В глине все.
«А ключ и с чистой сваливается» - лепетал про себя растерявшийся Длинный, головку на гайки насаживая. «Ну вот – тем временем, с другой стороны отец шуршал щеткой с щетиной стальной, - счищаешь, потом и насаживаешь». Кинул сыну второй раз. Длинный снова прошел круг шестигранников – ох их сколько! И как их откручивать, все же тугие.. Раз… р-р-раз! Не даются! Женька встал, изо всех сил на ручку надавливая, но как сосиска висел на ключе! Как когда-то на перекладине.
- А труба для чего? На хвостовик надеваешь….- покачал головою, - смотри.
Взял трубу, на торчащую ручку ее насадил, не сгибаясь, легко рукой двигая, гайку враз провернул, ухмыльнулся довольно.
- Все должно быть легко. Давай, дальше сам.
Женька взялся, а он последил, как выходит. Не утерпел, кряхтя, снова нагнулся к нему.
- Да ты на трубу-то дави. Не держи ее, нет. Она же не свалится, если вперед чуть подать. А там она ключом ограничена… Еще нажми. Плеча не хватает. Вытягивай... еще... Вот. Нажимай теперь, контролируй хвостовик, чтобы не свалилась теперь. Вот… молодец. И дальше по кругу… Пролетарии хреновы, - бормотал папа беззлобно, - и не нужно никакой «Солидарности».
Гайки скрутили с полуосей, кувалдой ударили выскочили их фланцы. Женя потянул ан себя полуось, что чем-то штанку напоминала, сначала одну почти вынул, отец крикнул «не всю!» – полметра и хватит. Нужно, чтобы из редуктора вышли, чтобы механизм отпустить. Потом уселись на раму, отец показал, как гайки длинным ключом вокруг редуктора скручивать. С этим уже было понятно. Отец спрыгнул на землю, куда-то ушел, оставив сына наполнять сухое ведро крепежом. Грых. Грых. – скрутил, и головкой о край коробки-жестянки, выбивая прочь шестигранники. Вскоре отец вернулся на электрической каре-погрузчике, с вертикальной направляющей рамой и елозящими по ней стальными рогами. Подъехал вплотную, просунули трос в монтажное ухо, через рог на одну петлю перекинули, отец рычагами подвигал – рога по раме поехали вверх, трос натянулся – хлоп! И полусфера болтается в воздухе, над круглой ванной с черными остатками масла. С шестеренок, торчащих внизу полусферы, обильно капает вязкая жижа почерневшего масла. Кара развернулась, и, оставляя вереницу масляных пятен, болтая чушкой на тросе, покатила на выезд, и дальше, по светлому дню и асфальту, к приземистым мастерским.
Женька сел, как кузнечик, не зная, что делать, снял рукавицы, завертел головой. Удивился, как моментально все изменилось. Только что они ходили по цеху чуть не начальниками, а теперь обычные слесаря.
И вообще. Отец до этого дня… был… как открыватель новых пространств! Был… король жизни! А тут вдруг из принца стал нищим. Причем, так легко! И оказалось, он и «в нищих» неплох. Их дело знает… Да, невидимый полог, избранность, которой так упивался Евгений, на отце теперь немного померкла, зато ярче увиделась сила, готовая вступить в любой бой с предательской каверзой жизни. Реальности, где из романтики, в которой прежде Женька обильно купался, в общем, почти нет ничего. Только та, что сам сделаешь – и ее-то Женьке вместо жизни и подгонял-то отец! Подсознательно он готовился от отца эстафету счастья принять, в папино облако фарта-азарта, когда он научит, нырнуть. Так он чувствовал жизнь. Для того и каждое слово ловил, и копировал батю во всем. В походке, повадках, в прическе… А оказалось, нет эстафеты и облака нет. Зато есть реальность, вздорная, пьяная, злая и на других зло срывающая, на обязанности наплевавшая, и на добрую просьбу. Жизнь, в которую не нырять с кондача, а в которой себя сперва нужно поставить! И быть начеку. Вот она, жизнь настоящая: грязь, копоть, грохот, лежащие на кучах песка слесаря, от которых разит перегаром. И глумливый вопрос, в ответ на спокойную просьбу: «…нальешь?»
Отвлекли его мысли, не видел, как морлоками во мраке возникли косматые люди в замасленных робах, с черными от трансмиссионки руками, подошли к заднему мосту, над которыми размечтался пацан и не спеша, начали накидывать из ведер в ванну с чернеющей отработкой синюю ветошь с опилками. Потом как один воззрились на Женьку. Тот невольно подвинулся. Слесаря степенно залезли на раму, расположились, и начали медленно вычерпывать напитавшуюся ветошь в черные, дырявые ведра, что поставили тут же, под раму. Наполнили одно, свежей ветоши накидали, наполнили другое… Кивнули Женьке – неси на помойку. Тот медленно начал слезать…
Тут на каре, с болтающимся свежим редуктором, с блестящими маховичками и шестернями, торчащими из полусферы, к КАМАЗу подъехал отец. «Эй, куда мальца посылаете? Вы свободны, ребята. Мы сами уж справимся» и – потом к Длинному, - ты видел, что они делали? Вот, продолжай. Картер должен сверкать, как яйца кота. Где опилки ты знаешь, баки с ветошью там же»
Следом в портале появился довольный Чепыгин, что быстро шел и головой вперед припадал, и широко шагающий «рыжий» - он оказался такой же жердью, как Женька, только постарше, и был наголову выше начальника. «Так наряд давай?» - нагло улыбался, словно ничего и не было прежде, ни пряток, ни отказа отцу. «Поздно» «Чего?» «Загорать меньше нужно» - неприязненно бросал Александр, не глядя. «А чего, было время обеда!» - глумливо и нагло кривился рабочий, «Конечно, обеда. У вас он с утра и начался. Как Куркова отправил - никого на участке. Вдруг работать заставит? Все, будь здоров» «А наряд на кого? – осклабился Рыжий, - Куркову отдашь?» «ну не тебе же? - рукою голой и толстой, как рулька, указал на Евгения, - Хоть ему вон, отдам.» «А он же у нас не работает?» «А мы срочным договором оформим. Свободен!».
Рыжий послонялся возле КАМАЗа, недовольно посматривая на Женьк, быстро освобождающим картер от грязи, снова вставил в зубы цигарку, закурил и пошел, напевая: «друг, оставь закурить… А в ответ – тишина».
Подошел отец, забрал ведра, весело побежал на помойку. Вернулся, забрал новое ведро.
- Так, прокладки поставил? Где-где, вон я принес. Как же без них? Сразу все вытечет. Бери кольцо… на шпильки насаживай… не порви.. . Ванна готова? Давай трансмиссионку теперь, наливай во по сюда, – отец пальцем показывает риску на сверкающем дне. Потом объяснил, как рукой редуктор на место направить, потом аккуратно на каре вплотную подъехал, Женька встал, накренил на тросе редуктор, тяжелый, как колокол! Прицелились… рога поехали вниз – бац, и поясок-флянец на полусфере замер на шпильках моста. Двадцать шпилек – в двадцать отверстий! И все враз совпало! Ну, кайф! Тут же гайки набрасываются, по кругу закручиваются, прыжок на песок – и полуоси обратно кувалдой вбиваются, и на них - гайки по кругу, трубой все подтягивается – туго? Отлично.
Так и доработали – споро, не теряя минут.
- Ну и вот. Саня-а! – прокричал к зеленой, стеклянной скворечне Фигурка в белой рубахе отрывает от бумаг озабоченное лицо, - все, шабаш!
Отмашка рукой.
Перед раздевалкой, оттирая в коробе с чистым песком руки от грязи, отец говорил между делом Евгению.
- Главное, дело найти по душе. Но знать только его тоже нельзя. – весело улыбнулся, - Иначе от оболтусов будешь зависеть! Поняу?
Переоделись, а дальше все было по плану, кроме столовой, что уже закрытой была. Отец сходил в бухгалтерию, потом они с воплями прокатились по кругу внутри автобазы и, словно как Чкалов под ленинградским мостом, пролетели под эстакадой ворот и с форсажем ринулись в город, к бабке и деду в близко лежащий Квартал. Обедать – как в старые времена! Когда старая женщина, что зовет «мамой», никогда не Никитичной, щедро нагрузит тарелку, а Иваныч, не посмел называть Виктор тестя отцом, спросит последние новости… Посмеются, поспорят по-доброму, про хоккей, про футбол…
И вновь – та же кухня. Желтизна старых яблонь смотрит в окно! С горкой лапша в синей тарелке, а Женька уж хвастается, как они здорово уделали наглых рабочих! «Поправка, - не рабочих, а люмпенов, сын. «Люмпенов?» «Да, потом объясню».
Кончен обед, хозяйке поклон за хлеб и за соль. Женя – за руль и едут на выезд. Перед путями у «Кулинарии», прильнувшей к блочной девятке, КАМАЗ останавливаются. Хотят поменяться местами, но не успевает Женя спуститься с подножки, как слышит крик ужасный:
- Ну, стой! Стой, говорю!
Попались! Руки слабеют, сходит едва с подножки водительской на ватных ногах, обернуться не можется. Боковым зрением видит, что отец на ступеньке своей тоже замер, быстро вытащил солнцезащитную пару, на нос нацепил. Для конспирации?!
- На месте, сказал! Стой.
Попались! Попались! Обернулся – на дороге - лишь мамы с цветными колясками, после их выезда с тротуаров спустились.
- Витька, здарова!
И тут слышит свист и вопль заикастый, до боли знакомый.
- Витька! Витек!
И с переулка, от помойных развалин, бежит и орет худющий мужик, в майке и трениках, в тапках на босые ноги, а в руке цинковое трясется ведро, слава богу, пустое. Патлы торчат, что у тех слесарей, во все пять щербатин рот улыбается. Мужчино освенцимское на постаревшего Буратино с похоже, он и с привычками, как у того, деревянными, и с такой же походкою, старческой, и с мыслями невыносимо занозистыми: где, у кого стрельнуть трешку на вечер. « «И где узять? А уор же – у Уити! Я ж как КАМАЗ увидал, от помойки бе… бе… бежал и к..к..кричал» «А пять рублей с того года отдал?» «А тебя ж нет же тута больше… Никитишна мне говорила» «Ей бы отдал» «Как же ей? – Котлета обиженно перестает улыбаться, - я брал у тебя» «Ладно, сын тут часто, ему потом отдашь восемь рублей» «Иваныч, ты меня знаешь» И птичьей лапой схвативши трояк, припадая на левую ногу, Котлета вниз ковыляет с ведром на дорогу и рельсы, по которым неподалеку крадется трамвай, в новый квартал пятиэтажных домов, в обитель с живою водой, в пещеру ликероводочную, в заветный магаз. На середине дороги встает, смотрит задумчиво на пустое ведро. Желтый вагон трамвая все ближе, вот уж он звякает! И… мужик продолжает свой бег с помойным ведром. Отец улыбается – ну? Испужался? По коням!
Женя тягач вел как профи. Тугое колес легло в руки славно, словно юнец с ним родился. Послушно выполняя волю водителя. А отец, опустив очки на глаза, откинувшись на дверное стекло, уже не глядя на сына, расслабленно рассуждал для завороженного парня, напомнившего ему о загадочном слове, как его… люпины…
- Люмпены. Это, знаешь ли, то еще войско. Из деревни они. Без присмотра остались и понесло во все тяжкие. Город ведь вырос в два раза со временно довоенных. Было сто пятьдесят, теперь триста тысяч. А откуда эти сто пятьдесят? Да все из колхозов. А кого председатель из колхоза отпустит? Понятно кого. Всех, кто рукастый, непьющий – удержит. А кто пьет как сапожник, кто ленится, работать не хочет – сюда. Вот и пожалуйста. У нас все хорошо. Кварталы новые ставятся, заводы один за другим вырастают. Основные фонды лет на триста вперед. А вот люди, конечно… Их подготовить бы. Как?
И снова смотрели на ленту асфальта, и снова Женька с тоской посматривал на спидометр, где вот-вот набегут роковые 36 километров и нужно будет пересаживаться перед съездом на трассу… не замечал синевы, пластающейся океаном по правому борту, в стекле, за плечом отца Виктора… не слышал, что он говорил. …
- Считается, труд эволюцию кончит. А как их к труду подвести?! Чертополохом растут и вырастают в пролетариев-люмпен. Не понимают добра. Власть еще смеют ругать. Я как слышу, говорю – не при Вите Найденове. Они такие - чего она тебе сделала? Да по мелочи, говорю, помереть не дала, семью заменила, образовала, профессиям научила. Мир показала. Жилье предоставила. «Это тебе повезло!» - говорят. Да какой «повезло»? Сам книжку возьми лишний раз, не в бутылку смотри. Ведь дороги любые открыты. Учиться – хоть очный, не можешь - на на заочный, специальности – вон, сколько хочешь, любая, на выбор. Жилье? Работать устройся и на квартиру записывайся, только сначала женись. Не хочешь корни пускать, на стройку вербуйся, на севера там, на БАМ, на Нурек, что там щас строят? Заработал на жизнь, в кооператив жилищный вступай… Женя, не забудь – там дорога разбита… тише сделай… вот так… Даже у Сашки, в грязи этой, по двести ре ежемесячно можешь иметь. «И пять лет ждать «москвича» - говорят. – вот, типа там, за границей, там сразу!» Да ты бы сдох заграницей, тебя бы хозяин за пьянство сразу вытолкал в шею» Объясняешь - не верят. А, может и верят.. Просто ничего им не нужно, ни семья, ни учеба. Все их устраивает. Пока нет на выпивку, что-то да сделают…. До обеда полазят по базе, гайки покрутят для вида, а потом за бутылкой бегут, если деньги имеются. Глазки залил – и вот оно счастье. Добра к ним советская власть… постой, давай у родника остановимся. Баклажку ты взял? Хорошо.
На горке, откуда открывался вид на холмы и леса, на шумящую за ними минскую трассу, что уже зажигала бисер огней, видный линией, останавливались. Виктор брал здоровую флягу на двадцать пять литров, с широкой, большой горловиной, покидали КАМАЗ, по тропинке спускались к подножию. Там, как всюду по области, славящейся своей ключевою водой, из земли бил родник. Торчала труба, по ней вытекала водица слабою струйкой, и в три метра купель в глину, падала. Подставил канистру, продолжил.
… Помнишь, в Батуми летели из Внуково? Когда на Красную площадь решили сходить, и в Мавзолей? Я еще гвоздики купил, забыл, что цветы нельзя. – Виктор сам себе кивнул, - Потом так с цветам в ГУМ и пошли. А после ВДНХ потащились, и там Ильичу их пристроили. Вот чего мы несли их дотуда? Мало кому у стены поклониться? Но ты ж понял, что дело не в этом, не чтобы «пристроить». В благодарности дело.
Виктор улыбнулся по детски, видимо, и своей каменной пятерней – Длинный всегда завидовал силе отцовой – почесал свой покатый, в залысинах лоб. Задержал «краба» потом на затылке, глянул на сына из-под локтя, - помнишь, не?
- Помню! В ГУМе мороженное было тогда обалденно.
- Лучшее в мире.
- А потом мы ехали до Кобулети, и там от водителя тошнило половину автобуса. Тогда ты его вычитал, и мы нормально поехали!
- Да! Руль нельзя передавать, особенно на горной дороге. Но этот «ас» он, конечно, лихач. Даже мне было страшно. Оказался земляк!
- А еще, - вдохновлялся Женька, словно только теперь до него дошло, какую нехорошую вещь сделал утром, - как мы поселились у тетеньки шеф-повара совета министров республики. А в доме нет света. . Одна розетка работает. И тогда ты сделал проводку. И все стали говорить: «вот что значит - русский инженер приехал и сделал!» и нас закормили вкуснятиной! Цациви, Хачапури, хозяйка стала нам лично готовила.
- Ну да. Три недели у них провели. Благодарные люди. Знают и ценят добро. Так я это к чему все говорил?
- Ты про благодарность.
- Да. Благодарность. Нужно быть благодарным. С этого все начинается. Мы ведь изначально вроде и люди… а все же не совсем еше люди. Понимаешь, а если ты благодарен, то ты как бы уже и видишь добро, что до тебя было. И значит, можешь к нему добавить свое… И так далее. Я свое, ты свое – к благодарности за то, что предки нам предоставили. Понимаешь, за это все люди же реально на каторгу шли. Ладно, хорошо, пусть это история. Но сколько таких как я перемерло в первую мировую войну? А если бы не Дзержинский, если бы не Советская власть? Или вот я. Все получил. Хорошо, допустим, добрые люди у нас были всегда. Но дальше-то что? Кем бы я стал - приказчиком в лавке? В солдаты пошел? Ведь кто-то по жизни должен вести, вести и подсказывать, как поступать. Или дороги-пути предлагать. И вот они – есть. В нашей стране. А если не быть благодарным, как эти – все, точка.
Затащили вдвоем бак наверх, загрузили в кабину. Виктор уселся водителем. Ехали. Кольцевая не подводила – ни впереди, ни позади ни одного автомобиля, впрочем, кончалась она, Минка все ближе…. Мелькали дачи, ложбины, с макушек холмов открывалась обширная даль, были видны темные легионы лесов, желтые пятна полей и синее-синее, внимательное, и такое близкое небо, словно приникшее к ним…
- Вот я и говорю, молодые еще ребята, а как себя ставят? Все, кончено с ними. Это уже не рабочий класс, а люмпен-пролетариат, паразитарная прослойка. Бесполезная для рабочего дела, да и вообще бесполезная. Понимаешь, они родились на всем готовом и думают, что так и положено. А ведь нет, не положено, это только у нас с соской бегают до восемнадцати лет. А за проклятым бугром в институт поступил – радость вселенская, есть где работать – совсем хорошо! Но выбора нету. Да, где страна побогаче, типа, в Америке, ладно, с этим полегче, но все равно же все деньги решают. Есть деньги в семье – есть перспектива, а нет… Что ж, ву а ля. А у нас не нужно бояться. Ты можешь без денег выбрать свой путь. И всегда будет крыша, работа. И даже может быть, по душе. Понимаешь? – Виктор притормозил, пропустил несколько автомобилей, нажал на акселератор, с шумом выехал на Минсаую трассу, - За ключ золотой нужно быть благодарным, не быть Буратиной безмозглым. Это нужно понять: счастье – необязательно. А эти в бутылку смотрят как в знак протеста – не нужно мол, вашего счастья. У нас особенный путь! Ага… в ЛТП, а в тридцать лет стариком и на кладбище.
Помолчал.
- Мать возражала. – отец снял руки с баранки и развел их в стороны, как бы обнимая панель, вернул ладони на руль, - Или разъезды, или семья. Я дал ей надежду, – провел рукой вдоль стекла - и не смог. Так что, все по-честному, на нее не серчай, если что…. Если какие проблемы возникнут. Добро?
Длинный, совершенно счастливый, увлеченно кивнул. Он не то чтоб не слушал, нет, но значения словам не придал. «Проблемы». Какие проблемы? Подулись и успокоились. Зато вот – дорога, махина в руках, а самому-то всего лишь тринадцатый год.
- Интересно, мать говорит, жизнь компромисс и жертвы нужны. Нельзя быть полностью счастливым. Можно – немножко. Но ведь счастье не бывает немножко. Оно либо есть, либо нет. Да-а… - выдохнул, - Оказывается, не только капитал счастью враг, а еще компромисс. На этот вопрос учителя не ответили... марксы-энгельсы наши.
- Пап, а Котлета, он люмпен?
- Ну да.
- А почему ты тогда ему деньги отдал?
- Ты про что? - Виктор очнулся, оторвался от дороги, посмотрел на сына.
- Ты ему дал деньги, а Рыжему на автобазе не дал.
- А… Зря я сказал, что он люмпен, нет-нет. Нельзя судить человека по виду. На дела смотреть надо, а не когда человек ведро на помойку выносит. Котлета, видишь ли за свои же обязанности трешку не просит. А Рыжий вот – просит, хотя ему закроют наряд. Считает, что я по загранкам мотаюсь, продаю дефицит за три дорога. Как на водку не взять? Чувствуешь разницу? Котлета – пьяница, но в деле мы его не видали. И потом, - Виктор весело улыбнулся, - он долги отдает! Как минимум, признает. А значит, что он – человек, и тебя за человека считает.
Виктор подался к баранке, снял руку с баранки, сжал пальцы щепоткой, и, подражая Райкину, залопотал по-восточному: «Ты еще малядой, не понимаещь весь смисл. Дифцит – это смисл. Пусть все будет, но только чтоби чего-то не хватала. Тогда - ты меня уважаищь, я тебя уважяю, и ми с тобой – увяжяемие люди-и!»
Засмеялись…
-