Для Петровича все женщины делились на три больших категории: «Муси», «Клавки» и «Нюрки». Коллеги по работе в ЖЭКе давно знали об этом и частенько обращались к Петровичу с просьбой определить, к какой именно категории относятся персонажи, имеющие место быть на подведомственной территории. Ну, хозяйки квартир, вызывающие сантехников-электриков-слесарей для удовлетворения своих малых и больших нужд в ремонтных работах.
Ежели Петрович объяснял, что сантехника Поликарпыча вызвала «Муся», сантехник шёл в квартиру со спокойной душой. Узнав о вызове к «Клавке», Поликарпыч напрягался. Поход в квартиру к «Нюрке» был сродни восхождению по ступеням эшафота: кто же поднимается на эшафот добровольно, но тут, как говорится, по долгу службы…
В основе классификации «от Петровича» лежали его, Петровича, богатый жизненный опыт и редкостное, по его мнению, однообразие представительниц считающейся прекрасной половины человечества. То есть, все женщины, конечно, разные, ежели иметь в виду рост/вес/размер сапог/одёжки/груди, цвет волос и прочие не очень-то и интересные внешние признаки. По сути же – «Муси», «Клавки», «Нюрки», как был убеждён Петрович.
И, что характерно, Петрович никогда не ошибался! Достаточно было ему было посмотреть на женщину, перекинуться с ней парой слов – и приговор становился окончательным, не подлежащим обжалованию. В чём неоднократно и убеждались коллеги.
Пожалуй, самое время рассказать о критериях, опираясь на которые Петрович выносил свои приговоры. Но тут нужно вспомнить, что Петрович, хотя он всегда по паспорту был Михаилом Петровичем, стал Петровичем не сразу. Это как у гениального Чехова с его Ионычем. Только Ионыч толстел, а Петрович взрослел. И по мере взросления Петровича в его сознании происходила дифференциация женщин, которые с шестнадцати лет все подряд стали для него «Мусями».
Произошло это судьбоносное событие в овощном магазинчике при рабочем посёлке на окраине города – именно там обитал юный Петрович с мамой и бабушкой. Отца, как вы понимаете, в детстве Петровича не было. Он оставил сыну не самое изысканное по звучанию и чрезвычайно распространённое отчество, голубые глаза и рыжие волосы, растворившись, как любили писать в то время представители партийной прессы (другой, кроме ведомственной, и не было…) на «необъятных просторах нашей социалистической Родины, Страны Советов».
Рос Мишка пацанёнком смышлённым и благодаря этому хорошо усвоил: надеяться в этой жизни можно только на себя самого. Поэтому, окончив восемь классов, подался в ПТУ, дабы приобрести рабочую до последней степени профессию сварщика. Пример работяг, соседей по дому, убедил, что толковый сварщик всегда при копейке. Поскольку пенсия у бабушки была мизерной, а зарплата матери-кладовщицы еле позволяла сводить концы с концами, парень грезил, что станет прилично зарабатывать, и это позволит ему и семье вырваться из если не нищеты, то режима тотальной экономии.
Справедливости ради нужно отметить, что приличные по советским меркам зарплаты мало помогали соседям Мишки в деле накопления ими материальных благ. Получить зарплату – это одно, а вот принести её домой не каждый из тружеников был способен. Зная это, добродетельные супруги в день получки встречали благоверных непосредственно возле проходной, сразу после выхода из завода, что давало шанс отобрать «тело зарплаты», оставив «проценты на пиво»…
Вернёмся к «Мусям».
Стоя в длиннющей очереди за грязной мелкой картошкой по цене десять копеек за килограмм, Мишка кипел от негодования: его ждали пацаны и футбол, а тут теряешь время в какой-то очереди! Но и уйти было нельзя, есть-то хочется каждый день, и не один раз в день, а ту же картошку, кстати, «выбрасывают» далеко не каждый день, вот и приходится запасаться впрок… Эти здравые соображения не мешали ему ненавидеть лютой ненавистью всех, кто стоял впереди него, а были это исключительно женщины средних лет и старше, тумбообразные фигуры которых казались одинаковыми.
Мишка стоял и от зелёной тоски считал, сколько таких женщин-тумб осталось до вожделенных весов, когда в магазине появилась очередная дама, на которую он не обратил бы внимания, потому что ей следовало занять очередь. Замедлить процесс его собственного избавления от стояния в очереди дама, как наивно полагал паренёк, не могла.
Ошибался Мишка, да ещё как ошибался!
Как только новоприбывшая вошла в магазин, кубышка, стоявшая почти у весов на прилавке, радостно завопила:
- Муся, я тебе заняла!
И Муся, презрительно посмотрев на очередь, гордо проследовала к прилавку.
Народ, конечно, пробовал возмущаться, но языкатая товарка Муси тараторила, не закрывая рот:
- Я заняла! Все видели! Вот, женщины, которые раньше меня, они уже ушли, а я им говорила, что скоро Муся подойдёт! Я занимала!
Поворчав, очередь успокоилась, поняв, что плетью обуха не перешибёшь. А Мишка с ненавистью говорил себе: «Муси… Муси гнусные… Муси…» Говорил, конечно, про себя, и множество непечатных слов по поводу Муси и её родни крутилось в голове внешне стоявшего спокойно рыжеволосого голубоглазого парня.
С тех пор и стали все женщины для него «Мусями» – жадными, нахальными, бессовестными. Нет, он и раньше был не самого высокого мнения о женщинах, но именно слово «Муся» мгновенно соединило в себе всё то негативное, что он знал или подозревал об этих существах женского пола.
Время шло, Мишка окончил ПТУ, поработал до призыва в армию на заводе. Любую женщину он моментально определял как «Мусю». К слову сказать, они подтверждали это своё нарицательное имя поведением и отношением к Мишке.
Но в армии выяснилось, что, оказывается, не каждая «Муся» – «Муся». Оказалось, что в монолитном вроде бы племени «Мусь» встречается, если можно так выразиться полунаучным языком, подвид. Который сержант-дембель Петрович назвал «Клавками». По имени женщины, убедившей его в том, что не вызывавшие ранее у него положительных эмоций «Муси» – это, в сущности, достаточно милые создания. По сравнению с ними. «Клавками».
Не очень симпатичная Клавдия была библиотекарем воинской части. Вольнонаёмной. Девчонка училась заочно на самого настоящего библиотекаря, «пересиживая» в части время до получения диплома и перехода в детскую библиотеку возле своего дома, которой руководила её мамаша.
Несмотря на непритязательную, «ситчик в горошек», внешность, Клавдия успешно подтверждала расхожую мысль, которая гласила, что в воинских частях некрасивых женщин нет. Там все красавицы или почти красавицы.
Вокруг Клавдии роем кружились любители изящной словесности, наслаждающиеся книгами и общением с той, кто эти книги выдаёт, держа их перед этим в своих нежных ручках. Конечно, подавляющее большинство этих интеллектуалов были солдатами и сержантами, но книгочеи попадались и среди прапорщиков, и даже офицеров.
Не избалованная до появления в части мужским вниманием Клавдия буквально купалась в нём, небрежно перебирая счастливцев, которым она уделяла своё драгоценное время. Мама её была женщиной практичной, смотрела на поведение дочери неодобрительно, настаивала на том, что «это он сегодня солдат, а после дембеля найдёт работу и может стать надёжным мужем». Сама она не сумела обзавестись таким «надёжным», поэтому бдительно следила за тем, чтобы дочь не повторила её судьбу.
Михаил Петрович, как называли его, дембеля, «салабоны», не особо заглядывал в библиотеку, да и Клавдия его не привлекала. Но перед дембелем у парня появилось большое количество свободного времени, и случайно попав в храм книги, он, неожиданно для себя самого, остался там надолго.
Клавдия, «серая мышка», чем-то привлекла Мишку, и он стал искать её расположения. Позднее умный сосед по дому, с которым он, приваривая ему решётку на балконе, подружился и какое-то время выпивал у него на кухне, рассказав о Клавдии и даже показав её фотографию, просто и понятно объяснил, чем было вызвано «трепетное чувство» дембеля.
- Да ты глянь, она же на мамку твою похожа, чуть ли не один в один! – пробурчал этот студент-психолог. – Ты в неё потому и врезался!
Но это объяснение было потом. А тогда дембель-романтик и в «самоход» бегал, доставляя Клавдии цветы, сладости и фрукты, и задумываться стал о дальнейших перспективах общения с бойцыцей культурного фронта… Чтобы приподнять себя в глазах Клавдии, он рассказывал ей о себе и семье, делился воспоминаниями о детстве.
В это время Мишка даже подумывал о том, что пора ему прекратить катить бочку на женщин, не все же они «Муси»! Хорошее время было, тем более, что Клавдия охотно слушала его излияния, одобрительно поглядывая в голубые глаза парня и загадочно улыбаясь.
Идиллия закончилась быстро и печально: проходя мимо открытого окна библиотеки, почти «Гражданин Советского Союза», как называли дембелей на вечерней поверки, когда офицеров не было и всем заправляли старослужащие, услышал весёлый смех Клавдии и её слова, обращённые, как потом выяснил «почти гражданин», к его комвзвода летёхе Горошкину:
- Как же вам тяжело с этими остолопами… я знаю… есть тут один – из библиотеки палкой не выгонишь, думает, что умный, а сам дурак дураком!
И много чего наговорила Клавдия о нём, Мишке, лейтенанту Горошкину. Пересказывала то, чем он с ней делился. Насмехалась над его планами и надеждами.
До дембеля в библиотеке он не появился ни разу. И понял, что женщины – это не только «Муси», но и «Клавки», которые легко и просто влезут к тебе в душу для того, чтобы потом смачно харкнуть в неё… Без злобы. Потому, что появилась такая возможность.
… Анной звали жену Мишки, который, придя из армии, как говорили пацаны, «залетел». Куда деваться, когда у Анны, звавшей себя Нюрой, дитя в утробе, а аборт она делать не согласна?..
Поняв, что придётся жениться, Мишка для себя решил, что обязательно станет хорошим отцом. Не мог он забыть безотцовщину, отчаянную зависть к одноклассникам, у которых хоть и пьяницы-отцы, да были.
Мать и бабушка оставили Мишке квартиру, уехали в деревню, к родне. И молодые «запанували» на собственной жилплощади. Мишка души не чаял в дочери, халтурил, тащил домой лишнюю копейку, чтобы побаловать семью.
Нюра относилась к мужу высокомерно, всячески подчёркивая, что она, инженер-технолог, не ровня чумазому работяги, снисходила до близости с ним, редко когда брала его с собой, уезжая с дочерью в отпуск к своей матери. А Мишка терпел, потому что любил Светочку, дочку.
Закончилось всё просто: дочь попала в больницу, нужна была кровь для переливания, Мишка привёл на станцию переливания крови всех своих друзей. Конечно, и сам сдал.
И оказалось, что Светочка – не его дочь… Что Нюрка «залетела» до того, как у них впервые «было» с Мишкой. Но тот, кто состряпал ей ребёнка, жениться не хотел. Женитьба не входила в его планы. Вот Нюрка и придумала, как прикрыть свой срам и захомутать Мишку. А сама всё время спала с отцом своей дочери. И к матери ездила, потому что там им было удобно встречаться.
Вот и получилось, что самое мерзкое, что может быть в женщине, навсегда связано для Петровича с именем «Нюрка».
… Алименты Петрович выплатил. Нюрка настраивала против него Светочку, и сначала было совсем плохо, запрещала ребёнку с ним видеться: «Ты ей никто!» Потом, когда Светлана выросла и многое поняла в своей матери, она сама нашла Петровича, призналась ему, что самое лучшее время в её жизни – это тогда, когда они жили вместе.
Иногда, подвыпив в компании друзей по работе, Петрович, который женился через двенадцать лет после предательства Нюрки на женщине с двумя мальчишками, счастливый муж, отец и дед, как он сам себя называет, вынужден отбиваться от обвинений в женоненавистничестве. Делает он это незатейливо и просто:
- Все они «Муси», «Клавки» и «Нюрки, но есть же и Светочка!
Светланой зовут не только дочь, но и вторую жену Петровича.