Учёные утверждают, что способность к коммерческим операциям присутствует далеко не у каждого человека.
У Бруныча она определённо присутствует, и первые признаки коварного её присутствия обнаружились ещё на «картошке».
«Картошка» – это, собственно, и есть начало студенческой вольницы, и это всегда сентябрь. Благословенный месяц, за который новоиспечённые первокурсники успевают подружиться, влюбиться, рассориться и снова влюбиться.
Итак, сентябрь 198* года, совхоз имени Зайцева, посёлок Нижний Бесовец.
В здании старой школы на двухъярусных койках обретаются пятьдесят вчерашних абитуриентов с надзирающим за ними преподавателем.
Вечером – настольные игры, ужин и стихийная дискотека. Перед дискотекой – напитки. Конечно, тайком от преподавателя. Вчерашние школьники литрами пьют свободу!
Днём – трудовая повинность. У девчат она заключается в фасовке и переборке. У мальчишек – это погрузо-разгрузочные работы, а также сопровождение уложенного в мешки картофеля в магазины и овощебазы Петрозаводска.
В одну из таких поездок Брунычу, как он совершенно справедливо заметил, «пепёрла масть» – заведующая магазином, на радостях, что товар разгружен ударными темпами, пожаловала грузчикам по рублю.
– Колоритная у вас бригада! – улыбнулась она, прощаясь.
Ещё бы не колоритная! – почти двухметровый балагур Эстерле и вечно хмурый, с трудом преодолевший полутораметровую ростовую отметку, Олег Роговой.
На следующей точке потребовали оплату сами.
– А разве вы не студенты, ребята? – завсклад почесал в затылке.
– Да за кого вы нас принимаете, папаша? – скорчил брезгливую физиономию Бруныч. Мол, как это можно такого породистого маргинала принять за какого-то там студентика?!
«Папаша» достал купюры. А дальше – пошло-поехало!
– А вечером бутылочку! А! Бутылочку, Вить?! – потирал руки Роговой после каждой удачной сделки.
В торгах он участия не принимал, но в конце трудового дня со счастливой улыбкой пересчитывал прибыль. Так продолжалось неделю. И всё это время на сортировке никак не могли понять, почему эта странная парочка ежедневно напрашивается на погрузо-разгрузочные работы в город. В сортировочном цехе лафа – бутерброды и чай, а тут целый день по разбитым дорогам трястись, да и в кузове на мешках с картошкой не так, чтобы очень тепло и уютно.
Незаконность финансовых операций вскрылась в магазине «Овощи-фрукты» на Ленина.
На реплику Бруныча «Спасибо – это много! По рубчику – самый раз!» директорша подняла подведённые брови:
– Шутите, мальчики! Я же прекрасно знаю, что вы студенты, и за вашу работу уплачено наперёд совхозу.
Отправиться бы «мальчикам» восвояси, но призрак упущенной выгоды толкнул их на скользкий путь.
– Ну шо вы так нервничаете, мамаша? – перешёл в наступление Бруныч. – Пусть даже студенты! Не из своего же кармана платите?
На «мамашу» усиленно молодящаяся директорша обиделась окончательно и побежала звонить.
– Да, длинный! В фуфайке и импортном джинсовом комбинезоне. Наглец! С ним коротыш в очках и в вязаной кепке! – послышался из подсобки её возмущённый голос. – Требуют деньги. Ваши? Я так и думала. Наведите, пожалуйста, порядок!
На комсомольском собрании «коммерсантов» громили, что называется, в хвост и в гриву. Особую нетерпимость проявлял командир отряда, член КПСС Мелех:
– Разложенцы! Капиталистические прихвостни! Предлагаю немедленно исключить!
– Поаккуратней на поворотах, товарищ Мелех! – присутствующий на собрании преподаватель Александр Алексеевич Берестов протестующе поднял руку. – В сталинские времена за такие обвинения ребят бы к стенке уже поставили. Другие мнения есть?
– Есть!
Про Рогового отметили, что, как слабохарактерный человек, он попал под плохое влияние, но, как комсомолец, теперь уже всё осознал и раскаялся. Раскаявшийся виновато моргал и хлюпал.
Эстерле заклеймили как организатора и вдохновителя.
– А ещё у него несоветские джинсы! – справедливо заметил приглушенный голос из первого ряда.
Всё как-то само собой поворачивалось к тому, чтобы попавшего под влияние Рогового простить, а оказавшего это влияние Эстерле из университета отчислить.
Неожиданно для себя я поднялся и поведал собранию о том, как Витька вырвал из забора штакетину и героически разогнал подступивших ко мне у магазина аборигенов.
– Это ни о чём не говорит, – раздался всё тот же приглушенный голос из первого ряда.
– Это говорит о том, что Эстерле хороший товарищ, а хороший товарищ не может быть плохим комсомольцем! – привёл я бесспорный довод.
Ещё я хотел добавить, что на «незаконно вырученные средства» Эстерле в местном сельпо приобрёл три бутылки портвейна «Кавказ», который присутствующие здесь комсомольцы, включая принципиального коммуниста Мелеха, с удовольствием выпили. Но тут меня вовремя перебила комиссар отряда Людмила Леккоева:
– И Эстерле, и Роговой – виноваты оба! Предлагаю никого не исключать и обоих взять на поруки! Ставлю на голосование. Кто за? Раз, два, три, четыре… тридцать четыре. Кто против?.. Раз, два… Воздержавшиеся? Принято большинством голосов.
Уф-ф!.. Какая прекрасная форма работы! Ну да! Зачем исключать?! Конечно же, на поруки! Какая ж ты умничка, Людка! Ты сразу же стала мне симпатичной – как комсомолка, как женщина и вообще.
Вторая попытка Виктора Бруновича попробовать силы в коммерческом предприятии пришлась на четвёртый курс.
Танцевальные площадки в ту пору множились, как грибы, и диск-жокеи, засучив рукава, что называется, «рубили капусту», в смысле – хорошо зарабатывали.
– Да это же просто Клондайк! – кипятился приятель. – Золотоносная жила! Чем мы хуже какого-то диско-клуба «Маскарад» из дома офицеров? Диско-клуб «Абрикос» – это, знаешь ли, имя!
Почуяв, чем всё это может кончиться, я начал активно сопротивляться, но бронетехника аргументов приятеля безжалостно давила мои сомнения:
– Старик, у нас дармовая аппаратура! Платим только за аренду помещения и за доставку колонок – рубчик до места, рубчик назад. Колонки и магнитофон прекрасно влезают в багажник такси. Таксисту, если начнёт возмущаться, предложим двойную оплату.
– Допустим, с перевозкой аппаратуры решим. Но ты мне скажи – какова будет стоимость входа на это мероприятие? И будут ли готовы простые советские студенты выложить требуемую сумму?
– Я уже всё рассчитал! Три рубля – оптимальная такса. В эту же стоимость будут входить незамысловатый коктейль и ваза с фруктами из расчёта на шесть человек. С фруктами, сам понимаешь, солидней.
– А билеты, старик? Сейчас ведь требуют, чтобы на каждое мероприятие в обязательном порядке были билеты.
– Билетов в любом кинотеатре валом!
Бруныч упорствовал, но я продолжал нудить:
– Они подотчётны и пронумерованы.
– Это решаемо! – отмахнулся приятель. – Первоначальный капитал – вот что самое главное. По моим подсчётам, он должен составлять не менее шестидесяти рублей. С этой суммы мы должны наварить сотни полторы, не меньше.
– Сотни полторы? – я невольно присвистнул. – Да это же двести процентов, за которые, по утверждению Карла Маркса, капиталист продаст что угодно, и даже родного отца!
– Да кто такой этот Маркс?! Бухгалтер-теоретик! У нас же всё будет на практике. Реальная прибыль!
В успех предприятия не верилось на уровне подсознания, и я сопротивлялся, как мог:
– Ну, знаешь, старик… такая сумма… это, считай, что моя месячная стипендия, и я пока не готов…
– Эх, не герой ты Джека Лондона! – махнул на меня рукой приятель.
К героям Джека Лондона у меня слабость, и волей-неволей я начал сдавать позиции:
– Ну, почему сразу не герой? Стипендия не резиновая! Ты должен меня понять…
– Так всю стипендию и не надо, – заметив, что брешь в обороне пробита, Бруныч перешёл к активным наступательным действиям. – Создадим инвестиционный фонд, и каждый инвестор строго в соответствии с вложенным капиталом получит свою часть прибыли. Всё просто – закон прибавочной стоимости!
Процесс вовлечения инвесторов прошёл относительно гладко.
Дулепов и Шкет пожертвовали по «трёшке». С обычной своей усмешкой кинул «червонец» Макс. Ректор от финансового участия отказался, однако предложил рассмотреть свою кандидатуру в качестве платного консультанта по общим вопросам. Соответственно, мы послали его подальше. Котя дал пять рублей, посетовав, что эта «незапланированная инвестиция расстроила его планы на вечер».
– Зачтёшь его в копилку трезвости! – успокоил приятеля Бруныч.
Валентик свои два рубля то вносил, то забирал обратно. Витька назвал такое поведение неспортивным, и Андрюха в конечном итоге сдался.
– Закон прибавочной стоимости никто не отменял! – торжествовал одессит.
На это я заметил, что вывел его всё тот же небезызвестный ему бухгалтер Маркс.
– Умный, оказывается, мужик, – недоверчиво покосился на меня Бруныч. – Но памятники в этом случае должны ему ставить не коммунисты, а капиталисты.
Оставшуюся часть первичного капитала внесли экономистки-первокурсницы. Щедрость их объяснялась просто – на предстоящем мероприятии Бруныч пообещал им ставить через раз Боярского и Антонова.
– У нас в фонотеке нет ни того, ни другого! – попытался я его урезонить.
– Га!.. Успокойся! – посмеиваясь, он пересчитывал наличность. – Боярского по телеку посмотрят! Антонов? Любой утюг включи, и сразу тебе Антонов: «Под крышей до-ома твоего-о!..» В большой коммерции, старик, как в большой политике: главное – пообещать!
Доступную плату за аренду запросили в кафе на Октябрьском. Том самом, что рядом с пивбаром. Цена оказалась выше ожидаемой, однако помещение смотрелось прилично, и Бруныча это сразу же окрылило.
Со сторожем кинотеатра «Сампо», когда тот трясущимися руками извлёк из кармана рулончик погрызенных мышами билетов, он даже не стал торговаться:
– Бутылки портвейна хватит? Две?.. Однако запросы у вас, папаша!
На вторую кое-как наскребли по карманам мелочи.
Серьёзной проблемой оказалась работа с клиентами. Проходила она, как правило, по одному и тому же сценарию: услышав про дискотеку, клиент оживлялся; при упоминании о трёх рублях удивлённо вскидывал брови; узнав о том, что местом проведения мероприятия планируется кафе на Октябрьском, скучнел и терял интерес.
Как выяснилось позже, происходило это не только по причине удалённости кафе от центра, но ещё и потому, что в этих рабочих кварталах – район «Тяжбуммаша» – молодёжные стаи гопников особенно агрессивны.
День «че» приближался. Большая часть билетов пылилась на подоконнике, но Бруныч искрил оптимизмом:
– Это не кораблекрушение, старина! Это лишь маленький крен! Откроем кафе для прохожих. Снизим цену до двух рублей. Валентик, как самый переживающий за свой инвестированный капитал, поработает зазывалой. Каких-то пятнадцать-двадцать человек с улицы – и мы на плаву!
Магнитофон, колонки и цветомузыку привезли на такси за тройную оплату. За двойную два предыдущих таксиста везти отказались.
Пока расставляли аппаратуру, я посчитал количество человек. Двадцать пять. Треть из них – первокурсницы-экономистки, пришедшие на Боярского и Антонова. Это был полный крах, так как предприятие становилось прибыльным при участии в нём от пятидесяти клиентов и выше.
Коктейли, выставленные официанткой на свободные столики, магнитили взоры. Клиенты, прохаживаясь по залу, время от времени к ним прикладывались. Когда, наконец, мы решили напитки и фрукты убрать за стойку, нетронутыми оказались лишь два или три стакана.
Бруныч врубил колонки, и в волнах цветомузыки замелькали задорные лица. Клиенты отрывались на славу – извивались под итальянцев, взрывались под рок-н-рол, комично и дружно задирали ноги под летку-еньку. Полагаю, что в градусе этой весёлости дармовые коктейли сыграли не последнюю роль. На фоне коммерческого провала мне всё это виделось пиром во время чумы.
В разгар дискотеки Бруныча окружили экономистки.
– Абрикосина, ты обманщик! – верещали они, требуя обещанных Антонова и Боярского.
Бруныч отмахивался и советовал им повнимательней прислушаться к Крису де Бургу.
– Старина де Бург борозды не портит! – внушал он девицам.
Возмущённый визг заглушал колонки.
В размышлениях о роли личности в успехах коммерческих предприятий я совершенно забыл про Валентика. А он, между тем, оказался на высоте – зазвал-таки прямо с улицы трёх человек, успешно всучив им билеты по два рубля за вход.
Эти ребята, надо отдать им должное, сразу же повели себя несколько более раскованно, нежели остальные. Выставив на стол принесённую с собой бутылку водки, они её тут же опорожнили и, без церемоний пересев за столик к экономисткам, стали наперебой за ними ухаживать. Такой поворот у парней, имеющих на экономисток свои притязания, положительных эмоций не вызвал.
– Выйдем, поговорим! – пять или шесть их поднялись и встали у чужаков за спинами.
– Может, не надо? Да и о чём это, собственно, нам разговаривать? – один из пришельцев состроил преувеличенно недоумённую мину.
– Разъяснить вам кое-что хотелось бы.
– Разъяснить? А, ну тогда, конечно. Куда пойдём-то? На улицу?
Чужаки переглянулись и со скучающим видом потянулись к выходу. Однако до улицы эта компания так и не добралась, потому как прямо в фойе разъясняющая сторона с удивительной быстротой приняла положение лёжа.
– Ха! Каратисты! – почему-то обрадовался Валентик.
Чужаки растворились, не дожидаясь аплодисментов. Противники их, помогая друг другу подняться, потянулись к умывальнику для приведения себя в порядок. Инцидент был, как говорится, исчерпан. Однако к финансовым проблемам нашего предприятия добавилось теперь разбитое в фойе зеркало.
Наконец я решил обратить внимание Бруныча на то, что всё складывается не так уж и хорошо:
– Зеркало – плохая примета, старик.
– Плохая примета – это когда на тебя направлен автомат Калашникова! Все остальные приметы хорошие! – отмахнулся приятель. – Не отвлекай! У меня заказ! Платный, кстати. – Он сделал глоток коктейля и, перестав обращать на меня внимание, голосом штатного диктора заговорил в микрофон: – А сейчас специально для студентки физмата Марины Прохоровой, которую близкие ей друзья называют Пума, прозвучит музыкальная композиция группы…
Махнув на него рукой, я вышел в фойе, где вместе с официанткой мы принялись подметать осколки. Процесс этот подействовал на меня благотворно, по той, вероятно, причине, что эта девица была симпатичной. Особенно симпатичными мне показались её сильные ноги под облегающей мини-юбкой.
Пока я раздумывал, что бы такое умное ей сказать (вечная моя проблема, как завязать разговор с понравившейся незнакомкой), она заговорила сама:
– Я лыжами занималась (наверно, поймала мой взгляд). С раннего детства ещё. До «кэмээса» дошла и бросила. А эти полулегальные секции карате здесь чуть ли не в каждом подвале многоэтажки. Вот и развлекаются парни. На улице вот тоже, сами мужиков провоцируют, а потом удары свои отрабатывают.
– А вы как… с работы ведь поздно уже возвращаетесь… не боязно?
– От дураков никто не застрахован. Но я вообще-то тоже из этого, из «тяжбуммашевского» района. Так что многие меня тут знают. А если и пристанут, так найду, что сказать. Ну вот и всё, пожалуй… – последние осколки отправились в мусорный ящик. – Пойдёмте теперь потанцуем. Официанткам вообще-то нельзя, но… если вы не против, конечно.
Я? Против?.. По правде сказать, я уже и сам собирался… Но если уж говорить напрямую, то есть в этих инициативных девицах какое-то откровение.
– Капа! Капитолина! – представилась она сквозь рёв колонок.
Мы крепко прижались, и всё, что до этого виделось мне в негативном свете, померкло и перестало быть чем-то значительным.
Да и может ли быть что-то значительней этой прильнувшей женщины?
Собрание инвесторов проходило в 209-й.
– Друзья мои! – начал отчёт Бруныч.
«Друзья» напоминали побитых собак, но это его ничуть не смущало.
– Друзья мои! Коммерческого прорыва не случилось, но есть перспективы!
– Перд-спективы?! – закашлялся Шкет. – Что, и по своим не вышлдо? Западлдо!
Макс выдавил усмешку. Лёхик заворочал глазами. Котя поскрёб затылок. Валентик закусил губу. И только Ректор – лишь этот гад! – засмеялся.
– Лиц, не участвующих в предприятии, попрошу без эмоций! – восстановил равновесие Бруныч. – Итак, закон о прибавочной стоимости предполагает…
– Короче! Давай короче! По существу! Говори, как есть! – зашумели инвесторы.
– А если короче, то мы прогорели по полной программе. Но есть контрплан! Рабочее название «Гладиаторы не сдаются». Так вот! Беспроигрышный вариант! В качестве реализации предлагаю… в прежнем составе… вложить…
Не дослушав о том, сколько и во что нужно «вложить», инвесторы потянулись на выход. Демарш их сопровождался оглушительным смехом Ректора. Смех этот никого не радовал и приятным тембром не отличался.
Вернулся Валентик:
– Э… э… парни, деньги-то мне верните. Я всё-таки зазвал… этих… троих.
– А, доморощенных каратистов! Спасибо, конечно. Одно только зеркало нам в пятнадцать рублей вылезло. – Бруныч вложил в нагрудный карман Валентика потрёпанную купюру достоинством в три рубля и за плечи развернул его к двери. – Проветрись! Сходи в котлетную!
Затем он обратился ко мне:
– Нам, старина, как главным держателям акций, придётся раскошелиться дополнительно. Сам понимаешь: аренда, плюс непредвиденные расходы – зеркало, оплата уборщицы… в туалете… ну… это…
– Да понял я! Можешь в подробности не вдаваться. Короче, по сколько?
– По тридцатнику с носа. Хочешь, я предоставлю расчёты. Вот посмотри… – он взял авторучку и лист бумаги.
– Не надо расчёты, – я нервно сглотнул и погрузился в размышления о том, что ближайшие выходные придётся скорей всего посвятить разгрузке вагонов.
Вариант беспроигрышный. Вопрос осложнялся лишь тем, что на товарной станции не всегда есть потребность в грузчиках. Нужно, как говорится, ещё и момент поймать. Но это детали.
– Старик, – вывел меня из состояния оцепенения Бруныч, – ты можешь у кого-то перехватить? Деньги нужны сегодня. Я, если честно, уже занял у Максимихина. Спроси и ты. Ты же знаешь, он никогда не отказывает.
– Да. Макс не отказывает. Я попрошу. Не только его… Тебя я тоже хочу попросить, дружище, – вероятно, я всё ещё нервничал и по этой причине изъяснялся немного не так, как хотелось бы. – Так вот! В следующий раз, когда ты задумаешь что-нибудь… как бы это выразиться помягче… ну… связанное с законом о прибавочной стоимости, пожалуйста, сообщи мне заранее. И не просто заранее! А так, чтобы я успел убраться как можно подальше… да-да! как можно подальше от места, где этот чёртов закон будет тобой приведён в исполнение.
– Га-га!.. Да брось ты, старик! Если бы закон о прибавочной стоимости срабатывал постоянно, то мультимиллионерами были бы все, а так только Ротшильды и Рокфеллеры.
Обижаться на Бруныча – пустое занятие! Минут через десять, смакуя детали коммерческого провала, мы дружно держались за животы и покатывались от смеха.
В униформу официантки она облачалась два раза в неделю. На самом же деле была студенткой пединститута и в будущем видела себя учителем географии.
По поводу предстоящей преподавательской деятельности Капитолины я пребывал в сомнениях. Сомнения касались особенностей её одежды. Ну не в контурные же карты уставятся хулиганы-мальчишки, когда по классу прохаживается такая секс-бомба.
Сказать, что ноги Капитолины были красивы, это значит сказать неправду! Когда она шла… когда она двигалась в своей мини-юбке… особенно, если на каблуках… Картина Джорджоне, зовущая к покаянию и вожделению! – вот что такое Капитолина на каблуках и в мини!
До нашего с ней знакомства я даже понятия не имел, что секс и экстрим – близнецы-братья! Ей нравились неожиданные места. Она выбирала их навскидку и всегда безошибочно.
Однажды Капитолина подсунула мне журнал, в котором британские учёные определяли сексуальные отношения между мужчиной и женщиной, как «разумную радость». Не доверять британцам оснований у меня не было, однако разумность в поведении Капы была под серьёзным вопросом.
По какой-то причине мы никогда не встречались у неё дома. Пригласить её в общагу я тоже не мог, так как это означало рано или поздно столкнуть их с Олеськой.
Приходилось включать фантазию. Так, если Капитолина дожидалась меня в универе после занятий, то в силу вступал обкатанный вариант, то есть – в закрытой на ножку стула аудитории. Но были и не обкатанные. К примеру, в оркестровой яме драматического театра. Или в комнате для заряжания оружия в городском тире, от которой у меня в то время был ключ. Всего не упомнишь.
– Капут тебе с этой Капой! – каламбурил Бруныч.
В какой-то момент я тоже поддался сомнению и принялся рассуждать вслух:
– Девица эта, между прочим, мне очень нравится! Заводится с полуоборота! Когда мы с ней ездили в Кижи, то и в трюме на катере, и в доме крестьянина-середняка, музейном, считай, экспонате – везде попробовали. Такое, ну… сам понимаешь, не с каждой женщиной…
– Всё правильно, старик, – согласился Бруныч. – Развлекайся, пока, как говорится, идёт масть.
– Масть-то идёт, и всё же мне хотелось бы понять, насколько серьёзны у неё чувства.
– Ты что, сомневаешься?
– Иногда сомневаюсь. Порою мне кажется, что я для неё не более чем партнёр.
– Хочешь проверить?
– Ну… каждый нормальный мужчина, наверно, хотел бы…
– Га-га!.. Кто тебе сказал, что ты нормальный? Ладно, не кипятись! Дай мне немного времени, и я обязательно что-нибудь придумаю.
Не прошло и получаса, как он изложил мне следующее:
– Сценарий такой! Только отнесись, пожалуйста, серьёзно. Сегодня вторник и, по-моему, как раз в кафе её смена. Так или нет?
Я кивнул. Бруныч продолжил:
– Тогда сегодня же вечером идём туда.
– Для чего? Зачем сегодня же? – я забеспокоился.
– Затем, чтобы рассказать ей интересную историю о том, как на улице ты вступился за девушку, к которой приставали хулиганы. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я распишу это всё в подробностях.
– Да уж, насчёт подробностей ты расстараешься. Дальше-то что?
– Не перебивай и слушай! Хулиганы эти оказались серьёзными ребятами… х-х-х!.. – он зашёлся от смеха, и мне это совсем не понравилось.
– Какой-то у тебя стрёмный сценарий. Серьёзными, это что значит?
– Серьёзными – это значит, что кулачную битву ты проиграл. Но этого им показалось мало, и они… х-х-х!.. короче они… – он снова расхохотался, – отрезали тебе уши.
– Ну, ты идиот!
– Слушай дальше. Тут появляешься ты. Естественно, голова вся в бинтах.
– Нет, старик, так не пойдёт. Это жестоко. А что если Капитолина со слезами кинется мне на грудь? Как потом объяснить ей, что это всего лишь розыгрыш?
– Всё предоставь мне! Ты, главное, стой и молчи. Вид у тебя должен быть грустным. Сам понимаешь, каждый нормальный мужчина, лишившись ушей, становится грустным. Тогда и по поводу чувств всё встанет на свои места. Ведь женщина, если любит, должна принимать мужчину любым! Так?
– Не думаю, что любым… но… – я засомневался.
– Короче, старик, если что-то пойдёт не так, то всё будет сразу ясно. Как тебе мой план?
– По-моему, очень даже хороший. Для двух придурков вполне подходящий.
Посмеялись и разошлись. Я занялся своими делами, а Бруныч (вот же коварный змей!) поехал в аптеку и вернулся оттуда с тремя упаковками стерильных бинтов.
Но, в конце концов, почему бы и нет?!
Поколебавшись, я покорился обстоятельствам, и через десять минут, в результате наложения повязки (для верности впечатлений мы капнули на неё кое-где брусничным сиропом), из зеркала на меня глянула одутловато-скорбная физиономия. Теперь уж и самому мне стало любопытно, чем кончится этот спектакль.
Дорогой мы много смеялись, однако веселье моё испарилось, когда мы зашли в кафе, и через стеклянную дверь я увидел Капу. Она в неизменной своей мини-юбке собирала на поднос использованную посуду.
– Может, не надо? – мне стало тоскливо, и я вдруг почувствовал, как гулко забилось сердце.
Но Бруныч уже устремился в зал. Там, притянув к себе Капу за локоть, он стал оживлённо ей что-то рассказывать. Да, собственно, ясное дело что! Фантазировать в красках – всегда у него хорошо получалось.
Когда она вышла ко мне в фойе, я шагнул к ней навстречу и попытался обнять.
– Пожалуйста, не надо… – она отстранилась. – Ты должен меня понять!
Я мрачно кивнул, но сказать ничего не смог.
Когда же наконец я пришёл в себя, она уже находилась в зале и принимала заказ у какой-то семейной пары. В отчаянье я попытался сорвать повязку. Не получилось. Удалось это только на улице, куда меня со смехом вытолкал Бруныч.
– Я думал, что будет забавно, а оказалось… оказалось совсем другое!.. – меня колотила дрожь и было досадно.
– Да брось ты, старик! Сработало! Ну, сработало же? – веселился приятель.
Когда же он начал показывать в лицах сцену в фойе, я не сдержался и тоже прыснул. Оставшийся путь до общаги мы ржали, как два сумасшедших.
Капитолина. Что ж… эта женщина сделала свой выбор. А я… я должен, наверно, ей быть благодарен.