1.
На кухню лениво вошла беременная кошка, за ней, Екатерина. Животное потянулось к миске с едой, а хозяйка, с чашечками кофе, к подруге, на лоджию. Та курила, «листая» новенький гаджет. Для фона, для важного разговора выискивая нейтральную музыку.
Всевышний знал: Катя любит высокую музыку, а Люська — всякую.
— Люсь, только не шансон, и не твоего Газмана.
— Ладно, ладно, найду тебя твою, — дымила ярко накрашенная женщина, сбрасывая мёртвый пепел с 12 этажа.
Вдруг наверху, ожили строители, перфораторами дырявя бока стен и перегородок.
— Неужели, наш общий знакомый затеял?
— Да, нет! В 65-й! Наша подъездная всезнайка, говорит: у помершей, бабы Веры, толи сын, толи внук, – уголовник, объявился. Таджиков нанял.
— Оо! Не дай бог, Катюха, таких «перосоналий» в подъезде иметь!
2.
На воздухе была осень, а на небе — стрижи, кои чёрными неуловимыми точками, зачерчивали небосвод, словно играя в догонялки, радуясь славному божьему деньку, недавнему дождю, обновлению…
Разговор был не долгим, под самый внезапный звонок. Трелил, дребезжал, Екатерину к себе звал, виновник встречи давних подруг. На другом конце связи, что-то долго говорили, обязывая хозяйку квартиры и пятидесятилетней судьбы и жизни, отвечать, короткими: «Да» и «Нет!»
Понятливая Люська, подалась на кухню, к чужому холодильнику. Под впечатлением от услышанного, достала начатую водку, в тон романса, доносившемуся звуку подпела: «…Об одном только помни всегда – ничего про любовь не рассказывай, ничего, никому, никогда…»
Не дожидаясь окончания разговора и подруги, «тяпнула» 50 грамм, закусила заветренным вчерашним бутербродом, уставилась в окно. Окно было уже стареньким, пожившим своё. Через реденькие цветочки, обширно проглядывался небольшой уральский городок. Слева, далеко — дымные сигареты заводских труб, брошенная складская зона, и когда-то воинская часть — справа.
— Это он? — качнула крашеной головой гостья.
— Да! — присела напротив располневшая хозяйка, себе и ей налила, сказала: — В этот раз, на выходные зовёт… (пауза) в тайгу, на рыбалку!
Люся зашлась смехом:
— А я уж думала, в ресторан! (тут же накинула на лицо серьезную маску, щёлкнула бретелькой лифчика) сказала:
— Ой, Макарова! Честно… дура ты с фабрики имени ленинского комсомола. Ну и что, что «сайтовый» мужик. Смотрела недавно телек… так многие на «одноклассниках» судьбами зацепились… и ничего, живут…
— Двенадцать лет… мне кажется это многовато, Люсь!
Та, затянула ноздрями тяжёлого воздуха, опустила острые плечи, погрустнела лицом:
— Здесь даа! В 62 годочка уже сильно в постельке не порезвишься… (тут же преображается, тянется к бутылке, но передумывает) — Хотя, я знала одного мужика… ну, помнишь, я тебе рассказывала про Анапу, про татарина Марата… ну, вспомни, он лошадей ещё разводит… так ему было 65… так молодого любого ещё обгонит…
Катя грустно улыбнулась, с печалью посмотрела на свои целлюлитно тяжёлые ноги, водянисто округлые колени, неровный загар.
Люся это заметила, усмехнулась, всё ж решилась, ещё налила. Катя отказалась, потянулась за закуской.
— Аа, теперь мне понятно, почему ты в третий уже раз отказываешь мужику на встречу. Комплексуешь своими мощностями… боишься его испуганных глаз, да?
— Ну, Люська!!!
— Всё! Всё! Молчу! На болючий твой мозоль не наступаю. Играешь ты Макарова со своим здоровьем в плохие игры. Ой, доиграешься. (жуёт невкусную колбасу, смотрит на фигуристую Саманту Фокс на календаре, от времени – пожелтевшую) — Сколько у тебя не была мужика?
Та, через долгую паузу, долгий взгляд в окно, нехотя отвечает.
— Довыпендриваешься! Терпёж у мужика кончится! Пошлёт на ветер… и будешь опять в интим услугах искусственного спасителя себе заказывать.
— Я не заказываю! — слегка обиделась хозяйка двухкомнатной квартиры, пошла за ноутбуком в комнату.
— А ну, включи мне твои «одноклассники», хочу ещё раз глянуть на тваво онлайн-мужчинку, — Люся повела подругу на лоджию, к куреву, к продолжению судьбоносной беседы.
3.
Внизу сновал народ, гудели, «факали» машины, заканчивая рабочий день, уставшую суету. Под домом, на бензоколонке, две бездомные собаки просили подаяния, рыская между железяк и равнодушных их хозяев. Чернявый хозяин чебуречной подъехал на дорогом мерседесе. Принялся сразу кому-то звонить, слышно угрожать, — выбивая долг, возможно завтрашнюю прибыль, безмолвно, начальничьим толстым пальцем показывая своему работнику: «подать вчерашние чебуреки несчастным дворнягам»
Две женщины уставились в голубой экран, в яркие картинки совсем чужой жизни. Приятный профиль — и при новенькой машине, за рулём, с тяжёлым золотым браслетом на запястье. И в лесу, — с добычей, с дорогим ружьём, и на море, «качком» надутым. Была там и на Красной площади, с «Жириком» и «Соловьём» фотографическая память…
— Так он у тебя Кать, прям рисованный красавчик, дебилдер? Явно… не из заводских и фабричных трудяг. А по фоткам, не скажешь, что ему здесь седьмой десяток, а?
— Да, здесь, явно старые фотографии… смотри… куртки косухи, когда ещё были в моде… — уже в сотый раз ближе глянула, рассмотрела снимок Катя.
— Ясно! Он клюнул на твою «заглавную» мордашку. Где ты лакомка, милое создание, студенточка - адвадцати годков!.. Смотрю, теперешних нет, ни одной!
— Я все в прошлом году ещё удалила… зачем пугать народ?
— Кать, я тебе уже сколько раз говорила: у тебя ужасно занижена самооценка! Ты же по-прежнему обаятельна. Тебе надо только чуточку подправить свой…
— Ага! Чуточку, ну и скажешь!
(Люся, искоса глянула на телесные объёмы подруги) — так запишись в группу к Старшине. Та, быстро выпрямит тебя, пушинкой сделает. Правда, стерва, цены опять вздёрнула! У меня, на предприятии, две бабцы есть. Так, к лету так обтесали себя, что я, по-первости и не поверила, что так, за два месяца можно.
(через длинную паузу)
— Вот бабы, и что за народец! За мужиками были, не трогали себя, салом обрастали! А как развелись, так на общем «горе» или «счастье» — снюхались, взялись за себя…
Катя, по своему обыкновению, начинает сетовать на запущенный уже процесс, на слабую силу воли, на шестой десяток лет, на сидячую работу, на элементарную лень.
Это взрывает захмелевшую Люську, фонтаном из её прёт:
— Опять затарахтела свою унылость! Нее, я возьмусь за тебя! Ой, возьмусь!
Вдруг, бросается к выходу, к сумочке. Что-то там ищет, находит, исчезая из квартиры, кричит:
— Я счас!
Катя в подвыпившем недоумении, смотрит на себя в грустное зеркало, трогает второй подбородок, ниточки - складочки на шее, качает обречённой головой.
4.
Волевая подружка, торпедой залетела, из упаковки вытащила напольные весы, установила на пол, сама стала, крикнула:
— Точные! А ну иди сюда, мой ленивый поросёночек! — Становись! Я насильно вобью в тебя радость жизни, и силу воли отыщу. Ишь, заладила… поздно, да, поздно!
— Люд! Ну, хватит, а!
Люська, силой загоняет подругу на весы, заставляет стихнуть, замолчать. Четыре глаза уставились на печальный результат.
Гостья бросается к вазочке, хватает фломастер, рисует на голове Саманты Фокс, «вес и дату», — торпедирует дальше, буквально кричит:
— С этой минуты, ты другой человек! Ты полностью меняешь свой образ жизни! Ты берёшь себя в руки! Через два месяца… мы уже здесь (тычет фломастером вниз календаря, к ступням «вражьей» артисточки) — и у нас уже 77 кг, да пусть даже 80-т! — Поняла! Каждое утро, и перед сном стоишь, констатируешь, и пишешь! (пытается выпевшей рукой, нарисовать, уменьшить талию Саманте)
— Люсь! Не порти мне календарь!
— Господи! Календарь она пожалела! Здесь жизнь свою надо жалеть… пропащую, пустую, уже давно в унитаз. Сын твой с невесткой приедет на Новый год в гости… а тут, мама, здрасте… — студень, размазня, (матерится) знает что!
Люся вдруг меняется в лице, подливает грусти в глаза, подходит к зеркалу, падает руками на стену, в упор смотрит на себя, — некрасивую, ярко «заштукатуренную», прокуренную. Знакомо начинает вздрагивать левая щека… вот, вот, яркие губы сорвутся в плачь:
— Эх, Кать, мне бы твою мордашку! У меня бы мужики, под окнами стояли… а ты… а ты, просто преступница…
Со спины подходит Катя, мягонько трогает ту за плечи. Женщины, одиночки, — обнимаются, обе плачут. Но надо знать Люсю. Это секундное расслабление, минутка очередной слабости мимолётны, вроде как обман. Поэтому, в Катькины уши вновь летит, в самый упор доносится:
— Катюх, уже сегодня (смотрит на настенные часы) после шести ты враг холодильнику! Ты не заходишь на кухню! Хоть скотчем, шпагатом, цепью его обнеси, — несло, по судьбе сильного человека, желающего всем сердцем помочь любимой подруге, — а завтра к Старшиновой! И прекращай булки жрать, этими сухими бутербродами пичкать себя! Перейди на лёгкую диетку, на нейтральные кашки, больше зелени, фрукты жри! С утра быстрая ходьба! Пока не скинешь, основного веса, никакого бега! А то угробишь коленки.
— Что смеяться, Люсь! Людей пугать! Нее… не побегу!
Подруга пуще, жмёт, своё давит, даже кулаком угрожает. А напротив, вновь:
— Да, у меня-то и костюма спортивного нет!
— Блин, возьми да купи! — вновь, не выдержала, рыкнула волевая женщина. — Два раза в неделю, в мои дни, жду тебя в заводской сауне, поняла!
— Нда, поняла!
— Больше пей воды! Соль, выпечка, сахар и конфетки — отныне, твои вечные враги!
— Люсь! Прости… но я без сладкого не смогу!
Подружка, вновь возмущается, своё несёт, фактами давит:
— Наш организм, это чуткое существо, Кать! Вот увидишь, он сразу, уже на завтра, правильно отреагирует на твой тяжкий психологический и моральный труд, А за физический, и говорить не стоит.
5.
Катькин приученный организм, после шести, — внезапно обманутый, вытерпел только до одиннадцати! Щёлкнул женский мозг, дал команду ногам топать на кухню. Катя, ломаясь, поплелась к холодильнику, открыла дверку, замерла, глазами выискивая обязательное сладкое. В это время мелодично «затрелил» телефон, позвал к себе:
— Что, оторвала от холодильника?! — засмеялись на другом конце промышленно-загазованного городка и провода.
Екатерина, невольно покраснела, открылась правдой, удивляясь необычной прозорливости подруги.
— Кать! Пойми! У тебя сегодня самый главный день в жизни! Устоишь… будешь ещё счастливой! Не устоишь, значит, ты и вправду размазня и недостойна хорошего мужика! — сказали и разорвали связь.
6.
Каково было удивление у Кати, когда утром, увидела на ненавистных весах — понижение, хоть и чуточку! На радость закружила по кухне, трясущейся рукой, на Саманте Фокс, фломастером фиксируя первые результаты. Понеслась к телефону, не взирая, на ленивый восход солнца, набрала самый верный в её жизни номер, на сонно-хрипловатый звук, в ответ крикнула:
— Люся! Люся! Я, правда, вчера выдержала, смогла! Значит я не совсем пропащая! (пауза в звуке, картинки вокруг) — Ты рада за меня?
В ответ прохрипели, ответили:
— Чудо чудное, ты видела, который час?
— Прости! — и положили трубку.
Уже ответно набирается номер, летит верный звук:
— Ты чтоль обиделась?
— Да нет, Люсь! Я, я, просто хотела тебе свою маленькую радость подарить… тебе спасибо сказать…
7.
— Я не терплю человеческую лень, непослушание, опаздывания на занятия! Да, ещё! Никакого парфюма близко, и желательно в новом, без дутых коленок и заплаток, — волевым голосом говорила Старшинова, не поднимая глаз на очередную клиентку, что-то записывая в журнал физических нагрузок.
Екатерина Васильевна, слушала, листая пухлый альбом, с фотографиями всех прошедших курс похудения. Где счастливые женщины были «до» и «после». Катя от многих уже знала, как умеет эта одарённая женщина, педагог, психолог, и физической культуры — кандидат, подобрать к каждой женщине ключ, разработать для неё график нагрузок и питания. Всё вроде ничего было, даже близко к соглашательству, но, когда прозвучала расценка, окончательная сумма, Катя вспомнила расчётные цифры ЖКХ, и своей получки, тотчас потухла, ответив отказом. «Я на половину этих денег, лучше в бассейн ходить буду» — окончательно закрыла за собой дверь женщина, в голове выстраивая свой план похудения. Ей в этом поможет всё та же всемирная паутина, мастер-классы увлечённых людей.
8.
Поначалу трудно давалась быстрая ходьба, встреча с глупыми людьми. Кои, от отсутствия воспитания, не скрывали своих саркастических эмоций, иногда, в спину, слышно подшучивая над увесисто полной женщиной. Катя, в такие обидные минуты, закусив губу, старалась прибавить ходу, подальше от таких типажей уйти, больше не встретить. Особенно боялась пьяных компаний в парке, больше разнузданных выпивших малолеток, бывало и наркоманов. Ещё те отморозки, по своей сути, уже потерянные люди, качающиеся на грани преступлений и смерти.
Утром, трудно подымая себя, молилась на маленькую иконку, чтобы «подобных» не встретить, печалясь совсем ничтожному количеству единомышленников в парке, заботящихся о своём здоровье. Самая радостная минутка у женщины, был миг соприкосновения с весами, кои, неумолимо уменьшали и уменьшали её вес, ощутимо прибавляя радость бытия…
Стыдно давался и бассейн. Самые неприятные минуты — это пройти пятнадцать метров до бортика. Кате казалось, на неё все плавающие мужчины смотрят, в душе смеются, осуждают. Словно голой шла, стыдилась, желая скорей притопить все свои жиры, стать как все, активным поплавком.
9.
Потухал короткий зимний день, натягивало больше мороза, как из-за угла выкатилась крупно квадратная продавщица «выпечки», вспыхнув очами, удивилась:
— А что-й-то вы к нам больше не заходите? У нас новые пироженки появились! Булочки с вареньем… с курагой…
Катя улыбнулась, ответила:
— Дорогая, Вера Ивановна, всё! Я свои булки отъела!
— Неужель приболели? Что-то смотрю, схуднули лицом, плечами, да и так, в бёдрах узина… (оглядывает женщину)
Екатерина, накоротке рассказывает, за личную победу радуется, пытаясь вызвать поддержку у закостенелого работника общепита, ещё со времён славного СССР. Но тщетно.
Уже в спину свою, уже не слышит:
— Глупость какая! Во вкусном себе отказывать, мучить организм!
Больше нравилась заводская сауна, Люськины березовые веники. Та, долго приучала подружки, раздобревшее тело к крепкому пару, к терпению, всё больше и больше заставляю ту, сидеть и терпеть, после чего, непременно прыгать в купель, закалять организм. На окончательном выходе, радуясь стрелкам «совдеповских» ещё весов.
10.
— Он уже не пишет и не звонит? — спросила Люся, на швейной машинке, выстрачивая заужение пояса на Катиной юбке. В довесок, ещё ждали джинсы, и кофточка.
— Так… зайдёт в гости… полазит, повесит на моей страничке… ничего не пишет. А телефон, вообще молчит…
— О чём я тебя и предупреждала! У всякого терпения есть последняя метка. Я думаю, через месяц, можно самой бросить удочку, крючок.
— Ещё рано! Пяток кг ещё надо сбросить! — Катя крутится у чужого зеркала, трогает остаточные жиринки, гладит ровную шею, — я сегодня уже шесть километров без передыха пробежала, вся в лужу вымокла! (двинется к швее, приобнимает её за плечи) — а самое главное, Люсь… я выдержала аж три дня голодания. Это мой реальный подвиг! Реальная победа! Я ж прямо полюбила себя! (присаживается рядом, смотрит работающей женщине в глаза) — Это всё благодаря тебе, Люська… твоей природной настырности… не ломкой воле. Ты подарила мне надежду — поверить в себя!
— Не подарила, а вбила, вколотила в тебя!
Подружки рассмеялись, голосом одной скомандовав:
— А ну, примерь! На выстраданную талию надень!
11.
В тот год, весна быстро в свои зелёные одёжки деревца одела, тепла поддала, заставив птичек больше петь, влюблённых о любви говорить, о дальнейших житейских планах. Вечер. Солнце мило греет, наёмные – дворники задумчиво метут, на своём говорят, после зимы, остаточный мусор собирают.
Подруги, нарядные, и в меру надушенные, шушукаются за углом самого большого торгового центра в городе, и лучшего ресторана в нём. Что-то ищут, роются в сумочках, наставлением одной, разъединяя концы одной встречи, вот, вот соединяя — другой:
— Я буду за нашим столиком, поняла!? Ты постарайся сразу посадить его так, чтобы я его рассмотрела, по глазам, по мимике, сразу поняла, что за птичка?
— Хорошо! Хорошо! Посмотри, мне кажется этот перстень лишний, а?
— Да, нормально всё! Ему будет, на что глаза отвести, если вдруг вопрос какой неудобный задашь…
— Люсь! Я ничего не собираюсь задавать! Посчитает нужным… сам откроется… а так!
— Не будь свято вельможной лохушкой! Держи мозги на уровне, поняла! Не опускай башку… тогда шея выразительная будет… у тебя она красивая. И, ещё! Когда волнуешься… платочек, по привычке, не доставай из сумочки, не три им нос. Ты не видишь, а мне всегда видно… какой он красный становится…
— А что ты мне раньше не сказала… столько лет тру… — слегка обиделась Катя, последний раз глянув в зеркальце, поправив прическу.
— И ещё… сильно языку, волю не давай! Я знаю, если закажет крепкого, нальёт… тебя понесёт, про свою интересную работу, про диаграммы и графики, про загрязнённую атмосферу, про пиз…ец всему миру, и прочие катаклизмы. На радостях, — не перебирай, чтобы не дошло до клизмы! (обе смеются, окончательно поправляются, на часы смотрят) — Ему, может это совсем не интересно будет. Твоя задача: меньше о себе, больше о нём! Поняла, Кать? — Пшли! Время уже!
— Ой, Люсь! Я так боюсь… я так трушу!
— Не ссы в трусы! Ноздри к верху! Вперёд под парусами! (читает внезапное сообщение в телефоне) — Сегодня в твоей судьбе переломный день! Это я тебе говорю, мастер участка, с тридцатилетним стажем.
12.
В спину резко подъехала торопливая машина, слегка «подарив» женским ножкам воды из весенней лужи.
— Что, мужчина, очи фанерой забиты? Не видите куда рулите? Красивых дам, грязью облили… — не злобно, отреагировала смелая Люська, разглядывая дорогую машину и крепкого смазливого мужчинку.
Тот, совсем не обращая внимания на побитых временем и жуткой экологией женщин, подкинул ключи, ловко поймал. В улыбке, ощерил ровненько вставные зубы, не убирая влюблённого взгляда со своей отполированной «тачки», самодовольным жеребцом, брезгливо шутливо ответил:
— Ха! Напомню, для несведущих! Здесь стоянка, а для ваших ног… (показывает сильной рукой направление) — там пешеходная дорожка! — сказал, и, по-прежнему не замечая очень нарядных и приятных женщин, подался к ТЦ.
— Хам! — остановилась Люська, и тотчас поменялась в лице, — Кать! Кать! Ттаак это же он!
Катя камнем застыла, напрягла растерянный мозг. Невольно вспомнились «одноклассники», знакомый «профиль», сличая знакомую улыбку, рядки вставных зубов, кривизна длинных ног, формы волевых подбородков.
— Какие здесь… 62, а, Кать!? — смотрела в след расстроенная Люся, — этому самодовольному самцу, явно полтинник, не больше! Ну и хитрюга!
— Да хоть сорок! Пшли… я поехала домой! — посерела лицом Катя, на остановку подалась.
Быстрым шагом шла, чтобы на подходящий старенький автобус успеть, от этой позорной точке на карте города уехать. А за ней летела верная Люська, загружала в уши:
— Катька!.. Кать!.. — Стой!.. Не пори горячку! Давай всё обдумаем, правильно всё решим! Это ещё ничего не говорит о мужике, слышишь меняаа? — Ну, всякое ж бывает…
Нарядная женщина уже подбегала к загруженному автобусу, к его вынужденному и доброму ожиданию, отмахивалась рукой:
— Для тебя, — не говорит! А для меня всё уже ясно!
Вдруг ожила сумочка, во внутрь позвала. Катя, мельком глянула, уже зная: сейчас, с лёгкой руки в «чёрный список» загонит холёный «профиль», оживший номер, непременно заблокирует, нисколечко не пожалеет…
13.
Лифт бездушно молчал, отобрав последнее настроение у женщины. Катя разбитой телегой потянулась на 12 этаж. На 11-м, дорогу ей перегородила первостатейная сплетница, домовая всезнайка, по кличке «Энциклопедия», из 59-й! Застыла кривенько сухая женщина, — одинокая по судьбе, в том же изношенном, стареньком халате, с вырванной пуговицей на груди.
Стала приятно хвалить, за такое заметное похудание, за преображённый вид, и прочие «сладости» для ушей. Как заведено, съехала к обязательным новостям:
— Слыхали… а сын-то Захарихи, Васька бросил свою Нинку, переметнулся к молоденькой пустышке из салона красоты, на Ленина, с вот такими, как у утки надутыми губами. Тьфу, срамища! — Слышь! А та взяла его и обула!
— Во что? — равнодушно отозвалась отрешённая Катя.
— В кредит! Оформила на него, и с чёрным каким-то в Москву смылась. Мало ему, дураку! Мать его предупреждала, безголового тюху…
Катя, знала: это только начало. Надо было молчать и выслушать.
— А слыхали! Из 45-й… ну тот, кто в прошлом годе разбился на машине… с кривой рукой… дачу свою решил продать… какой из него уже работник.
— Нет! Не слышала!
— Так его жулики обманули! Теперь ни дачи, ни денег, во, какая незавидная судьба у человека и страны.
Ещё было пару новостей про политику, когда Катя перебила «Энциклопедию», потянувшись выше, спросила:
— Вы, как-то, ещё осенью мне говорили, что надо мной, в 65-й, «отсидевший» должен жить. Но там, после ремонта вроде никто не живёт… я, звуков жизни не слышу.
— А никто ничего не знает! Мраком всё покрыто! Я того урку сама пару раз только видела. А паскуды эти, засрали цементом весь лифт, сколько сама отмывала. Мне бабы в очереди за молоком тогда энциклопедили. А я продала тебе, за что купила!
Вдруг в квартире, напротив, (над ней Катя живёт) раздался матерный крик, оттуда женщина с мужем вылетели, увидев Катю, заорали: «У неё «потоп», и у них уже капает!!!» Вместе с виновницей «полетели» наверх.
Катя трясущейся рукой, не могла в скважину попасть ключом. А в спину, уже ругались, просили быть живой и расторопной.
14.
В ужасе остолбенела, увидев испуганную кошку на высокой обувной тумбе. На полу была вода! Люди глянули наверх. Лилось с потолка! Троица, развернулась, и хором понеслась ещё выше, в «безмолвную» 65-ю! Стучались, ломились, но тщетно! Подняли всех, кто был дома. Собрались толпой, уже с железом, чем можно вскрыть непутёвую дверь. «Иваныч! Давай, пилим! Это китайская жестянка, а не дверь» — скомандовал один, другие с болгаркой навалились.
Когда, с матами, и скрежетом, распахнулись, увидели океан, угробивший прежний ремонт, и зачатки свежей жизни. Она размещалась двумя чемоданами вещей, и лёгким, не убранным со стола «колбасным» перекусом, и талоном «аэрофлот». «Вот уроды! Кто такими трубами водоснабжение мастерит, — возмущались мужики, устраняя катастрофическую течь, — чтобы руки вам суки, поотсыхали!»
15.
Катя, вымученная и сырая, с разбитой уже прической, заканчивала ползать на коленях, последнее выжимать, не зная, как дальше быть и жить, когда вдруг, позвонили. На пороге стоял высокий человек, с бутылкой коньяка. Приятный тип, не красавец, обладатель безумно голубых глаз, цвета прибрежной мели Карибского моря. Тоже весь сырой, потный, пахучий, с закатанными рукавами, и мокрыми коленками. Мужчина, в полное серебро на голове, худощавый, с очень добрыми глазами. Теперь там водой плавала вина за содеянное.
«Точно, военный!» — тотчас пролетело в бабском мозгу, стыдливо запахивая отсыревший халат на груди.
— Здравие желаю! — сказало заветренное лицо, — я ваш новый сосед по крыше, по небольшой протечке на подводной лодке! (легко рассмеялся)
— Нда, небольшой! — женщина смахнула капли пота с измученного лица, посмотрела на свои сырые ступни, с ярко накрашенными ногтями, рисованными для совсем другого человека.
— Будем знакомы! — и шутник-гость протянул руку, мягонько взял Катину. Держал и дальше представлялся, — Макаров Константин, подводник, капитан второго ранга, в отставке. Отроду, имею полных 62 года. Вдовец. Окончательно вернулся на родину, к родительским могилкам и корням.
— Невероятно! — широко улыбнулась женщина, — какое редкое совпадение. Я тоже Макарова.
Подводник, тотчас включается в помощь несчастной, сразу, без претензий, сообщая о радости организовать достойные ремонты. Выкинуть этот дешёвый ламинат, токсичные панели, чем сразу успокоил хозяйку, приглашая того на кухню, к столу. «Не было бы счастья, да несчастье помогло!» — подумала про себя хозяйка, медленно и уверенно поднимая настроение в душе.
После первой и второй стопки, нежданный гость стал успокаиваться, слегка грустнеть, рассказывая, как он купил квартиру у бессовестного человека, сомнительного прошлого, по своей сути — обманщика, с таким некачественным ремонтом. «А ведь я его деда знал, достойного моряка!.. Поверил! Положился! Приехал!»
Вдруг мужчина замер, уставился на «Саманту», на «понижающие» цифры и веса! Катя, тотчас зарделась, бросилась отвлекать мужчину вопросами, ещё подливать, переключая тему разговора к её интересной работе. Но, тот, будто не слышал, спросил, удивлённо оглядывая «спортсменку» с ног до головы.
— Ваш подвиг?
Катя, согласительно качнула лицом, что-то стала нести, лепетать, «что ещё надо!» про «увеличение нагрузок», про море, на котором восемь лет уже не была, где в борьбе с солёной водой, ещё больше сбросит… — приглашая гостя, к очередной рюмке, тосту.
А виновник «потопа», уцепился взглядом в чудачку, ещё сырую, разбитую, но, от доброго напитка, — хмельно горячую, много говорящую, вроде как давным-давно, свою, ответил:
— Никогда бы не сказал, и не поверил, что это про вас! Нда, сила! — Примите моё восхищение! Восхищение вашей силой воли! — и бывший подводник, умело и трогательно поцеловал сразу две женские руки.
С Катей никогда такого не было в жизни. Ей вдруг захотелось снова в салон, за восхитительной причёской, качественным маникюром. Одеть этого доброго и сильного человека, в его форменную красивую одёжку, с кортиком у левой голени. Самой облачиться в вечернее чёрное платье, сшитое рукастой Люськой, и пройти по набережной любимого Севастополя, вечернего, с огнями и музыкой. Неспешно следовать, под ручку, на зависть злым и недобрым людям, всем.
Когда очередная порция «градусов», мило разлилась по её бабской крови, и ещё больше подурнела голова, женщина совсем потеплела, в доску стала своя. Улыбчиво, стрельнула в центр его морских глаз, в его необычную бирюзу, выронила:
— Кость, а вы были в Севастополе?
— Это последнее мое место службы, а что?
16.
Август, сменил на календаре июль, насыщая железнодорожные вокзалы мечтателями достойно отдохнуть, съездить на «юга». Катя уже в вагоне, а её мужчина на платформе, с её подружкой. Та молча слушает подводника, не скрывая печаль и расстройство души.
У него очень доброе сердце, оно как бы понимает, что так нечестно, не по морским правилам, бросать своих. Поэтому, в его поведении и глазах, чувствуется виноватость. Вдруг вспыхивает очами, трогает женщину, вроде как спасает ситуацию, сердечно просит:
— Людмила Сергеевна! Знаете… а давайте-ка приезжайте к нам!.. Правда!.. Берите отпуск и к нам. У меня там всё схвачено! А главное… — мужчина, вдруг опустил взгляд, взял её ручку в свою, — я хочу вас познакомить с моим другом! Вот такой мужик! Как вы, разведён!
— Константин Павлович, зачем вы о пустом и бесполезном!
Динамик прокричал об отправлении, разъединяя людей, — кого навсегда, кого-то на время. Проводницы, дежурные слова заговорили, упрашивая народ быть послушными. Все сели, только одна парочка ещё стояла, женскими ушами жадно схватывая каждое слово.
— Зачем я ему… такая!
— Какая? — мужчина, заторопился поймать женский водянистый взгляд, понять его суть.
— Заводская баба. Некрасивая и курящая.
— Выы, некрасивая! Да, с такими как вы, в любую кругосветку, в любой поход! Поверьте бывалому моряку! Мне Катенька рассказывала, какая вы надёжная подруга и восхитительная хозяйка. Простите… я думаю, в вас живёт комплекс… вдобавок, заниженная самооценка! Я верю, я знаю: вы и курить бросите, и приедете, и будите ещё счастливой…
Дул тёплый ветер, собираю лёгкую пыль, и грусть от людских расставаний.
— Поздно уже, товарищ капитан второго ранга, — шептала женщина, двигая себя к прощальному стеклу, где уже четыре глаза рассматривали провожающую женщину. Катя, пальчиком пишет на чистом стекле нечитаемые слова. Люся, следит внимательно, разгадывает: «Мне будет тебя не хватать!»
У провожающей, вновь меняются глаза, там грусти океан, но, сильная Люська, держится, пытаясь улыбнуться, сердечное расстройство не показать. Поезд, дёрнулся, заскрипел, поехал. Константин Павлович, вдруг срывается с места, стороня людей, бежит в тамбур, отжимает проводницу, на воздух, на уходящее время, кричит:
— Людмила Сергеевна, спасибо вам за Катю! Я перед вами в долгу-у!
17.
Опустел перрон, грязные и шумные воробьишки гоняли кусочек хлеба, брошенный добряком из уходящего поезда. Старенький вокзал, простившись с очередным составом, объявил следующий. Одинокая женщина, замерла рядом с мусоросборником. Недолго стояла, вроде как боролась с собой, размышляла, представляла, уже видела. Что-то достала из сумочки, бросила в урну, и быстро пошла прочь, уже слабенько выпестывая в сердце надежду, ещё быть кому-то нужной, возможно, самой верной женой, в доску - своей...
Апрель 2023 г.