Куличи ему стало жалко. После Пасхи, они лежали в корзинке у кассы неопрятной кучей, брошенные навалом, уцененные втрое.
Он так долго стоял возле этой корзинки, что кто-то толкнул его в спину.
Тогда он очнулся и переложил куличи к себе.
В светлых сумерках, когда город затих, он молча сидел за столом, расположив куличи перед собой.
Отрезал от одного - за маму, от второго - за папу, от третьего - за бабушку и еще по кусочку за всех тех, кто тускло горел в его скудной памяти.
А еще, он разговаривал с ними.
А они разговаривали с ним.