Наверное, нет настолько оболганного государственного деятеля, как И.В. Сталин. Чтобы иметь верное представление о советском времени до марта 1953 года и значении И.В. Сталина, необходимо хотя бы для начала прочитать исследования советского и российского историка Виктора Николаевича Земского и историка, публициста и общественного деятеля Евгения Юрьевича Спицина. Они сейчас доступны каждому.
В трудах этих историков вы найдёте всё. Я не собираюсь в очерке высказывать своё отношение к личности Сталина. Это может быть интересным ограниченному числу лиц. Я не Черчилль и не Рузвельт – их характеристика И.В. Сталина известна, а вот воспоминания о событиях четвёртого, пятого и шестого марта 1953 года, атмосферу этих событий, представлю на суд читателей.
Жители дворов, примыкающих к главному корпусу воронежского лесотехнического института собрались днём 4 марта 1953 года у продовольственного магазинчика, где сбоку на столбе висел «лопух». Так мы называли проводную радиовещательную точку. Прошёл слух о предполагаемом важном сообщении.
Всё утро вместо передач звучала печальная музыка. Все ждали и не расходились. Возле самого столба я увидел родителей закадычного друга - Борьки Батищева по прозвищу Копчёный за вьющиеся волосы и смуглую кожу. Отец Копчёного, дядя Вася – лаборант кафедры физики был худым, хмурым мужиком с тяжёлым взглядом. Он неотрывно смотрел, задрав голову, на репродуктор, а чуть поодаль стояла его жена, тётя Ася – мама Копчёного, добрая женщина с чёрными вьющимися волосами, выбивающимися из-под косынки. У неё всегда было какое-то мученическое выражение лица. Стояли две продавщицы нашего магазина в фартуках, а со стороны одноэтажного довоенного дома с мансардой, расположенного между магазином и институтом, сгрудились его немногочисленные жители: тётка Фрося – мама Мамадыра (контуженный, он не выговаривал многих слов и слово «командир» произносил, как «мамадыр», за что и получил кликуху. Я писал о нём ранее http://proza.ru/2014/02/23/1745 Отец Мамадыра погиб в Польше), чуть поодаль стояла мама Баширы, Азата и Гази – таджичка из Куляба, проживающая с детьми в подвале нашего дома. Она работала дворником и заодно убирала в институте. Её мужа - танкиста убили в 1943-м под Курском.
Из «лопуха» продолжала раздаваться траурная музыка, а после полудня Левитан объявил о серьёзной болезни товарища Сталина.
Все стояли хмурые и растерянные. Левитан читал бюллетень… Упоминались признаки тяжёлого состояния: инсульт, потеря сознания, агональное дыхание. Что за дыхание такое, я не знал и спросил у рядом стоящей тёти Фроси, но она только махнула рукой. Наверное, тоже не знала.
Потом опять включили ту же музыку. Все были подавлены, а тётка Фрося бухнулась на скамейку у дома и начала истово молиться. Мы с Севером (мой одноклассник Борька Севергин) побежали домой. Я ещё с лестницы заорал на весь этаж, что Сталин тяжело болен, у него агональное дыхание. На площадку вышел генерал-майор Вольхин в штанах с лампасами и в подтяжках в исподней рубашке – дед Тимура, моего одноклассника. Он занимал целую квартиру напротив нашей коммуналки и имел радиоприёмник, но, наверное, не слышал новость. Генерал нахмурил брови и, не сказав ни слова, мрачно ретировался в свою квартиру.
В коридоре нашей коммуналки я наткнулся на профессора Анучина, остановившегося у нас проездом на два дня. Он вышел из кухни с полотенцем через плечо и вопросительно посмотрел на меня. Я повторил…
Он потёр руки, пригладил белую бороду и неожиданно произнёс:
- Сдохнет, туда ему и дорога!
Я разинул рот от неожиданного заявления: было такое чувство, что сейчас раздастся гром, и Бог покарает этого согнутого сморчка. Скорее всего, он провалится сквозь землю!
Анучин был не похож ни на кого из знакомых или виденных ранее. Он сидел… Сколько и за что – не знаю. Бабушка говорила, что ранее он был профессором вроде бы Казанского университета и какое-то время работал в Германии перед войной. По приезде он сделал доклад на конференции. Кто-то из зала спросил его, как там в фашистской Германии, и он выдал:
- Как, как? Да так же. - Вот его и посадили. Я ничего не понял, а бабушка больше ничего не рассказывала.
Когда после войны он вышел из лагеря, ему выдали бумаги с перечислением городов, где ему не разрешалось проживать. Длинный перечень на двух листах. Воронеж был в этих списках. Анучин не имел права тут находиться. Мог проживать в Казани и ещё нескольких городах. Я ещё подумал, что проще было написать, где ему разрешено проживать, и не портить столько бумаги! С бумагой был дефицит, хотя он, дефицит, был со всем на свете.
Анучин везде был проездом – это разрешалось. Он приехал накануне и остановился на ночлег у деда с бабушкой. Они были знакомы ещё с довоенных лет, и Анучин пользовался знакомством. Бабушка очень боялась, что из-за него могут возникнуть неприятности.
Внешне профессор выглядел более чем странно: с белой седой окладистой бородой, как у физиолога Павлова, в серой толстовке, подпоясанной верёвкой, в цветной тюбетейке, очень быстрый, даже суетливый, с маленькими хитрыми зелёными глазками. Он обладал энциклопедическими знаниями и был не то математик, не то биолог или даже географ – я так и не понял по малолетству, а сейчас и спросить-то не у кого.
Анучин был хорошим рассказчиком. Много и очень интересно говорил о поэтах и писателях. Утверждал, что был дружен со многими. Рассказывал о младшем брате Дурова, Владимире Леонидовиче, читал стихи Ахматовой, а мне – Чуковского.
Рассказывал, что Чуковский ему, как брат, на что бабушка заметила мне шёпотом, что Анучин – человек увлекающийся и любит приврать, а он услышал. Вытащил старый потрёпанный портфель, вынул детскую книжку Чуковского «Мойдодыр» в доказательство близости с писателем сказал, что Корней Иванович подарил книжку мне, да он позабыл вручить её. На обратной стороне обложки был автограф Чуковского: «Хорошему мальчику от Корнея Чуковского» и подпись. Моего имени там не было, и бабушка только хмыкнула себе под нос.
В середине дня пятого марта Анучин уехал, и я захотел лучше рассмотреть подаренную книжку, но её нигде не оказалось. Пропала…
Мы рано легли спать, а следующим утром, спозаранку
я помчался к магазину. Народ уже толпился в смятении. Левитан продолжал сообщать об ухудшении здоровья товарища Сталина. Опять играла траурная музыка. Диктор прочитал стихи Твардовского:
В тот час величайшей печали
Я тех слов не найду,
Чтоб они до конца выражали
Всенародную нашу беду...
Люди начали расходится.
5 марта в 21 час 50 минут Сталин умер. Но о его смерти у нас объявили лишь утром 6 марта 1953 года. Согласно медицинскому заключению, смерть наступила в результате кровоизлияния в мозг.
«Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза и Совет министров Союза ССР, - вещал Левитан, - сообщают о постигшем нашу партию и страну несчастье...»
В семь утра в Воронеже надрывно загудели все заводы. Вся улица и наша коммуналка рыдали и плакали, словно прекратило светить солнце, а небо упало на землю. Жильцы побежали во двор – там собрался стихийный митинг. Я бросился сообщить бабушке жуткую новость.
Она только пришла на кухню, разжигала керосинку.
- Ба! – заорал я, - Сталин умер, ужас! У бабушки округлились глаза, и она медленно опустилась на табуретку, на которой лежал коробок спичек.
Я побежал поделиться трагическими новостями. Севера дома не было, а его мать – маленькая, худющая, ещё молодая, но какая-то потухшая сгорбленная женщина - уборщица в институте ¬- вешала во дворе постиранное бельё.
- Тётя Маруся! –заорал я, жуть что случилось!
Она выронила скрученную простыню на землю, охнула и схватилась руками за живот:
- В-в-война, опять? – заикаясь выдохнула.
- Да нет же, тётя Маруся, Сталин умер! Сталин умер! - повторял я.
-Эх, - вздохнула она и с досадой махнула рукой, - слава Богу, не война…
Я смотрел на неё с ужасом. Как она не понимает, какое горе постигло всех нас! Сталин умер – мы осиротели, что можно сравнить с этой потерей? При чём тут война? Правда, на войне погиб муж тёти Маруси, сержант Севергин - отец Севера, но она уже закончилась! Но тётя Маруся чертыхнулась, подобрала простыню и пошла её полоскать заново.
Но вот горе населения нашего Лесного, монорайона на северной окраине города, было неподдельным. Я всё хорошо помню. Такое душевное состояние сыграть невозможно. Вождь был настоящим, и скорбели по нему по-настоящему.
Моя мама, воевавшая в Сталинграде, позже рассказывала, что верили Сталину безоговорочно. Когда по радио в июле 1941 года он выступил - все поверили, что победим. У него был колоссальный авторитет и настоящая, крепкая связь с народом, что бы кто ни говорил.
С его именем шли на смерть, а отец рассказывал, что в Сталинграде его никто не тянул вступать в партию. Он был рядовым солдатом и в обстановке страшных ожесточённых боёв подал заявление на вступление в партию, где писал, что умрёт за Родину, за Сталина.
На смерть Сталина отозвались стихами советские литераторы: А. Твардовский, Н. Асеев, О. Берггольц, М. Исаковский, Л. Ошанин, С.Михалков и другие.
Возвращаясь к Сталину. Общество до сих пор расколото в его оценке. Я многое прочитал о нём… Но для меня было открытием мнение русского философа, писателя, социолога, публициста Александра Александровича Зиновьева (1922-2006гг.). Выходец из бедной крестьянской семьи, участник войны, Александр Зиновьев являлся одним из символов возрождения философской мысли в СССР. После публикации на Западе острой сатирической книги «Зияющие высоты», принёсшей Зиновьеву мировую известность, в 1978 году был выслан из страны и лишён советского гражданства. Вернулся в Россию только в 1999 году.
Зиновьев написал около 40 книг по социологии, социальной философии, математической логике, этике. Вот как он характеризует Сталина и его время:
"...Сталинская эпоха ушла в прошлое, осуждённая, осмеянная, оплёванная и окарикатуренная, но не понятая. А между тем, всё то, что вырвалось наружу в Хрущёвское время, было накоплено, выстрадано и обдумано в Сталинское время. Всё то, что стало буднями советской жизни в Брежневское время, вызрело в Сталинское время. Сталинская эпоха была юностью советского общества, периодом превращения его в зрелый социальный организм. И хотя бы уже поэтому она заслуживает нечто большее, чем осуждение: она заслуживает понимания..."
"Стало привычным штампом рассматривать сталинскую эпоху как эпоху преступную. Это грубое смешение понятий. Понятие преступности есть понятие юридическое или моральное, но не историческое и не социологическое...Сталинская эпоха..., как целое не была преступлением... Трагичность сталинской эпохи состояла в том, что в тех исторических условиях сталинизм был закономерным продуктом Великой Революции и единственным способом для нового общества выжить и отстоять свое право на существование..."
А вот китайцы не хулят своего кормчего! Они соединили коммунизм с Конфуцием и рыночной экономикой. Взяли, да и посчитали роль китайского Сталина, Мао Цзедуна… В процентах!
По мнению Компартии Китая, Великий Кормчий был не прав на 30 процентов, однако несмотря на то, что основатель государства официально признан небезгрешным, это не означало, что гражданам КНР можно обливать его грязью или потешаться. Аксиомой считается, что без Мао Цзедуна не было бы современного Китая.
А состоялся бы СССР без товарища Сталина и его соратников? И на сколько процентов был прав Сталин в те времена в той исторической обстановке? И были бы мы вообще живы или удобряли бы поля третьего рейха?
Хотелось бы дожить до таких расчётов… Но вряд ли. Я не доживу. Мы до сих пор не поймём, кто мы сами – всё спорим на всяких шоу, уж куда нам до товарища Сталина?
Европейцы, азиаты, евроазиаты…? Потёмки! И всё время спрашиваем: так куда идём, и кто же мы? Кто мы, чёрт возьми?
А можно было бы и вспомнить, что говорил Суворов по этому поводу ещё в 1799 году на военном совете в монастыре Св. Иосифа перед переходом через Альпы:
«Нам предстоят труды величайшие, небывалые в мире! Мы на краю пропасти! НО МЫ – РУССКИЕ! С НАМИ БОГ! Спасите, спасите честь и достояние России и её Самодержца!..»
Примечание:
*Лесное – Монорайон на окраине северной части города Воронежа, где доминантой застройки является Лесотехнический институт. Он располагается в районе бывшей Троицкой слободы, получившей название от Троицкой церкви XIX века. С севера, востока и запада район окружает смешанный лес Правобережного лесничества.
Спасибо В. Теняеву, который поправил огрехи в тексте.