Разбудил меня яркий лучик солнца, только что вставшего над лесом; проникнув через толстое, наверное, ещё при царе сделанное стекло в оконной раме, он назойливо светил мне прямо в глаза. Я перевернулся на другую сторону; левый бок, оказавшийся сверху и лишённый тепла согретых нар, немедленно замёрз. Сон ещё минуты две-три пытался утащить моё сознание назад, но холод, мёртвой хваткой вцепившийся в мой левый бок пресёк его поползновения.
Я разлепил глаза и осмотрелся. Контур неплотно закрытой двери светился в полутьме избушки; из щели вместе со светом проникал и холодный воздух, освежавший и без того прохладную келью. Нары у противоположной стены, где спал Максимус, были пусты. «Понятное дело,- подумал я,- шиповника вчера выпили литра три на двоих, только что-то долго он нужду справляет». Пента дремала рядом, учуяв, что я заворочался, она спрыгнула с нар и направилась к двери. Встав лапами на порог, она посмотрела на меня, спрашивая разрешения на то чтобы выскочить за дверь.
-Сидеть, - приказал я собаке. Мне было приятно видеть, как Пента, помня выучку, без разрешения ничего не делает; сразу разрешать ей выскочить за дверь было бы непедагогично, поэтому я и окоротил её.
Я встал с нар, выпил остатки взвара из кружки и подошёл к двери.
-Алга,- приказал я Пенте, открывая дверь. Та одним прыжком выскочила на волю.
Макса возле избушки не было; к лесу, в сторону родника семенила цепочка следов. Пента, понюхав след, смотрела не меня. Я махнул рукой, и она пулей унеслась в лес.
Макс возле омутка что-то лепил из снега, вернее не лепил, а вырезал палкой какую-то фигуру из снежной пирамиды, скатанной из трёх шаров разного диаметра.
–Привет, Макс, это что, тебя так разобрало от вчерашних разговоров, что ты с утра скульптурой решил заняться? - Спросил я товарища.
–У меня обычай такой – как только выпадет первый снег – если есть возможность, снеговика лепить - от отца перенял, - объяснил Максимус.
–Ну, в каждой избушке свои игрушки, ладно, а кого это ты ваяешь, что-то я не пойму,- поинтересовался я.
Фигура, которую вырезал Макс, была странно похожа на него самого - такая же приземистая, с короткими ногами и в таком же колпаке. Пента, склонив набок голову, разглядывала скульптуру.
–Это хоббит, - герой «Властелина колец»,- представил Максимус своё творение,- разве не похож? –Я не знаю - кто такой хоббит, но на тебя этот парень сильно похож, - ответил я автору скульптуры.
–Ну, ты даёшь, ты что, Толкинена не читал? - Искренне удивился Максимус и принялся мне пояснять суть этой вещи.
–Стой Макс, я таких сказок не читал, наверное, их написали, когда я уже взрослый был.
–Ну, тундра, это фэнтази – мировой бестселлер, а не сказки. Почитай как-нибудь.
(На Новый год Максимус подарил мне подержанную, но в хорошем состоянии книгу «Хранители», которую я так не осилил.)
Эрудиция Максимуса, в который уже раз, удивила меня.
–Между прочим, у хоббитов я считался бы рослым парнем. У них средний рост 120 сантиметров, а я 155. И живут хоббиты 120-130 лет, - так, что ты мне комплимент сказал.
–Ну, Макс, тебя понесло, с похмелья, наверное,- предположил я, - давай, однако, пойдём чай попьём и в дорогу. Кстати, у тебя, ведь, корзина с грибами осталась на поляне.
–Точно же, вот ёшкин кот, корзина-то соседки бабы Нины. Я сам вызвался ей груздей набрать, придётся за ней идти, - озабоченно произнёс Макс.
–Не переживай, сходим – у нас весь день впереди.
Макс взял ведро с водой, и мы направились к избушке.
Снега в лесу на земле было не так много; густой хвойный лес принял на себя большую часть первого снежного залпа, под елями же снега почти не было. Белоснежная поляна сияла на солнце, но уютнее от этого она не стала, пожалуй, ощущения заброшенности, пустоты места некогда находившейся здесь деревни, стало даже более тягостным.
–Невесело здесь как-то, - с сожалением сказал Макс, - как только здесь люди жили?
–Да, уж, - согласился я,- характер надо было иметь- жить здесь. Нам не понять. Видишь, Макс, возле избы на дальней опушке дерево растёт, - продолжил я, - как думаешь, что за дерево?
–Ёлка, вроде, только чего-то лохматая слишком, - неуверенно ответил тот.
–Правильно, что сомневаешься, вереск это. Старый уже, лет двести, поди, ему. Дед рассказывал, что первые поселенцы, которые сюда прибыли, привезли с собой с родных мест саженцы вереска, у них де, там, целые заросли его были. Вот один выжил, сейчас метров семь в высоту; я таких ни разу в жизни не встречал, тут вообще вереск редкость, да и то в виде кустарника встречаются.
Макс решил сделать фото редкого дерева. Он сходил в избушку за фоторужьём, сфотографировал вереск с разных сторон, затем попросил меня, чтобы я его сфотографировал рядом с деревом. На всё ушло полчаса, но оно того стоило – я такого реликта никогда больше не встречал. Рядом с хоббитом Максом, вереск казался ещё больше; ценность фотоснимка, со слов Макса, от этого возросла.
В избушке мы вскипятили чай из корней шиповника, напились, сгрызли все сухари из моего запаса и отправились на поляну, где осталась корзина с грибами. Идти решили вчерашним путём.
Трасса вновь поразила нас своим видом: среди запорошенного снегом леса девственно белая лента тянулась с востока на запад, исчезая в безбрежной тайге. Дух захватывало от созерцания снежных просторов, конца которым глаз не видел; осознание того что лента эта, беря начало где-то в Сибири, за Полярным кругом, тянется вот так, на протяжении тысяч километров по безлюдным местам, поражало воображение. Вдоль трассы на равных расстояниях друг от друга проходили чёрный нити – это над проходившими под землёй трубами, по которым шёл газ, растаял снег, обнажив почву.
Пройдя по дороге с полкилометра, мы свернули в лес. Я, зная, что сейчас пойдут места, где водятся рябчики, снял с плеча ружьё и зарядил его мелкой дробью номер пять –на рябчика.
–Ты чего это ружьё наизготовку взял? – Спросил Макс.
–Тут чернолесьем пойдём, станет нам по пути попадаться рябина, калина, а на ней рябчики могут кормиться. Так что, Максимус, попрошу я тебя некоторое время не разговаривать.
Мы шли низинкой, заросшей осиной, липой, берёзой; кое-где попадались небольшие ели. Ярко-красные ягоды рябины, калиновые кусты светились издалека в лучах утреннего низкого осеннего солнца, которое просвечивало насквозь кроны деревьев.
Макс, тащивший на себе огромный рюкзак и похожий от этого на навьюченного грузом ослика, шёл молча. Пента, временами сворачивающая в подлесок, принюхивалась к торчавшим в снегу кочкам и пенькам, но, не обнаружив ничего интересного, рысцой догоняла нас, всякий раз забегая вперёд и заглядывая мне в глаза – не заметил ли, дескать, хозяин чего-нибудь интересного. Я разводил руками.
Начавший таять снег, едва достававший до щиколотки, не затруднял шаг, не шуршал под ногами; идти было легко. И без того чистый воздух лесной глухомани, из-за снега, сплошь засыпавшего палую листву, а вместе с ней и запахи, пьянил свежестью и прохладой.
Глухаря я заметил метров за сорок – он сидел на листвянке в полдерева, на толстом суку, головой к солнцу. «Наверное, дремлет, - подумал я,- ночью вон как буря бушевала - не до сна было».
Сорок метров – это почти предел для надёжного выстрела, но «Зауер» не должен был подвести – бой у ружья на редкость хорош; только вот беда – в стволах заряжены патроны на рябчика. Перезаряжаться было поздно – щёлканье стволов наверняка спугнёт сторожкую птицу.
По опыту я знал, что глухарь, после того как
сорвётся с сучка, не сможет сразу набрать высоту и
подняться над вершинами деревьев – для этого ему
нужно вылететь на чистое место, а там и «пятёркой»
его можно будет свалить– на это я и понадеялся.
Я остановился и вскинул ружьё. Шедший сзади Макс, едва не ткнулся мне в спину. Пента моментально вскинула голову по направлению стволов.
Первыё выстрел сбил птицу с дерева, и глухарь свалился вниз, однако, оправившись от шока, замахал крыльями и замелькал между деревьями, направляясь как, я и предполагал, к прогалу над дорогой. Вылетев на чистое, птица, почем-то, полетела прямо в нашу сторону, может быть, солнце ослепило её, а может просто она нас не заметила. Второй выстрел напрочь свалил дичь. Пента моментально подлетела к битой дичи, вцепилась в крыло и потащила её к нам.
-Вот это рябчик! Да это целый индюк, а не рябчик,- восхитился Макс.
Я взял птицу в руки.
–Эээ, да это же тетерев, - не меньше Макса удивился я, - приходилось слышать, что стреляют тетеревов на трассе, но сам, вот, первый раз сподобился.
–Что, тетерева не могут здесь быть? – спросил Макс.
–Могут, да только сейчас в полях им место – там они в эту пору должны держаться, ну да ладно, мы не в обиде, правда, Пента, - потрепал я собаку по загривку.
Положив дичь в рюкзак, и перезарядив ружьё снова патронами на рябчика, я повёл свой отряд дальше. Настроение по случаю удачной охоты поднялось, и я опрометчиво решил показать Максу, как выглядит дремучая тайга.
-Давай, мы Максим, путь скоротаем - пройдём урёмой, какую ты, наверное, ещё в жизни не видел.
–Давай,- с энтузиазмом отозвался Макс.
Мы свернули в тот отъём леса, где я не очень любил бывать – в дремучий ельник. Поначалу он произвёл на Макса сильное впечатление; удивившись гирляндам лишайников, висящих на старых елях, он решил запечатлеть их на фото.
К моему удивлению, после снегопада дремучий ельник не казался таким мрачным, как вчера. Снег, выпавший ночью и низкое утреннее солнце, преобразили угрюмый угол; солнце, освещая заснеженные вершины елей, давало столько света, что лес стал похож на новогодний базар ёлок.
Максимус озирался по сторонам, высматривая - что бы ещё запечатлеть на фото.
-А это что там такое? – Спросил Макс, показывая рукой куда-то под ёлки.
Мне пришлось присесть, чтобы заглянуть под ёлки и увидеть - что там заинтересовало Макса.
На крохотной полянке, в окружение ёлок красными семафорами горели несколько мухоморов.
–Это мухоморы, Макс, вот только почему - то они тут гурьбой растут, да ещё и большие какие, обычно, они по одному встречаются, - удивился я.
–Это их викинги ели, когда воевать шли?
–Наверное, других в наших широтах я не встречал.
Максим сделал несколько снимков, потом я сфотографировал его в компании мухоморов-великанов. Малыш Макс, в его клоунском колпаке, очень органично смотрелся на фоне пейзажа с мухоморами и елями.
–Действительно, урёма, - озвучил Макс свои впечатления, перелезая через сухие, поваленные, Бог весть, когда стволы ели, - с моим ростом - фиг тут пройдёшь.
–Тайга, однако, - улыбнулся я.
–Прямо тайга? Не просто смешанный лес, да? Типа, так брутальней, да? – Видимо, наверное, усмотрев в моей улыбке насмешку, вдруг ершисто задрался Макс.
-Ну, ежели, ты хочешь определиться в точности с дефинициями, то, пожалуйста – подзона южной тайги, - решил я нивелировать неровности общего настроения. Кстати, если тебе интересно, друг мой, то мы идём по замечательным местам.
–Я заметил, - перелезая через очередной завал, буркнул Максимус.
«Чёрт, я и не подумал, что Максу будет тяжело лезть по такому бурелому, - спохватился я, - да не идти же теперь назад».
–Здесь проходит северо-восточная граница ареала произрастания дуба черешчатого, - делая вид, что не замечаю недовольный тон Макса, пояснил я своё утверждение.
–Прямо здесь? – Недоверчиво спросил Макс.
–Прямо здесь, с точностью до километра, - заверил я друга. За Уренгоем уже дуб не встречается.
–За Уренгоем, понятное дело, не встречается,- продолжать ёрничать Макс,- школьник знает, что за Полярным кругом широколиственные не растут.
-Уренгоем тут у нас, для краткости, в народе трасса газопровода называется, понял. Давай сюда свой рюкзак, - предложил я Максу, видя, что вылезти из бурелома с такой поклажей за плечами ему весьма затруднительно.
Рюкзак, не смотря на свои огромные размеры, оказался не таким уж и тяжёлым.
– Ты что Макс в рюкзаке носишь, что он у тебя такой большой, а весит мало?
– Мешок спальный, коврик полиуретановый, - ответил повеселевший после разгрузки Макс.