Глава двадцать третья.
ФРАНКЕНШТЕЙН И ЕГО ГОЛЕМЫ
Шерлок Холмс
Я снова оказался предоставлен сам себе в той комнате, в которую меня водворили, но теперь у меня было дело: листок, исписанный формулами, чистая бумага, карандаш. Кое-какие реактивы. Мармората даже предоставил мне лабораторную посуду, штатив и бунзеновскую горелку. Но дверь запер. Совместная работа, которую мы было начали, и наш конспирологический пакт никак не изменили его отношения ко мне – во всяком случае радикальным образом. Живя в лесу, я сделался, наверное, животным более чутким, чем мыслящим, и не просто вычислял теперь – обонял его сомнения и страхи. Он рад бы был мне поверить – это подкрепляло и его веру в себя. в свой суггестивный гений, в свою власть надо мной, вот только природная осторожность мешала ему: он подозревал, что я хитрю и что-то подспудно планирую.
Но ему не на что было опереться по-настоящему. Подвергнувшись некогда обработке самого профессора, и даже приводя себя себе в пример, он не знал, не мог знать того, что вышло из меня, где и суггестор другой, и материал совсем другой, отреагировавший не так, как предполагалось. Рассказывая о Ленце, он ведь тоже прощупывал меня – я это видел, пытался узнать, как я воспринимаю каждое его слово. Это было пристальное, назойливое внимание, с которым чтец по губам вглядывается в лицо собеседника. Но я умел не подавать виду.
Так что теперь я мог быть доволен результатом: о том. что у меня на самом деле на уме, похоже, не имели понятия ни Мармората, ни сам профессор. ни доктор Уотсон. А вот мне о том, что у них на уме, следовало бы догадаться. И поскорее.
С Мармората более-менее ясно: он боится за свою шкуру. Боится закона. Боится моего брата - Шахматного Минстра. Боится профессора – не верю я ни в их трепетную любовь, ни даже в чистосердечное партнёрство, ни даже в отношения «собака-хозяин», какими он всё пытался мне их представить.
Профессор явно амбициозный и, пожалуй, действительно, слегка гениальный злодей, но, подозреваю, что, исходя из всего, что я узнал о его деятельности, самое место ему не в Королевском научном обществе, а, пожалуй, в Бедламе, да в хороших цепях.
Вот только у Мармората надежда отделаться в конце концов просто попаданием с ним вместе на казённый кошт в государственный сумасшедший дом явно отсутствует. Он - человек не такой состоятельный. Хуже того, он – человек здравый, несмотря на определённое время пребывания в состоянии жертвы эликсира, и, как здравый человек, прекрасно понимает, что планы на мировое господство и статус Гарун-аль-Рашида в масштабах хотя бы Европы – это как раз соответствующая Бедламу симптоматика, как сказал бы Уотсон. Выглядит красиво, но в итоге неосуществимо. А поскольку определённый путь к своему призрачному престолу этот профессор уже проделал, и проделал по трупам, место у его ноги пёсика- Мармората радовать совсем перестало.
Так что сейчас он прощупывает просто линию поведения, которая приведёт его под петлю по возможности позже или совсем позволит увернуться. На остальное ему плевать.
Шахматный министр и Вернер, как его бледная тень, как их ни коробит от морального облика чокнутого учёного, хотят попользоваться его трудами к вящей славе Британии. Вопрос только в том, какую цену они за это согласны платить. Жизнь профессора? Жизнь Мармората? Моя жизнь? Тут я вступаю в смутную область догадок, потому что, лишённый памяти о наших отношениях, даже примерно прогнозировать не могу.
Уотсон – другое дело. Уотсона я видел близко. говорил с ним, нюхал, как он пахнет. У эмоций разные запахи – я это давно понял: страх пахнет потом – это самое простое, храбрость придаёт острый раздражающий ноздри аромат. Уотсон при первой нашей встрече источал запах формальдегида, и не от его медицинских занятий. Пах он и кровью, и потом, и гарью после пожара в церкви. И ещё : до того, как выкупался в воде, следуя за Мармората, я чувствовал его запах на своей коже, потому что он много касался меня, и этот запах тревожил меня совершенно по-особому. Он вторгался в ту запретную область, куда мне путь заказан под страхом смерти, и куда я пытаюсь прорваться раз за разом, не обращая внимания на дурноту и угрозу потерять сознание от боли. Вот такая вот занимательная одорология.