Сплетавшиеся в причудливом ночном танце снопы искр от вовсю разгоревшегося костра достигали, кажется, верхушек сосен, высоченных, заснеженных и неподвижных, под сводом усеянного звездами и застывшего в лютой стуже неба, средь которого искры растворялись, словно расставшиеся с телом души.
А стужа действительно лютовала. Даже ушастого, с пепельно-дымчатым оперением филина заставила забыть о ночной охоте и подлететь ближе к костру, усевшись на толстую ветку сосны и уцепившись за нее крючковатыми длинными черными когтями.
Прямо под филином на украшенном отблеском звезд и напоминающем скомканное и вышитое серебряными нитями одеяло снегу, почти у самого костра, улеглись волки. Их – привычных к любым, казалось бы, морозам, в нынешний не спасал серо-бурый подщерсток; как и белых зайцев, с их более длинными, нежели передние, задними лапами, примостившихся еще ближе к огню и совсем вплотную к людям.
Волки если и поглядывали на зайцев, то вовсе не тем взглядом, коим голодный хищник смотрит на вожделенную добычу.
И люди. Да, о них сейчас. Только прежде замечу, что единственный из зверей, холода не ощущавший, был медведь. Косолапый безмятежно и посапывая дрых, не выпуская лапу из пасти, на еловых ветках в своей берлоге. Устроил он ее себе еще осенью, неподалеку от костра, аккурат под упавшей пару лет назад в снежный буран вековой сосной. В уютное его жилище, под снежным сугробом укрытое, стужа не добралась.
Ну а люди. Их сидело перед костром двое. На одном, более высоком и широком в плечах, под красным, застегнутым на фибулу под правой рукой плащом, была отороченная лисьим, немного выцветшим мехом, шуба. Из-под нее виднелась панцирная кольчуга с разрезом на вороте и выполненная из колец плоского сечения – оттого и панцирная.
Вытянутые к огню ноги покрывали широкие меховые шаровары, собранные, уж простите за тавтологию, в сборку у колен. Обувью воину служили меховые же теплые сапоги, голову спасала от стужи парчовая отороченная собольим мехом и увенчанная сверху кожаным колпачком шапка.
С проседью русо-рыжеватого цвета и аккуратно постриженную бороду воина украшал иней.
У напротив же сидевшего вместо бороды свисали с самых краев губ черные и очень тонкие усы. А из-под натянутой до самых бровей отороченной войлоком шапки-малагая, спадали прямо на щеки, едва не касаясь выбритого подбородка, две черные косы, и две такие же, только свернутые и напоминавшие маленький аркан, виднелись из-под малагая за ушами.
Обувью ему служили меховые унты-бойтоги, с толстыми голенищами. Сидел воин, как бы ныне сказали, по-турецки. Но те двое и слова-то такого – «турок» – знать не знали. Не настало ему время появиться. Впрочем, о самом времени подле того костра – отдельный разговор. Разве что замечу: из привычного для нас его потока те двое вырвались.
Но вернусь к одеянию. Шуба. Куда без нее в такую стужу-то? Она, с нашитыми на нее железными бляхами и перехваченная на поясе ремнем, запахнутая по косой на правую сторону, видавшая виды, выглядела проще, чем у устроившегося напротив, и при этом казалась тяжелее. Из-под шубы виднелся край искусно выполненного из поперечных пластин твердого панциря-***га.
Мороз, таки, заставил поменять воина шубу и панцирь местами – в обычаях степняков доспехи носить поверх шубы или теплого халата-дегеля. И, да, чуть не забыл: сверху шубы был накинут суконный плащ-цув.
Чуть в стороне от воинов лежало оружие, на еловых ветках – на них же, к слову, оба воина сидели. И если приглядеться, то можно было бы увидеть под толстым слоем лапника еще не остывшие угли, раскиданные по утоптанному снегу. Не то что сидеть – хоть ложись: не замерзнешь.
Да, оружие: оно, словно живое, покоилось на двух щитах. На одном, круглой формы и выпуклом, лежала в ножнах имевшая слабый изгиб сабля, подле нее – два сложносоставных, изготовленных и березы лука, впритык к ним – три колчана со стрелами, а на них – выделанный из конского волоса аркан.
И тут же – копье с серповидным крюком, расположенным чуть пониже острия, при помощи которого можно было бы стащить вражеского наездника с лошади. Еще на щите покоился, словно дремал подобно филину, склепанный из нескольких металлических пластин и украшенный конскими хвостом остроконечный шлем-дуулга, с забралом и наносником,.
Края круглого щита касался другой – небольшой и миндалевидной формы, с изображенной на нем куницей. И здесь же: сфероконический и также клепанный из металлических пластин, украшенный орнаментом, шлем с бармицей и наносником. Подле – метательное копье-сулица, а прямо на нем можно было разглядеть вложенный в ножны меч – романский, с простым перекрестием и дисковидным навершием. Рядом лежали пиковидные шпоры.
Тут же на лапнике, были сложены седла. Одно из них представляло собой две сделанные из березы доски, покрытые толстым сыромятным ремнем и, если приглядеться, то можно было заметить волок, покрывавший нижнюю часть седла и предохранявший спину коня от натирания. Передняя лука седла имела дугообразную форму, была заметно выше задней.
Второе, касавшееся краем первого, было на вид чуть попроще, но тоже с более высокой, нежели передняя, задней лукой. Только седельные доски были сделаны не и березы, а из ильма и обшиты не только снизу, но и сверху войлоком. Рядом лежал пластиночный ламеллярный конский доспех.
Ну а подле седел, в бликах костра, и в нескольких саженях от него, виднелись силуэты расседланных коней: одного – повыше и помощней, вороной масти; и двух других пониже, один из них был рыжеватого цвета, другой – гнедой. Оба – с густой шерстью и постриженной гривой и оба, в отличие от своего вороного собрата – неподкованные по причине широких, коли внимательно приглядеться, и устойчивых копыт.
Здесь же рядом с костром стоял только что снятый и изрядно закопченный котелок со вскипевшей водой. Воин в лисьей шубе как раз приложил канопку – глиняную кружку – к губам. Другой, что сидел напротив, только-только отпил из менге аяги – серебряной чашки.
О чем была их беседа и на каком наречии? Знать не знаю. Но вот совсем близко – или все же далеко: толком разобрать было невозможно – от них раздавался лязг оружие, ржание коней, стоны раненых и ощущение смерти, а над всем этим распростерла объятия ненависть.
Те, кто были за пределами леса, ее не замечали. Совсем. Привыкли. Называли политикой, целесообразностью, геостратегическими интересами – по разному, короче. Немногим удавалось вырваться из круга, в лютую стужу студеного леса, поняв истинную суть проходящего. Но победа над ненавистью меняла мир вокруг них, в том числе, как видим, и звериный. Ибо когда-то первый человек нарек имена животным. И те хоть и смутно – помнили об этом; и когда люди менялись – возвращались к ним.
10 – 16 апреля 2023 Чкаловский
Христос Воскресе!