Несколько дней, даже не дней, а недель у Вальки Дикаревой прошли под знаком «Стены» ПинкФлойда, прошли довольно накалённо. То дерзкая надежда взыгрывала призрачным огнем на сгоревших поленьях. То опять всё гасло и покрывалось чернотою. Уже на улице жухли сугробы, оседали морозы, дули мокрые тревожные ветры, посверкивали солнечные, хотя ещё и студеные дни. В такие дни у автосервиса сонно грелись машины, и над ними чирикали воробьи. А у Вали Дикаревой всёещё не кончился сезон дождей, как сказал бы её приятель Сева. Они разговаривали о посторонних, далеких от подруги Иванны предметах, как вдруг Валька с места в карьер начинала лить слёзы. Что, неужели бесит слово «бесит»? Но Сева был невозмутим. Он удивлялся внутренне, пожимал плечами в бежевом свитере или чёткой, под джинсу, рубахе с погончиками. Ну, не может быть столько слез в одном человеке. И что за мировые проблемы она там вообразила? Что она сейчас вот ляжет на рельсы, пожертвует собой, и вслед за ней начнут падать все окружающие. Глупая бессмысленная истерика. Полная ерунда. Решает мужчина?
Вчера он хотел прийти и принести «Собачье сердце». Но забыл. Для н её это был сюжет номер один, проверка слуха, насколько онеё слышит вообще, а для него сюжет номер …надцать, как будто делать больше нечего. Они встречались с февраля. Не с Нового года, когда их Иванна познакомила. Но где-то с февраля, когда Иванна и Северин зашли проведать глупую, вконец заболевшую Валю.
А перед тем Дикарева позвонила той Никаноровой, что работала с Иванной, чтобы спросить про Иванну — как она, что. И Никанорова басом сообщила ей нечто, от чего мороз по шкуре. Состоялся же суд, в конце концов, и отцу Иванны дали четыре года строгого. Жуть, оцепенение. Что делать? Ведь надо было срочно лететь к ней, успокоить, утешить и наплевать на всё личное. И тут Дикарева затылком, спиной, горлом пересохшим почувствовала свою подлость, но надо, надо идти. Ада, это был тот ещё вечерок. Стороны молчали. Утешение получалось слабое.
— Я должна тебе признаться, — прошептала Валя.
— А лучше б ты не признавалась, — прошептала Иванна.
— А ведь я тоже пережила… — продолжала своё Валя.
— Подличать не надо было! — отворачивалась Иванна.
— Да я сопротивлялась! — настаивала Валя.
— Плохо сопротивлялась… — упрямилась Иванна.
Это был диалог глухих.
Иванна цеплялась за остатки разума, Валя цеплялась за старую гитару. На что надеялась? Что жертва простит обидчика? Да никогда.
А на другой день пришел Сева. Синие сумерки уютно дышали в окно. В углу щелкал решётчатый нагреватель-камин. Вообще-то он собирался прийти в семь, а пришел почти в девять. За это время и помереть можно. Но Валюшка не имела права помирать. Ведь она обманывала подругу с её молодым человеком, обманывала молодого человека, давая надежду, и обманывала себя саму. Она всё ещё на что-то надеялась. Надо было ждать разрешения ситуации. Но она вообще не умела ждать. Она то бегала по комнате от нетерпения, сшибая стулья, то некстати начинала мыть полы и тут же забывала об этом. Хотела включить радио. Стояла, слушала романс «Как светло, как было зелено», понимала, что поют про неё, а с тряпки ей на ногу текла вода. Постепенно движения её замедлялись, и она садилась за стол, уронив голову на руки, а её странная соседка Жанна Глотова жалостливо выносила из комнаты забытое ведро. У Жанны всегда была такая задача — вынести ведро, разрядить обстановку. Но на сей раз Жанна, наоборот, всё усугубляла и запутывала. У н её была плохая кровь, и она чаще всего ложилась на кровать и отворачивалась к стене: делайте что хотите. Но вот пришел Сева, и надо притвориться, что всё хорошо. Первые слова не получаются. Люди смотрят на «камин», тянут к нему руки.
— Я должна признаться… Я была у Иванны.
— А мы думали, что вы туда больше не ходите.
— А там случилось.
— А что там может случиться?
— Их отца посадили.
Молчание.
— Это, конечно, неприятность. Но это их неприятность.
— Да неужели? Я-то должна утешать, а я — наоборот.
— Да ты здесь абсолютно ни при чем. Решает мужчина.
— Я призналась, что мы встречаемся.
— Так вот почему ты такая невеселая.
Валя начала слезокапить.
— У меня это называется «лежать в отрубях», а у тебя это называется «невеселая».
— Никакой разницы.
— Разница есть! Ещё какая разница! — заговорила Валя, давясь слезами. — Все спокойняк, а я в отрубях. Это один вариант. Все в отрубях, а я спокойняк — это другой вариант. Есть разница?
— Да, это нехорошо, — сказал он, нахмурясь. — Но надо пережить, смириться. Судьба.
И они опять заговорили об этом, Иванна обоим была близким человеком. Следовало как-то сгладить ситуацию. Лечь на дно хотя бы на время. Некстати поднявшая с подушки голову Жанна вдруг промолвила, что оба говорят глупости.
— Вам, конечно, стыдно, но вы себе жизнь сломаете. А Иванне вы всё равно не поможете.
Это был удар грома от тихой соседки по комнате Жанны Глотовой. Она всегда была какой-то засланной, оппортунисткой, тихушкой, мышкой, жуком-древоточцем. А тут вдруг — человек.
— Я всё поняла, — плакса Валяэнергично высморкалась, — мы не будем встречаться.
— Это утвердительно или вопросительно? Смущает интонация. Если утвердительно, тогда я должен подчиниться, видимо.
— Так ты-то что скажешь?
Он молчал.
— Не связывайся ты со мной. Я гигантская флюктуация, у меня бутерброд маслом вниз падает, причем всегда. Кто со мной свяжется, с ним будет то же самое. И у тебя всё будет кувырком, и ты будешь сердиться.
— Если бы я сердился, так я бы давно ушел.
— Молодец, — сказала с подушки Жанна Глотова, не открывая глаз.
И что она не могла помолчать-то! Вот тортом не корми, дай прокомментировать!
Видимо, в конце концов лимит слез был исчерпан. Эта фраза поставила точку в сезоне дождей. Валя поняла, что ей действительно не надо больше ходить к Иванне, и что Сева не идет к Иванне не потому, что он трус. А потому, что он не считает нужным объяснять женщине, когда, как и почему он её бросил. И таким образом увеличивать количество её горя. Жизнь разносила их быстрым течением в разные стороны, и правота эта была значительно выше, чем правота или неправота отдельных людей. На Валином языке это значило — «у него с бабой всё», а на Севином языке это значило — подчиниться жизни, ничего не оспаривать. И как примирить эти два понятия, совершенно не ясно. Появилась другая девушка. Пришла весна, ничего не поделаешь. Что толку спорить с природой? вот не напрасно же Тоня предупреждала Валю, что Иванна то, се, что она верная, никогда не предаст. Одно не учла умная Тоня – что Валя сама кого угодно предаст…
Снова Валя провожала его до двенадцати ночи. Снова они замерзли оба до потери сознания, потому что пропустили столько автобусов. «Хорошо терпеть испытания, — говорил он, — когда во имя чего-то. Но когда человек сам ищет трудностей, это глупо».
— «Да, — говорила она, — я закоченела вся, и нам всю жизнь придется мерзнуть и чертыхаться». — «Надо решать проблему», — повторял он. И автобусные створки захлопывали его и уносили вместе с проблемой. Она бежала домой, нечующими ногами наступая на ледок в лужах, запахивая тонкое пальто, держа себя нечующими руками. Она согласна была мерзнуть, лишь бы это продолжалось без конца. Дверь общаги была уже заперта, и вахтерша открыла далеко не сразу, а за Валькой втискивалось ещё человека три, которые опоздали.
Значит, всё, хватит притворяться, хватит пить и строить благородные позы. Уж он и так насмотрелся он на н её, такую дураковатую, во всех видах, уж и наслушался её воплей и рыданий. А если и после этого он не возненавиди теё, пожалеет, то тогда он действительно душенька, древнерусский человек.
Когда одному плохо и другому плохо, и они друг от друга далеко, то можно сделать финт ушами. Надо полететь навстречу друг другу, презрев расстояния, и тогда минус на минус даст плюс. Дикарева не знала, что делать. А когда она не знала, что делать, она просто шла на вокзал. Выпадение в другой мир вышибало паникершу из привычной колеи, и её слабые мозги в шоковом состоянии работали в совсем другом направлении. Вот и в последний раз, когда она гостила дома, родители обрабатывали её так и эдак. После доброго и длинного семейного ужина, когда не хотелось думать ни о чем, отдыхать, просто, например, разбирать старые пластинки, они вызывали дочь Валентину на ковер и спрашивали:
— Тебе сколько лет?
Они задавали этот вопрос каждый год несколько лет подряд, как будто они не были её биологическими родителями. Получив ответ, они мрачно качали головами.
— Ну? — папа грозно сдвигал брови. — Не засиделась в девках-то?
— Давайте не будем разводить пожиже, — резко отвечала Валя, — я никого ещё не встретила.
И гордо уходила.
Уже за дверью она слышала, как родители, горячась, перечисляли всё, что они для н её сделали: нашли самого ценного репетитора, умнейшего еврея, выучили в самом престижном институте, сапоги купили самые дорогие, на шпильках, и вообще никогда ничего не жалели. Даже и мужа они ей давно нашли, ну такой редкий человек: и врач, и бородка, и машина, и двухкомнатная, и штаны синие в дырках, с биркой железной, и ещё сам поет и рисует. Какого ещё-то рожна? И после этого — вот она, благодарность. Дочке становилось очень душно.
Вот теперь, идя на вокзал, она перебирала в памяти все эти вызовы на ковер и думала, что же делать. Что делать, если нет даже кандидатов. Надо поехать к сестре Тоне, та встряхнет ей мозги.
Продолэжение - эпизод 7 http://proza.ru/2023/04/24/585