Напряжение мысли. Часто уже в тексте трудно найти, заметить то напряжение мысли и даже ее силы, которая вызвало его к жизни. Мысль в слове может ослабеть и воспользоваться силой слова для собственного выживания.
Разные люди. У каждого человека имеется собственный характер. В дополнении друг к другу эти характеры представляют природу человека в целом как универсального существа в качестве его составных частей-аспектов.
Любовь. В любви сначала любишь чужое, новое, а потом свое, привычное.
В любви главное переживание. Ты переживаешь новизну. Но переживания не бывает без представления. Одного воображения, фантазии мало. Нужна еще сама реальность. Однако, необходимо и понимание, ибо без него любовь является невыразительной, недосказанной. Таинственна не ее непостижимость, а как раз она как понимание. Понимает не чувство, а ум. Но в любви говорит ум и понимает чувство.
Мысль и ее производные. Доступными образами мысли для чувства являются вера, надежда и любовь.
Мысли и желания. Индийский принц Сиддхартха искал за словами - реальностью для мысли, - не вещи, как другие люди, для которых мысли есть желания, их чувства, а нечто иное, не материальное, а духовное. Он не догадывался о том, что этим духовным служит идеальное, явление которого сознания представляет мысль. Мысль и есть желание, но не твое, а духа, бога, ангела, иного. Тогда как у обычных людей желания являются мыслями. Причем эти желания только в лучшем случае есть их личные желания, обычным же образом они общие.
Элементы романа. Драматический и комический роман. Драматический момент в романе. Начало или заготовка - зарядка/напряжение или подготовка - кульминация или выстрел, акт - разрядка/расслабление или последствие - конец. Игра страстей, отношения между участниками события, случая, истории и условия случания - место и время, предлагаемые обстоятельства, положение вещей и дел, атмосфера и обстановка, мир произведения.
Язык и содержания, форма и материя. Форма - слово или мысль. Содержание - вещь или мысль в виде смысла - вещное или идейное содержание.
Лаканообразное. Реальное или вещное - символическое или литературное, словесное - воображаемое или мысленное, смысловое. Смысл - образ универсально реального или всеобщего, духовного.
Познание непознаваемого. Воображаемое, будущее является уже не непознаваемым, непостижимым, а постижимым как настоящее. Постижение непостижимого непостижимостью есть ясновидение, предвидение видимого.
Типы писателя. Обычный писатель живет в мире вещей, слепленных из слов. Слова писателя есть агенты, действия его желаний.
Интеллектуальный писатель живет в мире слов, сотканных из мыслей. Мысли его, но не его желания; они – желания других, явления желаний духов.
Учитель и философ. Учитель философии - проводник в мире чужих мыслей. Натуральный философ - путеводитель в мире собственных мыслей как явлений идей, богов.
Человеческое, слишком человеческое. Прежде я неверно понимал Ницше. Взять его всем известное выражение «Человеческое, слишком человеческое». О чем оно? Что он противопоставляет? Сверхчеловеческое? Но как его понимает? Как животное? Это горькая ирония. Что явилось причиной его сумасшествия? Разумеется, человеческое, слишком человеческое, которое убило его как мыслителя, как человека. Он сокрушался не о раздвоенности человека, которую якобы можно преодолеть по ту сторону добра и зла, а о том, что даже в размышлении о боге, а не только в рабском поклонении ему, человек остается человеком. Как он жалок в своем стремлении быть еще кем-то. Потому что именно в качестве лишь человека он интересен. В коллективе человек чувствует себя оберменшем, ибо всегда найдется тот, кто хуже его. Но как только он остается один, так сразу ощущает себя унтерменшем. Нет того, перед кем можно «валять ваньку».
От Гамлета к Королю Лиру и Отелло. От сумасшедшего Гамлета один шаг до недоумка-короля Лира и бесноватого Отелло.
«По труду» и «по потребности». Следуя Людвигу Фейербаху, Карл Маркс штурмовал уже не небо, а землю. Он стал критиком, но не бога, а власти, заменив оружие критики, критикой оружием. Другими словами, он пошел на «вы», решил бороться с материей. Но как с ней бороться, не располагая материальной силой. Этой силой для него стал пролетариат. Что такое пролетариат? Это «новые евреи». Их новизна в том, что они не капиталисты, которые имеют, а пролетарии, трудящиеся, которые есть. Человека создал труд. Человек – это трудящийся. Но кто он такой во времена Маркса? Это оскорбленный и униженный человек, рабочий, раб труда, которым все живут. Поэтому Маркс и подумал, что миссия трудящихся или пролетариата заключается не в том, чтобы жить, как все, животными потребностями, для удовлетворения которых и нужно работать, но чтобы сделать сам труд потребностью и, даже больше, - самим желанием. До сих пор труд есть не желание и даже не потребность, а средство, как, впрочем, и ум, для удовлетворения животных потребностей человека. Так человек использует себя как человека для того, чтобы быть животным. Вот если бы человек использовал себя как животное, жил бы для того, чтобы быть человеком. Но сейчас это только мечта.
То общество, в котором все работают и получают по труду – это только путь и средство для построения такого общества, в котором все получают по потребности, при условии, что такой потребностью является труд. Но Маркс желал большего. Он желал не потребность, необходимость, он желал само желание, свободу. И в этом желании он был бессознательным гуманистом, а не сознательным коммунистом. Его непоследовательный гуманизм проявился в том, что он свел человека к социальности. Между тем это социальность следовало свести к человечности. Социальность есть явление гуманности, а не, наоборот, гуманность есть явление социальности. Она есть одно из явлений человечности, которой последняя далеко не ограничивается.
Коммунизм есть утопическое царство, в котором берут по способностям, а дают по потребностям. Гуманизм же есть такое реальное общество, в котором используются возможности ради удовлетворения своих желаний. Но для этого желания должны быть разумными. Коммунизм есть общество необходимости быть человеком. Социализм, который предшествовал коммунизму, хотя, по идее, должен следовать за коммунизмом как средством борьбы с капитализмом в качестве общества социальной животности, был обществом возможности стать человеком. При нем все люди не могли стать человеком, но многие пытались, и у некоторых это получалось на некоторое время, - на то время, на которое они были заняты свободным трудом. В идеале они по этому труду и получали, отдавая время развитию своих способностей. Но на самом деле они занимались не тем конкретным трудом, в котором испытывали потребность, а трудом вообще, абстрактным трудом. И все почему? Потому что реальный социализм на самом деле был абстрактным коммунизмом.
Нет, не коммунизм есть цель, а социализм есть цель коммунизма как средства борьбы с капитализмом. Коммунизм силен своим отрицанием мертвого труда в виде капитала. Положительным качеством обладает же социализм как общества живого труда. Но в нем развивается не сам еще человек, а общество как человек. Поэтому социализм есть только средство. Для чего? Для построения как цели гуманизма, при котором человек станет как общество. Это будет общество не свободы закона, необходимости, а закона свободы быть человеком. При коммунизме ты должен быть человеком. При гуманизме ты можешь быть человеком или еще кем-нибудь, например, сверхчеловеком. К счастью, творчество не ограничивается одним трудом.
«Наблюдатели». Среди нас, людей, есть наблюдатели. Кто это? Это глаза и уши разумных существ. Благодаря им разумные существа способны склонять неразумных людей к оптимальному или разумному выбору. Для этого не следует ставить наблюдателей в известность такого склонения. Зачем? Если они будут точно знать об этом, то это знание спутает выбор. Но им никто не мешает догадываться, если только у них в ходе опытного наблюдения появится тот минимум самостоятельного ума, которого как раз лишен человек.
Обычный и необычный писатель. Обычный писатель есть человек слова. Он отвечает за свои слова и поэтому пользуется доверием у читателя, предоставляя тому самому думать о том, что означают его слова. Такое доверие читателя делает писателя популярным, известным.
Но обычными писателями литературный труд не ограничивается. Есть еще и необычные писатели. Так вот среди них есть и такой, который есть человек мысли. Он отвечает за мысли, которые не всегда находят себя в словах. Вот такой писатель должен подсказать читателю то, что он был намерен, хотел сказать, но сказалось нечто другое. Естественно, поэтому читатель поймет не то, что имел в виду, подумал писатель. Тому, кто живет в словах, это не надо, не важно, что подумает читатель. Ему важнее, что он прочитает.
Педагогический мусор. Я уже не помню, как долго занимаюсь учительством. Просто забыл от старости. Но до сих пор помню, что в нем главное, а что второстепенное и т.д. Взять ту же учебную программу или силлабус для студентов. Как многолетний углекоп не могу обойтись без сравнения этой программы с мусором или даже грязью, с которой смешан уголь. Лучше скажу так: силлабус по философии, учителем которой я являюсь, есть мусор. Он подмешан к грязи – учебной философии. Учения как грязи, вдоволь. Она смешана с угольной пылью философской науки. В этой угольной пыли наряду с мусором и грязью обязательно попадается и пустая порода, булыжник, пустопорожняя идеология. Но трудно в ней найти, сколько не копайся в этом куче, цельные угольные куски натуральной философии.
Спрашивается, чем приходится дышать несчастному студенту, когда он занимается такой «философией»? Либо пыль, либо такая вонь! Не задохнешься? Как можно этим дышать? Вот, что они (известно, кто) называют «духовной пищей». У них все просто: есть силлабус – значит, есть философия! Человек без бумажки даже не промокашка, а известно «что», какая субстанция. Так и преподаватель без силлабуса. Однако, философия не в силлабусе, она в себе и для себя. Если пытаешься ее сделать, приспособить для всех, получается идеология. Следует работать с каждым, не как со всеми. Где время? Как же наука? Наука – не философия. Она - для других и для тебя как другого, чем ты есть. Для себя – философия, но только при условии, что она – это ты, а ты – это она.
Так что же тогда не мусор в обучении философии? Человек и мысль. Слово без мысли – мусор. Но мысль – это не учебный формат. Поэтому ее нет в обучении без учителя. Мысль держится только на учителе, но никак не на программе. Учитель – это обналиченная парадигма, излучатель мысли. Ученик – отражатель, рефлектор. Светит учитель, а греет ученик. Между ними обращается мысль. Третий – лишний. Он возможен лишь в качестве критика или интерпретатора. Но чаще он лишь засоряет канал коммуникации между учителем и учеником или писателем и читателем. Последнее отношение нельзя буквально уподоблять отношению учителя и ученика, если только речь не идет о нравоучительном романе или романе воспитания.
Мировой заговор. Есть ли среди заговорщиков мира мирные и тем более смирные люди? Разумеется, никто из властных лиц, участвующих в этом заговоре не может быть таким по своей природе, по своему характеру. Все они сродни паукам в банке. Но может быть кто-то играет такую роль? Уже ясно кто из повелителей, правителей мира выбран в качестве «мальчика для битья». Но это условность, только роль, которая дается на выбор в предлагаемых обстоятельствах. Предлагаемых кем? Явно не самими властителями, или теми, кто стоит за ними. Это куклы. Кукловод же скрывается не за ними, а над ними. Кто он? Бог. Естественно, его можно так назвать, если понимать его в качестве того, кому они все, эти миллиарды глупых и равно хитрых существ, поклоняются. Он есть только в их несчастном сознании как феномен их неразумной веры.
И совсем другое дело, если принимать кукловода не за бога как совершенство, а демиурга, который сотворил этот мир, похожий на него самого. Прав был Достоевский, который устами своего героя, Ивана Карамазова, признался в том, что мира этого не принимает. Правда, он оказался не прав в том, что, испугавшись истины, оговорился, мол, не принимает не бога, но его мира и возвращает ему входной билет в него. Этот мир не божий и его творцом является не бог, а демиург, которого верующие обличают в качестве дьявола. Его называют и сатаной, и антихристом, и еще кем попало. В последнее время в ходу модная идея вторжения злобных и коварных инопланетян как переодетых в научное платье бесов.
Кто поверит апостолу, говорящему о том, что всякая власть от бога? Не от бога она, а от демиурга, ибо бог не господин, не властитель и не правитель. Тогда кто же он? Да, бог его знает. Его знает только бог, он сам. Мы не знаем его. Вот почему мы придумываем похожим на себя. Мы и Иисуса Христа сделали похожим на себя, так и не поняв реально того, для чего он приходил к нам. Не будешь же ты, умный читатель, вспоминать церковное учение о миссии Иисуса Христа, так удобное для церковной веры в господина господ.
Имитация и симуляция. Имитация – это такой прием, который чужое выдает за свое, а симуляция – это такой прием, который свое выдает за чужое.
Толстой и Достоевский. Толстой реалист, точнее, натуралист, а Достоевский идеалист. Лев Николаевич – физик, а Федор Михайлович – метафизик. Это прямо видно по их отношению к своим персонажам. Отношение графа Толстого подчеркнуто объективное. Сразу понятно по тексту, где автор, а где герой. У Достоевского отношение между ними «снято», преодолено. Поэтому непонятно, где, вообще, автор, несмотря на то, что и присутствует в его тексте образ автора. Но он не покрывает всего автора. Все сказанное делает близким читателю как раз Достоевского, а не Толстого. Толстой интересен своим стилем. Как правило, его мысли интересны сами по себе, вне художественного повествования. Правда, в них он часто тривиален. Не так у Достоевского. У того мысли неотмыслимы от художественного образа, и поэтому герои Достоевского есть, конечно, не идеалы, но имеют идеалистическое, точнее, идиллическое происхождение.
Три символические эпохи. Первая эпоха - эпоха дьявола. Это магическая и религиозная эпоха. Эпоха растраты и имитации человека. Эпоха идеализации, порядка.
Вторая эпоха - эпоха сатаны. Это капиталистическая, экономическая эпоха, эпоха научной экономии человека. Эпоха материализации и хаоса.
И последняя эпоха существования цивилизованного человечества - эпоха антихриста. Это техническая эпоха симуляции.
Явь во сне. Обыкновенно люди принимают сны за средства для укрепления жизни наяву. Они думают, что сновидения говорят, предупреждают нас о том, что случится с нами в жизни наяву. Такие сны мы называем «вещими снами». Но может быть сны значимы сами по себе, в себе и для себя. Тогда пророческим или вещим сном становится сон не глубинный, вещий, а поверхностный, в котором на грани с явью у человека уже пробуждается сознание, но он еще не знает, что продолжает спать. Проснулось его сознание, но не он сам. Это не его сознание, а сознание сна. Таким путем, образом мы отождествляем себя с явью, с сознанием, не понимая еще, что это не одно и то же.
Так и про «я» мы можем ошибаться, принимая его за самих себя. Я сейчас не пишу про то, что «Я» есть только знак для обозначения человеческого самосознания, условность, социальное соглашение, человеческая конвенция личного свидетельства. Есть ли оно только обобщения лица или нечто большее? Есть ли оно то лицо, которое стоит за всеми лицами, точнее, стоит, возвышается над ними. Это «возвышенное Я». Так вот во сне «снимается» наше «я» и мы непосредственно сообщаемся, условно говоря, с Я сознания всех. Это всеобщее Я сновидения. Можно ли назвать его коллективным сознанием, которое мы не знаем, не догадываемся о его существовании. Догадаться и тем более знать о его существовании – это быть в опосредствовании с ним через слово в мысли. Прямо же быть с ним – это уже не думать, а только быть, то есть, иметь с ним связь как с коллективным бессознательным. В таком предположении нет ничего гениального, несмотря на его простоту. Вероятно, таково реальное положение вещей (дел). Ведь нет ничего реальнее тривиального, обычного, банального. Поэтому человеку и скучно в жизни, и он от скуки начинает выдумывать необычное, невероятное.
Мысль заранее и мысль вовремя. Мысль заранее – это ты уже подумал. Мысль вовремя – ты думаешь, когда уже не можешь не думать. Значит – мыслить заранее – это мыслить не по необходимости, а по возможности.
Мыслят вовремя находчивые люди. Заранее мыслят люди предусмотрительные. Они уже имеют, что подумать. Они знают, что думают и думают всегда, то есть, уже подумали.
Человеческое состояние. Прежде в классическую эпоху имитации большинство людей, сообразно традиции, подражало святым и гениям, предельным случаем которых был Иисус Христос, в том, чтобы пребывать в человеческом состоянии. Обычному человеку, который много тратит энергию на выживание в нашем непростом мире, мало остается времени и сил на удержание себя в человеческом образе. Поэтому он бывает в нем не часто и непродолжительное время. Так было прежде. Не так теперь. Современная эпоха – это эпоха симуляции. Сейчас уже нет среди людей ни гениев, ни святых (как будто они были прежде: если и были, то больше их ожидания) и поэтому некому подражать. Остается только действовать по инерции. Но таким образом можно имитировать лишь саму имитацию, совершать ритуал, но никак не подражать образцу.
Ныне остается только симулировать человека. Раньше в век художественной имитации или дьявольского артистизма, который явил материализацию идеального, и сатанинской идиллии, которая есть идеализация материального, все же было место для человеческой, пусть имитации. Однако сейчас уже нет имитации, но есть только симуляция. Что является симуляцией Иисуса Христа? Антихрист. В его царстве нет места для человека. В нем есть только тень человека – его цифровой, технический симулякр. То, о чем предупреждал нас Ницше, уже случилось. Настал конец света. Для кого? Для симулирующего человечества? Конечно, нет. Ему не будет края и конца. Конец пришел для человека, для его живого образа.
Эволюция образа шпиона в советском кино. Как же эволюционировал образ шпиона в советском кино? При Сталине советский шпион был умный, а немец-враг совсем глупый, дурак. Это наглядно видно в фильме Бориса Барнета «Подвиг разведчика» (в образе актера Кадочникова), снятом вскоре после войны с немцами-фашистами (точнее, нацистами). Для массы советских людей образ врага не мог не быть дурным. Живо еще было предание и верилось легко. Образ врага был таким для того, чтобы его можно было безжалостно уничтожать в своем пролетарском сознании как образ буржуазного реакционэра. «Увидел фашиста - убей фашиста» (созвучно формуле буддистов: «увидел будду – убей будду». По этой формуле жили советские люди на войне. Жили ли они так после? Вряд ли. Но «великому кормчему» нужно было держать советских людей в напряжении в осажденной буржуями крепости и расширять свое большевистское пространство вширь, а потом и высь, осваивать, коммунизировать космос, превращать его в мировой колхоз.
После так называемой «оттепели» образ шпиона стал более прогрессивным. Это был уже не дикий, а варварский образ, что говорит о прогрессе сознания советского человека. Шпион в стане врага должен был напоминать самого врага. Чем же он напоминал его? Своим подхалимством. В качестве примера можно взять образ русского шпиона из романа Вадима Кожевникова «Щит и меч». Особенно ярко он показан в экранизации режиссера Владимира Басова актером Любшиным. Скажу честно, когда я читал роман «Щит и меч» в детстве, то мне прямо не понравилось отношение автора к немцам. У меня было такое впечатление, что они словно вырублены из одного полена-сучка (Буратино) неумелой рукой автора (папаши Карло). Но когда я увидел фильм, то меня буквально взяла оторопь от изображенных немцев и немок (единственно, кто хорошо играл немку, так это натуральная немка, актриса из ГДР, Хельга Гёринг, - не дай бог написать, Геринг). Они все играли один тип истерического человека. Любшин от себя или от режиссера добавил к этому еще порцию подхалимажа, чтобы подчеркнуть, какой все же Йоганн Вайс подлец. На самом же деле, как всегда в советских фильмах, подлец оборачивался (так он же оборотень!) благородным героем. Шпион обернулся шестидесятником.
Кстати, этот фильм напомнил мне механицизм театра кукол.
Но вот, - о чудо! – образ незабвенного Штирлица из «Семнадцати мгновений весны» режиссера Татьяны Лиозновой (экранизации романа журналиста-международника Юлиана Семенова) как героя «семидесятых» в исполнении актера Тихонова. Именно здесь мы видим пик развития образа русского шпиона на советском экране. Это звездный час советского шпионажа «эпохи Брежнева» (брежневизм). Наконец-то, образ русского, выдающего себя за немца, стал более натуральным, цивилизованным, человечным, этаким «гуманным эсэсовцем». Умный, рассудительный немец стал походить на себя. И в самом деле, долгая жизнь с немцами сделала Максима Максимовича Исаева вполне умным человеком, способным быть похожим на себя, - на штандартенфюрера СС фон Штирлица. Отмоешь немца от немецкой культуры, от ее тонкого слоя и удивишься, - под ним шевелится русский хаос, так сказать, «Солярис» в фантазии Андрея Тарковского. В фильме как, впрочем, и в романе, мы смотрели на немцев, но видели самих себя. Конечно, это не означает, что идеальный немец – это русский или… еврей. Никак нет, но очень хочется. И как это назвать? Язык не поворачивается. Где там немцы с их идеей сверхчеловека? У нас другая идея – идея всечеловека, коммуниста.
Так называемые «мыслители подозрения» или «подозрительные мыслители». В свое время очень умные люди объявили Карла Маркса, Фридриха Ницше и Зигмунда Фрейда «мыслителями подозрения». В результате того, что у этих мыслителей были претензии к людям, они сами попали под подозрение эти самых людей. Так в чем же заключается эта, так сказать, «философическая подозрительность»? Скажу сразу в ней меньше всего философичности, а тем более философии. Ну, куда же смотрели эти умные господа, что так окрестили указанных авторитетов общественного мнения или властителей дум масс? Они смотрели в сторону науки, коренной чертой которой является пресловутая редукция. И действительно так могли обозвать вышеуказанных властителей дум только «господа ученые», эти очень умные люди. Ведь во всем явленном они ищут причины, объясняя высшее низшим. Таковы наши господа ученые. Поэтому, естественно, эти естественники нашли у именованных мыслителей ту же самую склонность, что есть у них (такова природа тех, кто судит по самому себе), только в преувеличенном, прямо гиперболическом выражении.
Начнем с Маркса и возьмем его для примера. Что он открыл? Замечу: ученым свойственно заниматься открытиями, именно открытиями и выдавать их за откровения самой природы вещей. Оказывается, по Марксу, природа общества не идеальная, а материальная. Идея – это только видимость, а реальность есть материя, в данном случае общественная. Если прежде философы занимались метафизикой общества, то Маркс занялся физикой общества и стал социальным физиком. Но этого ему показалось мало. Почему нет?! Давай и человека сведем к обществу. И сделал это. Но как это сделать? Нет другого пути, чем путь к труду, к трудящемуся, который практически, а теоретически, по Марксу, значит реально, освободить, парадоксально, себя, пролетария, и всех прочих, стоящих над ним, от гнета этого самого труда в виде капитала.
Что еще есть в человеке, кроме труда над природой и отношений с себе подобными? Гуманизм как идеология человечности есть выражение практического отношения к бытию, определяющего отношение к мысли, к чувству, к сознанию. Ну, как и о чем после такой реалистической редукции говорить с Марксом и его идеологическими последователями? Разумеется, никак и не о чем.
Такого же рода идеологические кунштюки, доказывающие собой то, что идеологические выверты есть гиперболизмы науки, произвели в своих областях ценности и сознания. Ницше низвел царство идей до уровня воли к власти как воли к переоценке ценностей путем их садо-мазохистского простукивания молоточком «на слабо» (эдакий культурный невролог, выявляющий скрытую ценностную патологию) с точки зрения здоровой жизненности. Он обнаружил в мире ценностей властную (силовую) генеалогию. Здоровье – сила. Она есть ключ к тому, что ценно в жизни.
Фрейд же обличил сознание, найдя в нем самом то, что уже не является сознанием и есть бессознательное в качестве инстанции сознания, которая отменяет право сверхсознательного на реальность.
Отношения и обязанности. Было бы глупо сводить отношения между людьми, например, в семье, к предъявлению претензий друг к другу. Именно эта, грубо, простонародно говоря, «предъява» портит человеческие отношения. Выяснение отношений в быту никогда не ведет к их прояснению. Требовать исполнения обязанностей – это последнее дело. Но этим часто грешат родители перед детьми и жена перед мужем. В таких случаях работает пословица: «горбатого могила исправит».
Испытание. Вот говорят, что бог испытывает человека, «водит его за нос». Испытывать можно только то, что не определено во времени. Иначе какой в этом испытании смысл? Или бог испытывает не в смысле предопределения всего своей волей, а просто все видит наперед. НО тогда он ничего не может изменить. Зачем же тогда испытывать человека на веру: веришь –не веришь в меня. Ты мне, мне веришь? Ну, верю, и что?