Как-то так повелось в нашей семье, что браки у моих дедов и бабок были не совсем прочные. Дед Антон по материнской линии вообще известен мне лишь по фотографиям. По рассказам родственников, он, будучи уже директором сахарного завода во Фрунзе, увлёкся своей секретаршей, которая так крепко-накрепко его ухватила, что даже не позволяла встречаться с детьми. Хотя дети его разъехались: только Митя остался во Фрунзе, мы же перебрались в Харьков, затем в Краснодар, а Иван - в Калининград. Туда же перебрался и Антон с новой женой. Дед Антон, конечно, как-то пересекался со своими детьми и внуками - но больше по их стараниям. Но на старости лет ревнивая пассия увезла его подальше от родни - в Тольятти, где сама и захоронила.
Что касается бабушки по матери - Феодоры, то с ней я встречалась не раз. Её домик стоял прямо около фрунзенского вокзала. Он был земляной, и полы земляные - плотно утоптанные и отдающие масляным блеском от многолетней трамбовки голыми пятками. Домик был окружён плодовыми деревьями, и можно было собирать вишни, влезая на крышу. За невысоким заборчиком расположен был огород. Я не помню, чтобы там были обильные ухоженные грядки - так, кое-где кое-что росло. Великолепие же этому огороду придавали обильные цветущие кусты космеи, бархатцев и других цветов, что богатой каймой тянулись вдоль всего забора.
Мне было около четырёх лет, когда я начала самостоятельно ходить к бабушке через пол-города. Правда не сама, а взяв с собой такую же мелкую подружку. Мы шли заученной дорогой по жарким пыльным улочкам и переулкам. Около вокзала старательно обходили чёрные мазутные лужи - было поверье, что к ним можно прилипнуть, если наступишь. Придя к бабушке, залезали на крышу и наедались плодами прямо с дерева. Немного доставалось и бабушке, мы набирали ягод ей в миску, что она подавала. На вид она была сурова - высокая, статная, с толстой косой ниже пояса, которая была уже наполовину седа. Бабушка особо с нами не занималась - просто разрешала играть во дворе, впускала и в дом, но там было темно, сыро и ничего интересного. Впрочем, она была рада меня видеть. Мне говорили, что я у неё любимая внучка, это было приятно и позволяло мне вести себя расковано.
В более поздние годы, когда мы уехали из Фрунзе, за ней приглядывал младший сын Митя с женой Катей и детьми. Когда город стали расстраивать, домик её снесли, а ей дали квартиру в пригороде. Митя звал её к себе, чтобы легче было присматривать. Но Баба Феодора не захотела, так и осталась жить одна, хотя к своим ста годам уже ослепла и особо никуда не выходила - наощупь передвигалась по своей квартире. Митя с роднёй навещали её, привозили продукты, ухаживали как могли, пока Господь не взял её к себе.
Её жизненный путь был долог и труден, много горестей пришлось пережить - и насильное замужество, и тяжкий крестьянский труд, и смерть малых детей, и бегство от красных комиссаров, и голод, и измену мужа - много чего. Наверное, оттого и казалась суровой. Однако осталось от неё обильное потомство и несомненно - уважение к её жизненному пути - подстать подвигу, который она достойно совершила.
Что касается моих деда с бабкой по отцу, то их брак тоже не сохранился. Я помню их обоих.
Дом бабушки был на несколько окон, с побелёнными стенами, просторными комнатами. Поначалу наша семья жила в её доме. Перед домом был двор и палисадник, за невысоким заборчиком огород с плодовыми деревьями и зелёными грядками. Но нам, детям, туда не разрешали ходить, потому что сразу за заборчиком был колодец, в который можно было упасть. Он и вправду был опасен, потому что отделялся от земли только невысоким деревянным бортиком. Но мы всё равно бегали туда и с опаской заглядывали в тёмную яму, на дне которой поблёскивала вода.
Надо сказать, что жизнь моей мамы со свекровью не ладилась. Бабушка Мария Ионовна была невысокого росточка, с не очень приветливым лицом, на котором словно бы отпечаталось выражение неудовольствия. Отчего это шло - то ли от природы, то ли оттого, что она оказалась покинута мужем, то ли ей и вправду не нравилась невестка. Там и правда была давняя история: поначалу за мамой ухаживал её сын Николай, а потом нарисовался старший сын Пётр (мой отец). Тогда ухаживания проходили в основном на танц-площадках, а Пётр прекрасно танцевал, был обаятелен и увёл девушку у брата. Вот Мария Ионовна и невзлюбила невестку, что та обидела её любимчика Николая. Братья даже дрались до крови, но что уж тут поделаешь, Наталья выбрала Петра.
И вот пока мы жили в доме бабушки, у неё с мамой шла неявная война. Мать, например, поставит стулья у стола, а бабушка следом переставит рядком у стены - и так во всём. Обе властные, упрямые, и каждая норовила установить свой порядок в доме. Так это и продолжалось, пока мать не заявила отцу, что им надо ставить свой дом и переезжать. Так они и сделали - купили участок, выстроили большой кирпичный дом на шесть комнат, куда мы потом перебрались. Но бабушку мы продолжали навещать по каким-то датам. В один из дней я встретила там дядю Колю с женой Машей и их сынком Женечкой. Я сама была мала, года три - а ему с годик. Он сидел на диване и был очень горд своими красными лаковыми ботиночками. Потом я встретила его через много лет уже в Москве - он перебрался сюда с женой и взрослыми детьми - ну вылитый дед Василий, тут не перепутаешь.
Что касается бабушки Марии Ионовны, то она жила тихо и безрадостно, потом нам пришла весть, что у неё обнаружился рак желудка, отчего она и скончалась. А я подумала, что не стоило бы ей так горевать по ушедшему мужу, надо было как-то заново налаживать жизнь, прожить более счастливо. Ну, это уж каждый сам себе выбирает, как распорядиться своей жизнью.
А вот дед по отцу Василий Васильевич был красавец - статный, обаятельный, вполне мог бы стать обожаемым артистом. Но стал он кутюрье - это по модному. А по старому - портной. Их семья бежала из Ставрополья, бросив свои мануфактуры и галантерейную фабрику. После прихода в Киргизию советской власти воспользовался временами НЭПа, чтобы создать пошивочный кооператив. А когда и кооперативам скрутили голову, стал главным портным при Киргизском театре оперы и балета.
Помимо того, что создавал он театральные костюмы, обшивал он и весь тогдашний цвет фрунзенского общества, имея от этого неплохие доходы. Окружён был вниманием и лаской женского пола. Балеринки и артисточки вились вокруг него, модные дамочки не оставляли вниманием. Но серьёзно увлёкся он молодой пухленькой розовощёкой медсестрой, на которой и женился, усыновив её мальчика. Он выстроил себе новый большой кирпичный дом и ушёл от Марьи Ионовны, но продолжал материально её поддерживать. Его семейная жизнь с молодой симпатичной женой была вполне счастливой.
Василий Васильевич обожал свою невестку (мою маму) и шил ей такие наряды, что половина женского населения скорее всего сгорала от зависти. К тому же маменька в молодости была стройна и обаятельна, и неизвестно - наряды ли красили её или она украшала собой наряды.
Мы бывали в гостях в его доме. По тем временам он считался бы богато обставленным. Бордовая бархатная скатерть с жёлтой бахромой до пола покрывала круглый стол. На столе и тумбочках - вазы с искусственными цветами, ковры на полу, на диване и на стене, посуда в буфете - всё дышало благосостоянием и уютом в стиле того времени (сейчас это обилие тряпок показалось бы мещанством). Во дворе у него была большая породистая немецкая овчарка, но мне не разрешали к ней подходить. А я и не переживала, потому что у нас тоже была такая овчарка, с которой можно было играть.
Ещё раз я увидела деда более чем через десять лет. Мой отец тогда попал в клинику Вишневского, готовился к операции на сердце. А я училась в институте в Москве, тоже могла его навещать. Туда же приехал и дед Василий - он очень переживал из-за предстоящей операции и даже не дал своего согласия на её проведение. Хотя я сейчас думаю - а кто-нибудь спрашивал его согласия? Но тогда я была рассержена: ведь операция - это был единственный шанс для отца на продление жизни, а дед этому противился! Поэтому в клинике я встретила деда весьма холодно. Он даже опешил: "Это ведь я, твой дед!" Даже заплакал. Но юношеский максимализм во мне не позволил смягчиться. Вот таким отягчающим эпизодом отметилась моя последняя встреча с дедом. Но может быть он меня простил, наверное мама объяснила ему моё поведение. Ну и отец перенёс операцию и прожил ещё несколько лет. Так что думаю, последние свои годы дед провёл весьма умиротворённо.
В общем, я весьма довольна своими дедами и бабками - они своей здоровой природой, трудоспособностью, терпением, умением - смогли народить и вырастить весьма многочисленное, здоровое и успешное потомство. Я искренне горжусь ими. А если они в чём-то не были образцово-показательными - то весьма достойно проходили через жизненные невзгоды.