Вернулось все. До мельчайшей капельки ощущений. Она просто плыла, просто обнимала его и погружалась в его тело. Счастье накатывало волнами, само по себе, без всяких усилий. Он прильнул губами к ее рту в тот момент, когда она зашлась в крике. Хотел уменьшить громкость? Нет, совпадение - нежное касание половинок губ (только верхней, или только нижней) ничего не дало в этом смысле.
Она забралась на постель раньше него. Даже сапожки сняла сама, так хотелось скорее лечь.
Он не торопился, сел возле ее ног, гладил и массировал, чесал спинку, рассказывая что-то из древней истории государства российского, и ворча на дочитанную книгу про Теслу - интересно, мол, конечно, но две трети "воды"...
Она мурчала от удовольствия. Вот это ее по-настоящему расслабляет, выключает голову с вечными проблемами и тревогами, которые не отпускают теперь никогда. Раньше она теряла чувство времени и реальности, лишь завидев его, услышав голос. Теперь само его присутствие перестало быть таким волнующим. Что делать, "такова се ля ви...". Пять лет постоянного электричества самого высокого напряжения - удивительно, что оно не снижалось до приемлемой для человеческого существа дозы, а она оставалась жива. Теперь, видимо, в силу усталости, организм сам отрегулировал вольтаж.
- Колеса менял, в субару сейчас лежит восемь штук, и переложить их некуда. В гараж не убрать - сейчас крысиные свадьбы, они обезумели, ничего не боятся, испортят все.
(С крысами в городе творилось невозможное. Даже в спокойном лилином районе они внаглую носились средь бела дня, кишмя кишели. Надо думать, что в центре происходит. Она опять писала и звонила, куда только могла, но теперь только потому, что "надо". Она уже абсолютно спокойно смотрела на них, лишь умом сознавая опасность и вред.)
Человек привыкает ко всему? Или это ее психика стала теперь выдерживать все? Тоже непорядок. Ее теперь ничем не напугать. В любой самой жуткой ситуации просто включается мозг - как ее разрешить. И все. Эмоций нет. Может быть, потому, что весь ее страх теперь сконцентрирован на единственной жуткой жути, которую не хочется даже домысливать, потому что этого ей не вынести. Жизнь и любовь. Жизнь равна любви. Это не пафос. Без любви жить незачем. Дружба - тоже любовь, тоже отношения. Неинтересно жить, если не осталось эмоциональных отношений. Да, да, тех самых привязанностей, слово, которое так не любят психологи... которые привязывают человека к жизни. Может, и не надо привязываться... ни к кому и ни к чему. Любить всех равно... с видом философа взирать на мир и творить добро... да, все это замечательно и уже, к сожалению, стало понятным (не означает ли это близость конца? Всей земли?), но если ты еще жив - к жизни должно что-то привязывать! Вот именно. Иначе оторвешься от земли и взлетишь. Туда, в светлые кущи. Всему свое время, но зачем жить так, словно ты уже мёртв?
Привязанности держат нас внизу, как якоря, притягивают, как гравитация. Сама планета Земля с ее гравитацией и тёплым коконом уютной атмосферы, укрывшей нас, как одним одеялом - влюбленных, - сама Земля есть любовь и уют. Если бы еще люди не портили ее...
Иногда, особенно в детстве, Лиле снились особые кошмары. Она летала. Все шли по земле, притягиваясь к ней, крепкой и надёжной, а она словно вдруг надевала семимильные сапоги, и каждый шаг ее был равен двадцати, ноги переставали нуждаться в земной опоре. Иногда эти сны были светлыми, она просто вот так легко подскакивала, бегала, не касаясь земли. Но чаще она поднималась все выше и выше. Близкие и родные оставались внизу, а она скакала над ними, над дорогами, над светофорами. Она пыталась спуститься, протянуть руку к людям - но взлетала все выше. Хваталась за ветки, в надежде сползти по дереву, уцепившись за что-то крепкое и твердое - и не могла. Это было очень страшно.
Сейчас она, как никогда, понимала, что нужно найти опору в себе. Не в людях, не в отношениях, быть самодостаточной. То есть, не имея ни одной близкой, родной, любимой души - продолжать жить и чем-то заниматься "ради самой себя". Да можно, конечно. Историю изучать, географию, флору и фауну. Интересного на земле много, но как научиться жить этим? Можно, наверное. Но все равно возникнут какие-то новые привязанности. Все равно будешь обсуждать науку и искусство с кем-то, с разными людьми...
Сегодня Максим снова был на бумере, который, как ни странно, нравился Лиле все сильнее. Почему раньше казался уродливым? Новенький, гладкий, большой, форма изящная... Видимо, увидев его в первый раз вместо Субару, она так испугалась за нее, что чёрный автомобиль показался зловещим и отвратительным.
- На летние? А почему восемь? И где они лежали раньше?
- На летние. Долго объяснять, ну, скучно это. Давай о чем-то другом?
Который раз за сегодня он повторял эту мысль. Что бабка надоела со скучными разговорами по ни о чем и о негативе из "Новостей". Что не хочется тратить время на переговоры о чем-то бытовом и не важном, скучном или грустном. "Я ей говорю: "Переключите вы на другой канал, на "Культуру". Вот когда знаешь, что жить осталось несколько часов, не хочется тратить время на глупости или негатив?"
Не нравились Лиле его речи. Так же, как оброненная фраза: "Я теперь впадаю в нищету". Что-то смутно тревожило ее, что-то складывалось в некую картину в ее сознании, но спросить она не могла. На поверхности все будет выглядеть просто: "Ужесточились требования к содержанию рентгена, а ремонт аппарата стоит денег, и клиентов нет, а за помещение платить надо, то се...". Но было что-то еще, что-то, связанное с теми делами, о которых он умалчивал.
- Да ради бога. Просто ты так произнёс фразу, словно ждешь вопроса. Многозначительно. О том, что там не четыре, а восемь колёс.
- Ну вот ты опять... как бабушка.
- Я знаю. А ты как муж, и даже хуже. Я ведь не спрашиваю тебя сейчас об этом, я объясняю, почему моя реплика уместна. И все равно договорю, что собиралась сказать.
- Сегодня Страстная пятница.
- Страстная, - (с ударением на первый слог) откликается он.
- Я заглянула в интернет, что пишут по поводу. Так вот,"если вы не особо строго соблюдаете пост, то ничего более запретного в именно Страстной неделе нет." Насчет секса, вообще: "каждая пара решает сама, как им лучше". Конечно, там про мужа и жену, мол, если хоть один из них хочет, то это не грех.
- Грех? - повторяет он с неожиданной серьёзностью, почти с яростью. - Грех - это все эти... которые невесть что творят. Гомики, трансвеститы, и кого там еще только нет... А мы совершаем самое прекрасное, лучшее, священное действие. Чудо, от которого рождается жизнь.
Он упорно избегает озвучить то самое слово, затасканное и важное, которое бесстыдно вытекает из его речей против воли. Он упорно пытается обозначать его лишь инстинктом размножения, страстью, отнести все свои трепетные и возвышенные прилагательные к самому действию, а не к их отношениям.
В общем, и в ее чувствах самое главное - это притяжение к нему, а не что-то еще. Они не имеют общего дома, общих дел; часто спорят. Да, ей с ним интересно, но не так, как с подругой, например. Просто любая тема становится в разы интереснее, когда тебя гладят, чешут спинку, обнимают; когда ты только предвкушаешь самое вкусное, или после того, лежишь, счастливая. То есть - вроде бы одинаково они должны чувствовать. Но только вот она готова жизнь за него отдать. А он... да кто знает, что для него она.
Они наспех допивают чай.
- Ну, что тут можно съесть? - он с некоторым отвращением глядит на печенье и соломку. Достаёт половинку палочки чурчхелы из жёлтого виноградного сока. - Бабушке привезли, месяц назад. Она не ест из-за орехов. Ты будешь?
- Конечно.
Уточнять, кто привёз, почему бабушке, и прочее, как прежде, когда ее интересовало все, - некогда, и, ей-богу, неинтересно. Типа того, как он говорил: "Когда жить остается несколько часов, хочется услышать что-то интересное и позитивное". У нее примерно то же состояние. Чурчхела - полезное и дорогое лакомство, и Стася ее любит, - разумеется, она возьмёт с собой.
- Шоколадки нет?
- Шоколадки теперь... - он грустно вздыхает.
"Что такое, ну что - "теперь"? Недавно что-то, она знает, понимает, но озвучить не может, то, что просто витает вокруг. Он не ответит, да и спросить никак.
- Мне не сама шоколадка нужна, - говорит она в порыве откровения. Ну не умеет быть закрытой, хоть что! - Мне приятно есть дома именно твою шоколадку. Медленно, всю неделю.
Господи, да будто он и так того не знает! Но, с другой стороны - все все знают, кто-то проницательный, а кто-то открытый, кто-то считывает информационное поле другого человека, а тем не менее, кроме всего этого, слова тоже нужны. Простые, сказанные простым человеческим языком. А не только глазами, вздохами, жестами, аурой... Чтобы знать точно. Доверять. Как в юридических документах: дата, подпись. Вздохами и аурой бумаги не подписывают. А здесь ставка-то не меньше, чем по ипотеке. Неужели душевная радость и комфорт менее важны, чем просторная квартира?
Он снова грустно вздыхает. Не поясняя словами.
Затем вновь обнимает ее. И опять хочет. Мог бы просто обнять, без последующих действий. А она торопится одеться - нужно успеть за Стасей. Она уже выпита до дна, до самой сладкой капли, и больше ничегошеньки не хочет. Если сейчас насильно добавить еще - будет хуже, как пересластить кашу. В то же время отторжения его настойчивость не вызывает. Ей просто приятно сейчас - как любое его прикосновение к любой части ее тела. И только. Но это неплохо. И все равно он добивается своего вопреки ее предупреждению:"Я не смогу больше". Он умудряется сделать, так, что она не просто может еще и не один раз, а плачет - настолько сильна эмоциональная разрядка.
Он наскоро протирает пол. Она торопит, касается его плеча.
- Ты еще хочешь?
- "Еще! Еще!" Маша, правда, про конфетки говорила... Хм, а если я скажу, что хочу еще? Ты сможешь?
- Ну, еще час подождать, и смогу...
Господи, она верит, что он сможет. Даже очень верит. Это ужасно и ненормально, хотя и прекрасно.
При свете белого дня он не даст ей руку. На углу дома она легонько просовывает ладошку на пару секунд.
- Боишься? Здесь не дашь руку?
Он смотрит непонимающе. Точнее, не понимает, что знает она. Она помнит разговоры про "кругом враги", "слежка из окон". Она знает, что здесь город невест, а он холостой. Знает, что это скорее враги, чем соперницы. В плане ревности душа спокойна сейчас. За другое тревожно.
- Не бойся...
Он думает, что она заговаривается, и это хорошо. Пусть думает.
Все равно она выцыганила у него еще сотню - за продленку в школе. Все равно три сотни (еще две - за такси) его не спасут. Это символично, но все же неприятно самой платить за вещи, что имеют отношение к встрече с ним.
Стремительный, изящный, более низкий и обтекаемый, чем субару, чёрный бумер словно скользил по улицам города, как дорогая и породистая капризная лошадка - то медленно полз, то замирал на светофорах, то резко набирал скорость, с места в карьер, то шел быстрой плавной иноходью.