ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОД
Глава 3
Месть Читты
Так Хас-се, Солнечный Луч, стал носителем лука, принадлежащего его отцу, вождю Микко, а Читта, Змея, был разочарован в своих высоких амбициях. Почему-то был он уверен в том, что Ренэ показал Хас-се новый прием борьбы. Никаких доказательств этому он не имел, однако воспылал ненавистью к белому мальчику. Он специально упомянул его в своей угрозе мести всем тем, кто приветствовал его окончательное поражение радостными криками. Но, подобно коварной рептилии, чье имя он носил, он удовлетворился тем, что решил выждать удобного момента, чтобы нанести смертельный удар. После окончания игр он исчез, и в тот день его больше не видели.
На его отсутствие никто не обратил внимания, так как все поднялись на насыпь из золы, раковин, костей и обломков глиняной посуды, накапливавшихся здесь в течение многих веков. Ежегодно на этом самом месте, где пировали предки, племя устраивало пиршество, и в этом году обычай не был нарушен. По окончании пира начались пляски и пение, затянувшиеся до поздней ночи.
Наконец, танцоры устали; устали и музыканты, бившие в барабаны и гремевшие трещотками, которые сделаны были из черепаховых панцирей и наполнены сушеными ягодами пальметто, настолько устали, что их музыка звучала все тише и тише, пока наконец совсем не смолкла, и через два часа после полуночи весь лагерь погрузился в глубокий сон. Даже те, в чьи обязанности входило стоять на страже, дремали на своих постах, и ночная тишина нарушалась лишь редким уханьем Хуп-пе (большой совы).
Если бы стражники бодрствовали, а не спали, то возможно, что они заметили бы темную фигуру человека, который бесшумно крадучись пробирался среди густых теней на опушке леса к большому зернохранилищу, в котором находилась вся спелая кукуруза племени, вместе с разными прочими продовольственными запасами, включая большое количество крахмального корня (кунти катки) и батата. Амбар был построен из сосновых столбов и жердей, обильно покрытых пальмовыми листьями, которые летнее солнце высушило до состояния трута.
Время от времени темная фигура, крадущаяся в тени, попадала на небольшие участки яркого лунного света, и чтобы пересечь их, она ложилась плашмя на землю и, извиваясь, пробиралась сквозь траву, словно змея. Внимательный наблюдатель заметил бы тусклое, ровное свечение, исходившее от круглого предмета, который крадущийся нес с большой осторожностью. Если бы наблюдатель находился достаточно близко, то он бы понял, что это была большая тыква, внутри которой на песчаном ложе лежало некоторое количество тлеющих углей, взятых из одного из костров, которые все еще тлели вокруг эполы, или места для танцев. В другой руке человек держал несколько сосновых щепок, которые загорались быстро, почти как порох.
Наконец, не привлекая внимания ни одного из расположившихся лагерем индейцев, включая и спящих стражников, от которых зависела общая безопасность, фигура добралась до амбара и исчезла в темных тенях его стен. Присев на корточки и прикрыв своей одеждой тыкву с углями, он сунул в нее один конец связки толстых сосновых щепок и осторожно подул на них. Они подымили с минуту, а затем быстро вспыхнули.
Начиная с одного конца амбара, этот факел был поднесен к стене из сухой соломы, покрывавшей ее, и она мгновенно вспыхнула. Затем неизвестный пробежал вдоль торца строения, завернула за угол и прошел вдоль всей длины, хранилища, всегда оставаясь в тени и поджигая все на своем пути, а затем закинул кувшин на низкую крышу, где от него быстро воспламенилось такое же соломенное покрытие из листьев пальметто, и бросился прочь в темноту, издав при этом протяжный, пронзительный вопль торжества.
К тому времени, когда клюющие носом охранники обнаружили пожар и подняли тревогу, все зернохранилище было охвачено пламенем, и испуганные индейцы, выбежавшие из своих жилищ, ничего уже не могли поделать, кроме как беспомощно стоять и смотреть на уничтожение своего имущества. Все спрашивали, как это произошло и кто это сделал, но даже охранники не могли предложить ни малейшего объяснения.
Тем временем виновник пожара остановился, отойдя, по его мнению, на безопасное расстояние и, скрытый дружелюбной тенью леса, стоял скрестив руки на груди, с хмурым выражением лица глядя на результат своих трудов. Наконец свет от горящего амбара стал таким ярким, что даже тень, в которой он стоял, начала освещаться, и он повернулся, чтобы уйти. При этом он погрозил сжатой в кулак рукой в сторону горящего зернохранилища и пробормотал:
-- Белый человек и краснокожий человек - оба научатся бояться клыков Змеи, ибо таким образом я объявляю войну им обоим.
Пока он говорил, голос рядом с ним, в котором он мгновенно узнал голос Хас-се, воскликнул:
-- Что? Так это твоя работа, Читта?
В ответ Хас-се получил страшный удар прямо в лицо, от которого он повалился на землю, оглушенный и истекающий кровью, а Читта, сказав:
-- Валяйся пока здесь, несчастный лучник, но я еще встречу тебя - заскочил в лесные заросли и исчез.
До этого, когда Хас-се, проснувшийся от громких криков стражников и яркого света, выбежал из вигвама, в котором он спал, он увидел фигуру, стоящую между ним и светом, и приблизился к ней, чтобы узнать причину всего этого волнения. Он как раз собирался заговорить, когда узнал Читту и услышал, как тот произнес те самые слова, которые сразу же объявили его как главным виновником пожара, так и врагом своего народа и его белых друзей.
Не будучи в состоянии оценить мелочный дух мести, который повлиял на Змею, Хас-се издал возглас удивления и в ответ получил жестокий удар, к которому он не был подготовлен.
Когда он пришел в сознание, то обнаружил, что находится в хижине своего отца, лежа на ложе из оленьих шкур, в то время как его сестра, прекрасная Нетла, омывала его лицо холодной водой.
Уже совсем рассвело, и огромное зернохранилище со всем его содержимым превратилось в груду тлеющих головешек. Около вигвама, в котором лежал Хас-се, собралась большая толпа индейцев, ожидавших когда он придет в себя, чтобы узнать, что ему известно о событиях последних нескольких часов и каким образом он был связан с ними. При первых лучах солнца отряд опытных воинов выследил нападавшего от того места, где был обнаружен молодой лучник, по высокой траве и подлеску, с которых беглец смахнул росу, когда бежал к берегу реки. Здесь же было обнаружено, что одно из каноэ, вытащенных на берег, пропало, и поисковые группы были отправлены как вверх, так и вниз по реке, но они еще не вернулись.
Когда Хас-се медленно пришел в сознание и открыл глаза, его сестра склонилась над ним и прошептала:
-- Кто нанес тебе такой жестокий удар, о, брат мой?
Получив его слабый ответ, она вскочила на ноги и, повернувшись к своему отцу, который стоял рядом, воскликнула:
-- Это Змей Читта сделал это в отместку за победу нашего Хас-се во вчерашних играх!
Выглянув из вигвама старый вождь объявил новость, и по всему большому собранию соплеменников раздались крики проклятий в адрес Змеи Читты.
Уничтожение запасов продовольствия на эту зиму стало серьезным ударом не только для индейцев, но и для небольшого гарнизона форта Кэролин, поскольку Лодоньер как раз накануне договорился с Микко о закупке большей части этого продовольствия. В форте оставалось лишь небольшое количество провизии, и хотя лес изобиловал дичью, а река была полна рыбы, французские солдаты не были искусны ни в охоте, ни в рыбной ловле и они невольно стали зависимы в продуктах от своих соседей-индейцев. Поэтому на второй день после сожжения зернохранилища, они с удивлением и тревогой обнаружили полное отсутствие всех индейцев в окрестностях форта. В их лагерь были посланы разведчики, чтобы выяснить причину такого необычного положения дел, и вскоре они вернулись с печальным докладом, что место лагеря совершенно пустынно, и что ни одного индейца нигде не было замечено.
Исчезли не только все гостившие на время праздника индейцы, но и все до единой души из племени Микко; и, что было более важно, они забрали с собой свои вигвамы и все прочее переносное имущество.
Лодоньер сразу же осознал всю серьезность ситуации. Его солдаты были измотаны работой по строительству форта, к тому же многие из них были повержены местной лихорадкой, которая вызывала сильные боли в суставах и делала людей непригодными к службе. Все запасы провизии, от которых он зависел, чтобы прокормить свою команду в течение всей грядущей зимы, были уничтожены. Индейцы, которые могли бы снабдить его дичью, бросили его и ушли неизвестно куда. Его люди ничего не знали об искусстве добывать себе пропитание в окружающей их дикой местности. Хотя солдатам и было позволено думать по-другому, но сам-то он знал, что до прибытия подкреплений и припасов из Франции должно пройти еще несколько долгих месяцев. Сам он, измученный тревогой и переутомлением, тоже начинал ощущать симптомы приближения страшной лихорадки и опасался, что вскоре окажется совсем непригодным для выполнения обязанностей, связанных с его ответственной должностью.
В этой чрезвычайной ситуации он решил провести совет с офицерами гарнизона и попросить их помощи в принятии решения о том, что следует предпринять в сложившейся неблагоприятной ситуации. Поэтому он велел позвать Суассона - своего лейтенанта, старого Хиллера - капитана артиллерии, Мартинеса -квартирмейстера, Шастелле - начальника инженерных войск, Ле Мойна - художника, и Ренэ - своего племянника, с просьбой встретиться с ним на совете. Он добавил к числу приглашенных Ренэ, поскольку хотел, чтобы тот тоже полностью осознал трудности создавшегося положения.
Совет собрался в личной комнате коменданта, и Лодоньер, четко изложив ситуацию, спросил, что следует делать. Кто-то предлагал одно, кто-то другое, и дискуссия была долгой и серьезной. Художник Ле Мойн усугубил недоумение коменданта, заявив, что до него дошли слухи о недовольстве среди гарнизона и об угрозах, что, если провизия не будет получена в скором времени, они построят судно, покинут форт и всю эту страну, и попытаются вернуться во Францию.
Дискуссия была в разгаре, когда в дверях появились два солдата, ведя между собой стройного молодого индейца, в котором Ренэ с радостным возгласом узнал своего друга Хас-се, Солнечного Луча.
Глава 4
Хас-се – пленник
Отдав честь своему коменданту, сержант стражи, державший пленника справа, доложил, что этого молодого индейца заметили крадущимся в лесу недалеко от форта, и что, сочтя его присутствие и передвижения очень подозрительными, он послал группу людей, чтобы схватить его. Они вышли через задние ворота и, сделав большой крюк, застали его врасплох как раз в тот момент, когда он пробирался через подлесок, и после короткой борьбы его схватили и доставили в форт.
При появлении своего друга Ренэ вскочил с радостным возгласом и хотел подойти к нему, но дядя строго велел ему оставаться на месте. Он повиновался, но сердито посмотрел на солдат, которые все еще удерживали Хас-се, словно опасаясь, что если они отпустят его, он может каким-то таинственным образом исчезнуть из их поля зрения.
Лодоньер приказал им отпустить пленника и удалиться из комнаты, но оставаться в пределах досягаемости. Они так и сделали, и молодой индеец, оставшись один на один с советом, гордо выпрямился и, скрестив руки на груди, застыл в неподвижной позе. Ренэ тщетно пытался сочувственным взглядом заверить парня в своей дружбе, ибо тот ни разу даже не взглянул в его сторону. Он был одет в полный костюм молодого воина, занимавшего почетную должность носителя лука при великом вожде, а в его волосах поблескивало перо фламинго, свидетельствовавшее о том высоком положении в племени, для которого он и был рожден. Его красивая фигура, гордое лицо и бесстрашная осанка вызвали у членов совета одобрительные взгляды, и в голосе Лодоньера было уже меньше суровости, когда после закрытия двери он сказал:
-- Теперь, сэр, объясните нам причину этого внезапного отъезда ваших людей, и причину ваших собственных действий, когда вы таким неприглядным образом шпионите за нами.
С горящими глазами молодой индеец ответил на ломаном французском, уроки которого брал у Ренэ:
- Меня зовут Хас-се. Я сын вождя. Мой отец и мой народ были дружелюбны к вам и вашему народу. Эта страна наша, и в ней мы отправляемся туда, куда нам захочется, и когда нам захочется, и остановимся там, где захотим, когда решим отдохнуть от путешествия. Я не сделал ничего такого, из-за чего меня должны были доставить сюда против моей воли, и пока я не буду освобожден, я не буду отвечать ни на какие вопросы. Хас-се сказал!
Лицо Ренэ вспыхнуло от удовольствия при этой смелой речи его друга, и даже Лодоньер восхитился хладнокровием и отвагой молодого индейца, но тем не менее счел своим долгом сохранить достоинство и строго допрашивал его дальше. Однако на все его вопросы Хас-се хранил немое молчание, категорически отказываясь раскрывать рот. Выражение «Хас-се сказал», которым он закончил свою вызывающую речь, означало, что он сказал все, что должен был сказать, и ничто не заставит его говорить дальше, ежели не будет выполнено его условие об освобождении.
Наконец Лодоньер не выдержал и позвал солдат, приказав им отвести заключенного на гауптвахту и там обращаться с ним хорошо, но внимательно следить за ним, и ни в коем случае не допустить его побега. Когда Хас-се таким образом был удален, Лодоньер повернулся к членам совета и спросил, что по их мнению, следует с ним делать.
Художник Ле Мойн заявил, что молодого индейца следует немедленно освободить и относиться к нему с добротой, чтобы тем самым побудить его предоставить им ту информацию, которую они хотели получить. Тогда Ренэ де Во, покраснев от собственной дерзости, вскочил на ноги и произнес короткую пылкую речь, в которой сказал, что Хас-се был его близким другом и что, как он сам сказал, они не имели права делать из него пленника. Он так взволновался, защищая индейского парня, что в конце концов дядя прервал его, сказав:
-- Тише, тише, Ренэ! Ты прав, защищая своего друга, если он действительно не наш враг, но у тебя нет права обвинять тех, кто намного старше и мудрее тебя.
Смутившись от этого упрека, Ренэ сел на место, в то время как его дядя продолжал:
-- Я также придерживаюсь мнения, что с этим молодым дикарем следует вежливо поговорить и отпустить его на свободу. Так мы завоюем расположение его племени, с которым нам и далее надлежит оставаться в дружеских отношениях.
Остальные члены совета, однако, не согласились с этим и сочли, что лучшим планом было бы оставить юношу-индейца в качестве заложника, и потребовать от его племени необходимое количество провизии в качестве выкупа.
Поскольку они были в большинстве, Лодоньер не решался действовать вопреки их решению и в конце концов сказал, что они задержат его по крайней мере на один день, а тем временем Ренэ должен навестить его и попытаться вытянуть из него желаемую информацию о том, куда и почему исчезли его соплеменники.
Когда Ренэ, уполномоченный своим дядей, миновал часового и вошел в караульное помещение, он обнаружил юношу-индейца сидящим на грубой скамье в углу, и с закрытым руками лицом. При приближении Ренэ он вскочил на ноги и молча стоял, глядя на него и подозревая, что он тоже стал врагом. Осторожно закрыв за собой дверь, импульсивный француз быстро подошел к тому месту, где стоял индеец, обнял его и сказал при этом:
-- Конечно, Хас-се, брат мой, ты не можешь думать, что я кто-нибудь другой, кроме твоего друга?
Успокоенный таким образом, Хас-се ответил на объятие и сказал:
-- Я знаю, что ты мой друг, Та-лах-ло-ко, и я поступил неправильно, усомнившись в тебе хоть на мгновение. Но меня сводит с ума то, что я нахожусь в этой клетке. Я становлюсь похожим на ястреба Нутчу, который не доверяет никому, если его лишают свободы и сажают в такую же клетку.
Затем оба мальчика сели на скамейку, и Рене расспросил Хас-се о внезапном уходе индейцев и о том, почему он был в лесу один.
Хас-се ответил, что, хотя у него и нет секретов, которые могли бы быть неизвестны всем другим людям, он скорее умер бы, чем ответил на вопросы тех, кто держал его в плену и насильно допрашивал его. Однако со своим другом Та-лах-ло-ко он готов говорить прямо. Он сказал, что после пожара на складе, в котором хранился их многомесячный запас провизии, их вождь Микко решил, что для его народа будет лучше всего перебраться на землю алачуа, их друзей, у которых провизии было в избытке, и оставаться там до следующего сезона посадки и сбора кукурузы. Он распорядился, чтобы их отъезд был совершен тайно, опасаясь что белые люди попытаются задержать их, если узнают о предполагаемом уходе, и он хотел избежать любых неприятностей между его народом и их белыми братьями.
-- Он, несомненно, имел право поступать так, как считал нужным - сказал Рене. - Но почему ты не ушел с ними, и что привело тебя сюда, в форт?
-- Я вернулся, чтобы увидеть тебя, Та-лах-ло-ко, и только тебя - ответил Хас-се. -- После того, как мы провели в пути несколько часов, я узнал то, что так сильно касается тебя, что я не просто мог оставить тебя в неведении об этом и решил тебя предупредить. Я узнал, что Змея Читта питает к тебе смертельную ненависть и поклялся лишить тебя жизни.
-- Меня! - воскликнул Ренэ в великом удивлении. -- Почему Змея питает ко мне такую злобу? Я с ним не ссорился.
- Этого я не знаю, если только он не подозревает, что это ты научил меня приему борьбы, который поверг его и, таким образом, лишил его должности носителя лука, которую он так сильно желал получить.
-- Может быть, и так - задумчиво сказал Ренэ - хотя я не могу понять, как он мог узнать об этом, и почему, даже если бы он и знал об этом наверняка, это должно было стать причиной его желания моей смерти.
-- Ах, Та-лах-ло-ко, ты не знаешь Читту. Его природа – это природа змеи, чье имя он носит, и за реальные или воображаемые обиды, причиненные ему, он жестоко мстит. Однажды возненавидев тебя, он заберет твою жизнь и даже рискнет своей собственной, пытаясь отнять ее.
-- В таком случае - сказал Ренэ - я глубоко благодарен тебе за предупреждение и позабочусь о том, чтобы мистер Читта не застал меня врасплох, если он разыщет меня.
-- Ну а теперь - продолжил беседу Хас-се - я хотел бы поговорить о другом. Я знаю, что у вас, белых людей, в форте очень мало еды, и скоро вы будете страдать от ее недостатка, если не добудете больше. В этой стране запасов не осталось, но у алачуа, к которым отправился мой народ, их в изобилии. Если бы кто-нибудь из твоих людей пошел со мной к ним и предложил им то, что есть у вас, и чего нет у них, в обмен на продукты, он мог бы таким образом получить необходимые припасы для форта. Если бы пошли многие, то красные люди испугались бы. Но с одним они поговорили бы, а если бы он был моим другом, тогда и его безопасность была бы гарантирована. Пойдешь ли ты со мной в эту далекую страну, Та-лах-ло-ко?
-- Ну что ж, - ответил Ренэ, едва ли соображая, что можно сказать на это внезапное предложение – но ты ведь пленник, Хас-се, и даже не знаешь, освободит ли тебя мой дядя. Как же тогда ты с такой уверенностью говоришь о путешествии в страну этих алачуа?
С таинственной улыбкой, Хас-се ответил:
- Стены и прутья могут удержать людей в клетке, но они не могут удержать солнечный луч. Если ты хочешь пойти со мной, тогда встретимся, когда свет второй луны от этого времени коснется вод, где великий аллигатор Аллапатта спас нас от тигра Катши. Я отвечаю своей жизнью за твою безопасность, и в следующее полнолуние, или вскоре после него, ты вернешься к своему народу.
Ренэ хотел бы еще поговорить об этом спасительном плане, но в этот момент дверь караульного помещения открылась, и появился сержант, который отдал честь и сказал:
-- Час заката, господин де Во! Караул скоро сменится, и я должен попросить вас удалиться, оставив пленника на ночь. Вы, должно быть, устали разговаривать с этим упрямым молодым дикарем.
Не желая демонстрировать свои истинные чувства к Хас-се перед сержантом, Ренэ очень официально пожелал солдату спокойной ночи и добавил:
-- Возможно, я увижу тебя завтра, но сильно не рассчитывай на мой приход, потому что я, что вполне вероятно, не сочту нужным тратить время на то, чтобы приходить сюда снова.
-- Думаю, что нет - сказал сержант, закрывая за ними дверь и запирая ее на засов. -- Такой молодой джентльмен, как господин де Во, может находить мало удовольствия в общении с такими невежественными созданиями. Что касается меня, то, будь я комендантом этого форта, я бы сделал их всех рабами и подчинил бы их своей воле плетью. Они...
-- Стойте там! – оборвал его речь Ренэ, поворачиваясь к сержанту с горящими глазами. - Если вы еще хоть раз упомянете в таком тоне тех, кто не сделал нам ничего, кроме хорошего, я сам подвергну вас той самой порке, о которой вы так мечтаете!
Изумленный сержант пробормотал что-то в знак извинения, но Ренэ, не дожидаясь ответа, поспешил доложить своему дяде о результатах своей миссии к заключенному, после чего удалился в свою комнату, чтобы обдумать поразительное предложение, сделанное ему его другом.
На следующее утро Хас-се исчез, и его нигде не могли найти. С озабоченным видом сержант стражи доложил Лодоньеру, что он заглянул к заключенному в полночь и нашел его спокойно спящим. Он снова посетил комнату на рассвете, но она уже была пуста. Часовые у ворот и те, кто караулил на стенах, были тщательно допрошены, но в один голос заявили, что никого не видели, и не слышали никаких необычных звуков. Со своей стороны, сержант верил, что в этом есть какая-то магия и что какая-то из старых индейских ведьм тайком подняла пленника по дымоходу, и улетела с ним на метле.
Хотя Лодоньер и был встревожен тем, что его пленники могли каким-то образом легко сбежать из форта, он все же испытал облегчение от того, что судьба Хас-се была таким образом вырвана из его рук. Он сказал Ренэ:
-- Я рад, что твой друг спасся, хотя мне и не понятно, как он это сделал, и я надеюсь, что с ним ничего плохого не случится. Однако я хотел бы, чтобы мы могли послать с ним отряд, или хотя бы одного человека, в эту страну алачуа, о которой он тебе рассказывал, ибо, возможно, лишь таким образом мы могли бы раздобыть провизию. Но без проводника я не знаю, как эту страну можно было бы обнаружить.
- А можно мне пойти, дядя? - нетерпеливо спросил Ренэ.
- Ты, парень? Нет, ты слишком молод и нежен, чтобы тебя посылали на такую опасную миссию. Это должно быть что-то вдвое большее, чем твои годы и опыт. Пусть такие глупые мысли ближайшее время не заполняют твою голову.
Глава 5
Побег Хас-се и Ренэ
Речь дяди одновременно обрадовала и встревожила Ренэ. Он был рад узнать, что кому-то из жителей форта было сочтено целесообразным посетить страну алачуа, но также и встревожился, обнаружив, что если он отправится с Хас-се, то должен будет сделать это без разрешения своего дяди. Тем не менее он был полон уверенности, что будучи другом Хас-се, а также считавшийся индейцами сыном великого вождя белых людей, он смог бы выполнить эту миссию с намного большими шансами на безопасность и успех, чем кто-либо другой. Он хотел бы, чтобы его дядя взглянул на проблему с этой стороны, но опасался, что повторный разговор на эту тему приведет только к тому, что ему будет категорически запрещено покидать форт под любым предлогом. Теперь, когда ему было почти семнадцать лет, юноша почувствовал себя по-настоящему мужчиной, и, как всем мужественным, энергичным мальчикам его возраста, ему больше всего хотелось пуститься в невероятное приключение, обещающее новизну и волнение.
Внешность Ренэ в это время сильно отличалась от внешности мальчика, который менее года назад покинул старый замок своих отцов с мокрыми от слез щеками. Его длинные кудри были срезаны, и коротко подстриженные волосы выгодно подчеркивали его красивую голову. Он был высок для своего возраста, его мускулы окрепли от постоянных упражнений, а лицо, шея и руки загорели до красновато-коричневого цвета под палящим солнцем, под которым он провел столько месяцев. В его карих глазах горел веселый огонек, но в то же время на лице было выражение гордости и непреклонной целеустремленности, которое ему очень шло.
В то время на нем была маленькая шапочка с плюмажем, кожаная куртка, бриджи до колен, чулки из прочной пряжи и короткие сапоги, голенища которых плотно облегали его лодыжки. Симон, оружейник, сшил для него легкий стальной корсет, который он надевал поверх кожаной куртки всякий раз, когда выходил за стены форта. Во всех таких вылазках он был вооружен своим испытанным арбалетом (для которого у него было с собой несколько десятков стрел со стальными наконечниками) и небольшим, но остро заточенным кинжалом, который висел у него на поясе.
Обдумывая предложение Хас-се все утро, Ренэ наконец решил принять его, и не уведомляя никого в форте о своем намерении, сопровождать молодого индейца в страну алачуа.
В соответствии с этим планом он собрал некоторые вещи, которые, как он знал, могли бы понравиться индейцам, и во второй половине дня отнес их в лес за фортом, где связал в плотный пакет и тщательно спрятал.
Ренэ, как и другие, не мог объяснить исчезновение Хас-се и представить себе, как ему удалось спастись, но он был уверен, что молодой индеец сдержит свое слово и будет ждать его в условленном месте встречи, когда луна взойдет над вершинами деревьев.
Поскольку солнце садилось только после девяти часов вечера, а его дядя раньше обычного отправился спать из-за своего недомогания, Ренэ смог сердечно пожелать ему спокойной ночи и получить его обычное благословение, не вызвав в сердце старого солдата никаких подозрений о его намерениях.
Покинув свои покои около девяти часов, с арбалетом через плечо, Ренэ с беззаботным видом, но с бьющимся сердцем направился прямо к главным воротам форта, у которых его окликнул дежуривший там часовой. Ренэ окликнулся и солдат узнал его, однако, решительно отказался выпустить наружу.
Он сказал:
-- Мне жаль, что я вынужден прервать вашу прогулку, господин Де Во, но после побега пленного индейца прошлой ночью мы получили строжайший приказ не позволять ни одной живой душе проходить через ворота между заходом и восходом солнца.
Таким образом, повернутый вспять в самом начале своего путешествия, Ренэ не представлял, что делать дальше. Если бы он попытался взобраться на стену, его могли бы при этом застрелить, хотя в любом случае за ней был ров, который он никак не смог бы пересечь незамеченным. Отыскав уголок, затененный пушкой, мальчик уселся на лафет и задумался о сложившейся ситуации. Но чем больше он думал об этом, тем более невозможным казалось ему вырваться за эти мрачные стены и встретиться с Хас-се в назначенное им время.
Размышляя таким образом о трудностях своего положения и почти придя уже к неутешительному выводу, что он взялся за невозможное, Ренэ был выведен из размышлений глубокими звуками большого колокола, висевшего под аркой ворот, и пробившего десять часов вечера. Сразу после этого послышалась размеренная поступь стражников и лязг их оружия, когда они начали обход с целью сменить часовых на постах и заменить их свежими караульными. Ренэ сидел так близко к воротам, что мог подслушать, о чем они говорили при смене этого поста, и, различив среди прочих голос своего старого друга Симона, оружейника, он убедился в том, что его назначили сторожить ворота.
Сменив пост, гвардейцы возобновили свой марш и прошли так близко от того места, где Ренэ сидел в тени большой пушки, что, будь ночь чуть посветлее, они, должно быть, заметили бы его. Как бы то ни было, но он избежал обнаружения и снова вздохнул свободно, когда их шаги вдали завучали все тише и тише. Через некоторое время он услышал, как они возвращаются с противоположной стороны форта и, наконец, остановились перед караульным помещением, и на всей территории снова воцарилась тишина.
Пока Ренэ все еще сидел на лафете, размышляя, как бы ему использовать тот факт, что его друг Симон дежурил у нужных ему главных ворот, с их стороны вдруг донесся стон. Когда он повторилося, юноша вскочил на ноги и тихо, но быстро направился к тому месту, откуда слышались звуки. Приблизившись к воротам, он снял арбалет и двинулся дальше без него, пока его не остановил резкий выкрик. Это был знакомый грубый голос старика Симона.
Ренэ отозвался:
-- Это я, Ренэ де Во, добрый Симон. Услышав твои стоны, я пришел узнать их причину. Что тебя так сильно беспокоит?
-- Ах! Господин Де Во - отвечал ему старый солдат - я очень боюсь, что лихорадка костей, которой страдают так много наших людей, наконец-то овладела и мной. Меня предупреждали о ее приближении, и всего несколько часов назад я получил от доброго мастера Ле Мойна лекарство, которое, если принять его в самом начале, предотвращает сильную боль. Я оставил его в кузнице рядом с горном, не предполагая, что приступ уже так близко, но видимо ночной холод ускорил его, и я уже испытываю такие муки, как будто меня выворачивают на дыбе. Скажи мне, парень, не принесешь ли ты мне склянку из кузницы, чтобы я мог быстрей проверить живительную силу ее содержимого?
-- Не совсем так, мой добрый Симон - ответил Ренэ, мысли которого были заняты другим, пока старый солдат рассказывал о своих бедах. -- Я с радостью помогу тебе, но убежден, что это лучше сделать другим способом. Сходи за лекарством сам, ибо тебе легче найти его быстро, чем это сделать мне, и в то же время оденься потеплее, в более подходящую для ночного холода одежду, чем та, что на тебе сейчас. Я буду стоять на страже до твоего возвращения и даю тебе слово, что никто не пройдет за ворота и не узнает о твоем отсутствии.
Солдатская выучка не позволяла Симону принять это предложение. Он знал, что покинуть свой пост, даже если он оставит его под надзором другого, считалось бы одним из самых тяжких военных преступлений. Поэтому борьба в его сознании между долгом с одной стороны, и его страданиями - с другой, была долгой и мучительной.
Но наконец, боль победила.
-- Хорошо, хорошо, мастер Ренэ – молвил он хрипло - я должен последовать вашему совету и поскорее избавиться от этой боли, иначе меня найдут здесь мертвым еще до того, как сменят пост. Держи свои зоркие глаза и уши открытыми, и я молюсь, чтобы это мое первое пренебрежение долгом за все те годы, что я служу королю, не причинило никакого вреда.
С этими словами старый солдат передал свою пику в руки Ренэ и поспешил прочь к своей кузнице так быстро, как только ему позволяла боль.
Проводив Симона и подождав когда он скроется, Ренэ отошел и поднял свой арбалет. Затем он осторожно и бесшумно отодвинул засовы больших ворот и приоткрыл их на несколько дюймов. Покончив с этим, он взвалил на плечо тяжелую пику Саймона и терпеливо расхаживал, как настоящий часовой, взад и вперед под темной аркой, пока не услышал приближающиеся шаги.
Он тихо позвал:
-- Это ты, Симон?
-- Да, парень - последовал ответ.
Затем, отложив пику и схватив свой арбалет, Ренэ быстро проскользнул в ворота (которые плотно прикрыл за собой) и, бесшумно ступая, быстро перебежал по мосту, перекинутому через ров, и исчез в черной лесной тени.
Хотя луна взошла и теперь стояла высоко на востоке, так что мост был ярко освещен ею, Ренэ перешел его незамеченным. Поскольку ворота были все еще плотно прикрыты, когда он вернулся, Симону не пришло в голову проверять засовы, но старик потратил несколько минут, высматривая мальчика под аркой, прежде чем убедился, что тот ушел. Даже тогда он решил, что Ренэ просто пытается подразнить его, прячась таким образом, и пробормотав что-то о том, что мальчик большой озорник, солдат взвалил на плечо свою пику и возобновил свои размеренные расхаживания взад и вперед под аркой.
На опушке леса Ренэ остановился, достал из-за пазухи записку, которую он написал перед тем, как выйти из своей комнаты, и воткнул ее в конец расщепленной ветки, которую воткнул в землю на видном месте недалеко от моста. Письмо было адресовано его превосходительству шевалье Лодоньеру, коменданту форта Кэролин:
«МОЙ НЕЖНО ЛЮБИМЫЙ ДЯДЯ, несомненно, я поступаю очень неправильно, покидая форт и берясь за важную миссию без твоего разрешения. Однако, по-видимому, обстоятельства особенно благоприятствуют моему успеху в этом деле, и я опасался, как бы ты не запретил мне это сделать из соображений моей молодости и неопытности. Я отправляюсь с индейским парнем Хас-се, моим другом, в страну племени алачуа, на поиски провизии для форта. В случае моего успеха я вернусь снова в конце месяца или вскоре после этого. Если я потерплю неудачу и больше не вернусь, я все равно буду молить тебя о благословении и о том, чтобы ты меня помнил с не меньшей любовью, которую ты всегда проявлял ко мне. Ни один человек в форте не помог мне в этом деле, и никто из твоего гарнизона не знает о моем уходе.
Остаюсь, дорогой дядя, с искренним уважением и глубочайшей любовью, твоим племянником,
РЕНЕ ДЕ ВО».
Приняв таким образом меры, чтобы сообщить дяде о своем отъезде и о той миссии, с которой он ушел, Ренэ затянул потуже пояс, повесил на плечо арбалет и углубился в темный сосновый лес. Он быстро направился вниз по берегу реки к назначенному месту встречи, где надеялся найти Хас-се, все еще ожидающего его, хотя уже и прошел тот час встречи, о котором упоминал последний. По дороге он остановился и подобрал сверток с безделушками, который спрятал в лесу днем.
Когда он приблизился к небольшому ручью, на берегу которого мальчик-индеец обещал ждать его прихода, он издал крик большой совы Хап-пе, который был сигналом, которому научил его Хас-се. К его радости, немедленно был получен ответный крик, и раздался он совсем рядом. Через мгновение беглец уже стоял рядом со своим другом, который, не говоря ни слова, повел его туда, где под нависающими над водой ветвями было припрятано каноэ. Они вошли в воду, уселись в лодку и несколько сильных взмахов весел вынесли их из ручья; нос каноэ был направлен вниз по течению, и прежде чем они успели сказать друг другу хоть слово, они быстро заскользили вниз по зеркальной, залитой лунным светом поверхности великой реки, направляясь к ее устью.
Глава 6
Путешествие в страну алачуа
Когда весла ярко блеснули в лунном свете, а легкое суденышко, в котором сидели Ренэ и Хас-се, быстро и бесшумно двинулось вниз по широкой реке, первый рассказал своему спутнику все подробности своего побега из форта и о причинах, из-за которых он опоздал к назначенному времени встречи. Завершая свой рассказ, Хас-се, который до этого хранил молчание, сказал,
-- Ты хорошо поработал, Та-лах-ло-ко, и твой успех с самого начала является для меня доказательством того, что Великий Дух благоволит нашему начинанию.
Ренэ не был так сильно убежден в этом, как его спутник, потому что он вовсе не был уверен, что поступает правильно, но он не хотел нарушать уверенность другого и только попросил:
-- А теперь расскажи мне о твоем побеге, Хас-се! Ибо, должен признаться, я счел бы это когда-то невозможным и немало обеспокоен тем, что тюрьма форта Кэролин оказалась столь бесполезной.
Хас-се несколько минут молчал, а потом ответил:
-- У меня никогда не было секретов от тебя, брат мой, и я с радостью рассказал бы тебе все, о чем ты просишь, но сейчас я не могу этого сделать, хотя в другое время мой язык сможет развязаться. Но пока я обязан не раскрывать тайны, которая станет явью, если ты узнаешь о способе моего побега.
Рене мог бы почувствовать себя несколько уязвленным этим ответом, который, казалось, подразумевал недостаток доверия к нему, но он слишком хорошо знал характер своего друга, чтобы продолжать развивать эту тему, и поэтому, подавив до лучших времен свое любопытство, перевел разговор на другие темы.
После того, как они проплыли несколько миль вниз по реке, Хас-се повернул нос каноэ в узкую протоку, которая с бесчисленными поворотами петляла среди бескрайних солончаковых просторов. Этот поток вел в другие, которые образовывали такой лабиринт, что Ренэ казалось невозможным, чтобы они когда-нибудь нашли выход из него.
Поскольку Хас-се вел каноэ по намеченному курсу, ни на мгновение не колеблясь относительно того, в какую сторону ему следует повернуть, они вспугнули со своих мест отдыха мириады водоплавающих и необычныого вида птиц, которые улетели с резкими тревожными криками. В ответ из далекого леса донесся меланхоличный вой волков и крики других рыщущих по ночам диких зверей, которые показались непривычному уху Рене весьма угрожающими.
Наконец их суденышко пристало к берегу у подножия небольшого ракушечного холма, который образовывал довольно высокую возвышенность среди окружающих болот, и Хас-се сказал, что они будут отдыхать там до восхода солнца. Вытащив каноэ из воды, он направился к маленькой хижине, крытой пальмовыми листьями, которая стояла на полпути вверх по склону холма. В нее было уложено большое количество серого мха, который послужил наиболее подходящей постелью для уставших мальчиков, и повалившись на него, они через несколько минут крепко уснули.
Ренэ показалось, что он только что заснул, когда его разбудило легкое прикосновение к его лбу. Вскочив на ноги, он обнаружил, что Хас-се стоит, улыбаясь, рядом с ним, и увидел, что солнце уже взошло. Сбегав на пляж, он ополоснул лицо прохладной соленой водой, использовал горсть мха в качестве полотенца и принялся за завтрак, на приготовление которого Хас-се успел уже потратить порядочное количество времени.
Когда Ренэ увидел роскошное угощение, приготовленное благодаря неимоверной изобретательности молодого индейца, он широко раскрыл глаза от изумления. Он знал, что с собой у них был лишь мешок сушеной кукурузы и несколько тыквенных фляг со свежей водой, и этой простой пищей он рассчитывал питаться в пути. Теперь, в дополнение к сушеной кукурузе, он увидел рыбу, устриц, яйца и овощи, и все это было дымящееся, вкусно приготовленное и соблазнительно лежало на свежесрезанных пальмовых листьях.
Рыбой была кефаль (mullet), которую Хас-се выловил из каноэ, когда они плавали в чистой воде. Он очистил их, завернул в свежие влажные листья, отгреб в сторону часть костра, который разжег сразу, как только встал, зарыл их в горячий песок под ним и засыпал сверху тлеющими углями.
Устрицы также были извлечены из воды, в огромной связке, которую Хас-се только сейчас поднял и отнес к огню. Чтобы приготовить их, он просто положил всю связку на угли, где они поджарились в своих панцирях, которые от жара широко раскрылись, как бы сами предлагая друзьям полакомиться их содержимым.
Яйца были взяты из гнезд ржанки (plover), несколько из которых Хас-се обнаружил в высокой болотной траве. Они также были приготовлены на горячем песке, с другой стороны отодвинутого костра.
Однако незнакомый овощ сильно озадачил Ренэ, потому что он никогда не видел ничего подобного и не знал, что с ним делать. Когда он спросил Хас-се, что это такое, тот рассмеялся мягким, музыкальным смехом, свойственным его народу, и ответил:
-- Разве ты не узнаешь своего тезку, Та-лах-ло-ко? Это листовая почка молодой пальмы, и у нас, индейцев, она заменяет хлеб, когда у нас нет ни а-чи (кукурузы), ни кунти-катки (крахмального корня).
Это действительно была нежная листовая почка капустной пальмы, обжаренная в собственной кожуре, и Ренэ показалось, что по вкусу она очень напоминает жареные каштаны.
Из раковин на пляже он добыл небольшое количество соли, которая осталась в них после ушедшей воды во время какого-то предыдущего прилива, чтобы использовать ее для рыбы и для яиц. Затем оба парня уселись пировать, и они ели, и смеялись, и болтали, и пировали так увлеченно, что по крайней мере одному из них показалось, что никогда еще в своей жизни он не пробовал ничего вкуснее.
После завтрака, поскольку не было посуды, которую нужно было мыть, и нечего было упаковывать, чтобы взять с собой, они смогли сразу же продолжить свое путешествие. Почти до полудня их окружали однообразные солончаки, затем они пересекли широкую полосу открытой воды и вошли в устье бурной, темной реки, впадавшей в нее с запада. Остаток того дня и большая часть следующего были заняты подъемом по этой реке, воды которой становилась все темнее по мере того, как они приближались к ее истоку. Они беспрестанно работали веслами и развили такую скорость, что Хас-се сказал, что они непременно должны догнать его людей даже прежде, чем те достигнут земли алачуа.
Несколько раз в течение этих двух дней он подводил каноэ к берегу в тех местах, которые его острое зрение отметило как места причаливания других лодок. В каждом из этих мест он находил пепел и обугленные палки, которые указывали на недавние костры, и каждый раз, сделав такое открытие, он возвращался к Ренэ с озадаченным и задумчивым выражением на лице. Его спутник заметил это, и наконец, поинтересовался причиной беспокойства своего друга.
-- Что беспокоит тебя, Хас-се? -- он спросил. -- Твой вид говорит об этом. Можешь ли поделиться со мной?
Несколько минут Хас-се энергично и молча греб веслом, а затем промолвил, скорее размышляя вслух, чем отвечая на вопрос Ренэ:
-- Другие люди, кроме нас двоих, преследуют мой народ, и я боюсь, что это наши враги.
-- Что побудило тебя к подобным мыслям?
-- Потому что я обнаружил, что каждое место стоянки группы Микко было тщательно осмотрено после их отплытия. Я также нашел остатки нескольких небольших, но недавно разведенных костров на противоположных от их лагеря берегах реки, и вокруг них я видел следы всего двух человек. Один из этих мужчин очень крупный, и он носит мокасины, которые никогда не изготавливались моим народом. Я боюсь, что они враги.
-- Но почему они должны быть врагами? - спросил Ренэ. – Вдруг это кто-нибудь Пусть из ихней группы, оставшиеся позади, как и ты сам. Или, может быть, один из них из твоего племени, а другой - один из гостей, присутствовавших на празднике Спелой Кукурузы?
-- На это легко ответить - ответил молодой индеец. -- Если бы они были друзьями, которые по какой-то причине остались позади и теперь стремились воссоединиться с теми, за кем они следуют, они смогли бы сделать это давным-давно. Их костры горели одновременно с кострами моего народа, и они могли посетить лагеря Микко еще до того, как остыл пепел от его костров. Кроме того, в каждом случае их собственные костры были тщательно прикрыты, чтобы их ни в коем случае не смогли заметить те, кто был впереди них.
-- Кто же тогда может следовать за такой большой группой и с какой целью? Ведь двое не смогут причинить большой вред такому большому отряду.
-- Этого я не знаю, но боюсь, что они из семинолов, объявленных вне закона.
(Прежде чем семинолы стали могущественным племенем, в которое они в конце концов превратились, они были группой отступников, состоящей из тех, кто по какой-то веской причине бежал или был изгнан от криков, чероки, чокто, чикасо и других племен Юга. -- К. М).
Если это так, то они преследуют мой народ с целью забрать добычу или стащить скальп - вещь, которую они могли бы получить, только трусливо напав на беззащитного, поскольку они не осмеливаются добиваться этого в открытом бою. Или, может быть, один из них - это тот, кто затаил ожесточенную вражду против тех, кто никогда не предлагал ему ничего, кроме доброты, и что он в сговоре с другим, столь же низким человеком.
При этой мысли светлое лицо Хас-се омрачилось, и некоторое время он хранил молчание. Наконец тишину нарушил Ренэ, который спросил:
-- Кто эти семинолы, о которых ты говоришь так презрительно?
-- «Семинол» на моем языке означает «беглец». Это банда воров, убийц и других плохих индейцев, которые были изгнаны из моего племени и других племен на севере. Их численность постепенно увеличивалась, и сейчас они называют себя племенем. Они всегда противостоят всем вокруг, и мой народ объявил им вечную войну.
- А кто тот, о ком ты говоришь так неопределенно, будто он несправедливо затеял вражду против тех, кто не причинял ему никакого вреда?
-- Тот, кто должен быть хорошо известен тебе, Та-лах-ло-ко. Я говорю о Змее Читте, с которым, я надеюсь, мы не встретимся.
- Для него будет хуже, если мы все-таки столкнемся с ним и он осмелится помешать нам! -- горячо возразил Ренэ.
-- Нет, Та-лах-ло-ко. У меня есть внутреннее чувство, которое предупреждает меня, что встреча со Змеей будет печальной для нас -- ответил Хас-се, который, хотя и был храбр, как молодой лев, но был склонен и к суевериям, впрочем, как и все остальные представители его племени.
Во время этого разговора каноэ плыло по узкому руслу ручья, и теперь Ренэ заметил, что они пересекают лабиринты темного болота. Маленький ручей соединял ряд стоячих озер или проток, и как только они вошли в открытую воду одного из них, то мельком заметили другое каноэ, отплывающее от противоположного берега. Как раз в тот момент, когда они заметили его, оно промелькнуло среди стволов густого кипарисового леса и исчезло.